Иван Николаевич Меньшиков, уроженец Челябинской области, погиб в 1943 году на земле партизанской Белоруссии при выполнении ответственного задания ЦК ВЛКСМ.
В новую книгу писателя вошли повести и рассказы, отражающие две главные темы его творчества: жизнь ненецкого народа, возрожденного Октябрем, и героизм советских людей в Великой Отечественной войне.
Содержание:
ПОВЕСТИ 1
РАССКАЗЫ 14
ДРУГ ДАЛЕКИХ СТОЙБИЩ 33
Словарь ненецких слов и выражений 36
Примечания 36
Бессмертие
ПОВЕСТИ
ДРУЗЬЯ ИЗ ДАЛЕКОГО СТОЙБИЩА
Улыбка любимой девушки - хорошо,
И рыбой озера полные - хорошо,
Но в небе Нгер Нумгы всю ночь стоит,
А путь твой еще не начат…
Ненецкая пословица
А нарты поют свою песенку
Мне бы песню хотелось спеть об этой веснушчатой девушке. В этой песне я бы рассказал о том, как спускается над миром великая полярная ночь, вспыхивает на полнеба северное сияние, далекое и холодное; о том, как лиловеют снега и фиолетовые тени ползут по сопкам от северных звезд. Но где мне найти такие слова?
Маленький аргиш семнадцать суток мчится по поющему насту, и на последних нартах сидит девушка с обмороженным лицом. Девушку зовут Тоня Ковылева, и она плачет от обиды. Резкий, пронизывающий ветер застудил ее. Ноги онемели. Ей хочется упасть в снег и заснуть крепко, надолго, как она никогда не спала за всю свою, жизнь, полную ошибок и детских обид.
Но ясовей гонит упряжку все дальше и дальше и только иногда останавливает ее, чтобы покормить оленей и справиться, не замерзла ли хабеня и не хочет ли она поспать, как слабый человек. И Тоня говорит:
- Я вовсе не слабая. Я такая же, как и все люди.
И втихомолку вытирает слезы, засыпая на ходу.
Проводник сочувственно улыбается, ставит палатку и переносит в нее девушку.
Недолгий сон ее по-детски бездумен и крепок.
Луна вновь показывается над восточными сопками, и проводник будит девушку.
И вновь бесконечная песенка полозьев и чечетка оленьих копыт. Под ритм ее приятно вспомнить далекие города, оставшиеся позади, Костю, мать, и Москву, и подруг. Вспомнить все, что забыто и оставлено на долгие месяцы неведомой и заманчивой жизни.
Звенит наст. Качаются низкие северные звезды, и Тоня вспоминает все, что стало сейчас таким далеким и милым… Высоко к небу поднимались тонкие прозрачные дымки.
- Видишь, хабеня, - сказал проводник и остановил аргиш на вершине сопки, - щеки потри, девушка, мороз…
Тоня слезла с нарт и достала платок. Она долго оттирала им лицо, пока щеки не запылали. Вскочив на нарты, посмотрела в долину. На дне ее полукругом расположилось стойбище. Несколько упряжек стремительно вылетели навстречу Тоне и ее проводнику.
- Сколько мы едем, а я не знаю, как вас звать, - устало говорит девушка.
- Хойко, - отвечает проводник. - Я ведь охотник.
- Хойко, значит, - говорит Тоня. - Это очень хорошо, что ты охотник.
- Поедемте, хабеня, - смущается юноша и, исподлобья всматриваясь в раскрасневшееся лицо девушки, с гиком садится на нарты.
Упряжка, окутанная снежной пылью, мчится прямо к стойбищу.
Оленеводы сдержанно улыбаются девушке. Юноши освобождают оленей от упряжи.
Топя протягивает каждому маленькую озябшую руку.
- Здравствуйте, - говорят они, - мы вас давно ждем.
И, поставив вместе с проводником палатку, уводят Тоню в один из чумов.
"Итак, начинается моя вторая жизнь", - невольно думает девушка, и от сознания этого на душу ее ложится какая-то щемящая, неосознанная грусть.
"Теперь уже поздно отступать, и Костя, и мама далеко. Пусть будет так".
- Здравствуйте, - неестественно весело говорит она, войдя в чум и еле различая при сумеречном свете костра лица мужчин и женщин.
- Ань-дорова-те, - неторопливо отвечает старик со слезящимися глазами, растирая в деревянной ступочке махорку.
Женщины подбрасывают в огонь хворосту, и Тоня видит широкие доски у костра. Слепая, горбатая старуха пододвигает к доскам деревянное лукошко с выжженными на крышке цветами, и губы ее тихо произносят:
- Садись, хабеня, устала, поди.
- Чаю попейте, чаек после дорожки хорош-хорош, - несется неожиданно ласковый голосок от занавески.
Пламя охватывает хворост со всех концов палевыми лепестками, и Тоня с надеждой всматривается в человека.
- Меня звать Васька Харьяг - первый что ни наесть помощник власти. Власть пришла новая, царя сбросили. Наш народ темный, что знает? Выбрали меня родовым старшиной. Пять лет ходил в начальниках, а в тундровый совет стали выбирать, я отказался. Что мне с бумагой делать? Люди ученые больше меня знают. Правду я говорю?
Черные волосы, подстриженные кружком, широкие скулы, узкие глаза.
"Нация… - думает Тоня. - Хороший человек. Побольше бы вот таких".
- А члены партии у вас есть? - спрашивает она.
- Как не быть! Есть. Явтысый. Зачем молчишь, сват?
Старик, неторопливо растиравший табак, смотрит на Тоню. Лоб его, странно изрезанный кривыми морщинами, лоснится от пота.
В тишине глухо тонут его слова, полные значения и силы:
- Васька Харьяг правду говорит.
Он откладывает ступку в сторону и торопливо что-то ищет под своей малицей. Маленький партийный билет, завернутый в шершавую шкурку нерпы, появляется в его левой руке.
- Вот, - произносит он. - Мне говорят, что я исключен, девушка. Посмотри, правда ли это?
- Я думаю - так правда. Исключили, - равнодушно говорит Васька Харьяг.
Тоня невольно поворачивается на голос. Надменная улыбка "помощника власти" настораживает ее. Тоня сурово смотрит на Ваську Харьяга, и тот мрачнеет.
- Все в порядке, товарищ Явтысый, - говорит она, - ничего особенного. Взносы отвезете через месяц - это разрешается.
Явтысый с благодарностью смотрит в сухощавое лицо девушки и, не зная, чем выразить полноту своих чувств, подносит ей табакерку. Не успевает он опомниться, как Тоня берет на ноготь щепотку и нюхает. Слезы брызжут из ее глаз, и она долго чихает под хохот мужчин, женщин и детей.
- Вот лешак-то! - восхищенно говорит кто-то из темноты. - Грамотная и табак нюхает. Хорошо!
Тоня хохочет вместе со всеми и, сняв рыжий полушубок, садится пить чай. Васька Харьяг неожиданно подходит к ней.
- Приезжай-ко в гости, чего ли. Я, взять к примеру, недалеко живу.
- Хорошо, - говорит Тоня, - я объеду все ближайшие чумы, узнаю,-кто как живет, и начну обучать всех детей грамоте.
- Тарем, - говорит Васька Харьяг, а лицо Явтысого мрачнеет.
Когда гость выходит, Явтысый говорит тихо, одними губами, поднося кружку чаю девушке:
- Это шаман, хабеня. Понимаешь?
- Да, - так же тихо отвечает Тоня, - теперь я понимаю…
Возвратившись в свою палатку, Тоня зажгла лампу-молнию и, поставив ее на тумбочку, долго не могла заснуть на маленькой складной койке. Какими-то далекими-далекими казались ей прошедшие годы, юность, детство. Она пока одна наедине с этим неизвестным миром.
"Хорошо, что так много книг взяла", - думает Тоня.
И бояться ей тоже нечего: чем она хуже других? Шаманы. Кулаки. Неизвестная жизнь. Да это и не так уж страшно. И то, что Явтысый попросил поддержки у нее, беспартийной девушки, - разве не доказательство того, что она здесь нужна больше, чем ее подруги, имеющие только мужей и нигде не работающие? А трудно было всем: и Феликсу Эдмундовичу, и Владимиру Ильичу.
Тоня улыбается теплой и гордой улыбкой. Она наполовину выползает из спального мешка и, подняв с полу чемодан, кладет его себе на колени. Из чемодана она вынимает маленький портрет Ленина и ставит его на тумбочку, подальше от лампы. Ильич щурит добродушно глаза, и Тоня тихо смеется от радости. Ей кажется, что Ильич понимает ее состояние и думает сейчас: "Ага, попала, Тонька! Боишься, трусиха?"
И, заснув, девушка продолжает волноваться за свое такое заманчивое будущее.
И снится ей, что Васька Харьяг - шаман - приходит в ее палатку и садится к тумбочке, где пьет чай Владимир Ильич.
- Здравствуй, гражданин Ленин, - говорит он.
- Садись, - отвечает Ильич.
Васька Харьяг хмуро садится на пол и говорит лисьим голоском:
- А мы придушим твою девку, гражданин Ленин.
Ильич улыбается насмешливо, гладит по лбу Тоню и говорит шаману:
- Попробуй…
- Она не комсомолка. Она беспартийная, - говорит Васька Харьяг.
Ильич долго всматривается в лицо Тони и вновь улыбается тепло и приветливо.
- Правда? - спрашивает он.
- Да, - шепчет Тоня.
- Тогда за нее ты, Васька Харьяг, ответишь втрое. Она беспартийная, а вот в тундру приехала. Далеко.
Шаман хочет что-то сказать, но Ильич смотрит на него угрожающим взглядом, и Васька Харьяг уползает из палатки.
- А в комсомол ты все-таки вступи, - тихо говорит Ильич, - трудно будет - не плачь…
- Обязательно вступлю, - шепчет Тоня и засыпает крепким, спокойным сном.
Утром к ней приходит Хойко. Войдя в палатку, он садится, поджав под себя ноги, и терпеливо ждет ее пробуждения. Тоня инстинктивно чувствует присутствие кого-то в палатке и открывает глаза.
- Здравствуй, - говорит Хойко и неожиданно выходит из палатки. Через несколько минут он возвращается и приносит вязанку хвороста. Тоня вновь прячется в спальный мешок.
- А ты не стыдись, хабеня, я ведь все знаю, - говорит спокойно юноша, - и потом, я на тебя не буду смотреть.
- Ну не смотри, - сердится девушка, - и потом, что ты такое знаешь, которое может называться "все"?
- Я учился в школе два года и прочел уже семь книг, - говорит Хойко, - я знаю, что такое девушка, и стыдиться этого не надо.
- Ого! - говорит смущенно девушка. - В следующий раз ты все-таки ко мне стучи, а то я рассержусь, понимаешь?
- Понимаю, - говорит Хойко, - все культурные люди стучатся в двери. Я это раньше помнил. Если бы я не убежал из школы, то это не забыл бы, верно.
И он старательно растопляет печку-каленку, снимает малицу и говорит:
- Жарко. Как в Архангельске.
- Зачем ты убежал из школы?
- Соскучился.
- О ком?
- Ты все равно этого не поймешь. Я соскучился по тундре.
- Отчего же, - сказала Тоня, - это очень понятно.
Они помолчали, внимательно вглядываясь друг в друга. Брови Хойко покрылись потом.
"Волнуется", - улыбнулась Тоня.
- Знаешь, - сказала она, - ты умеешь говорить по-русски. Поедем со мной по чумам, а когда соберем ребятишек в школу, будешь вместе со мной готовиться в институт. Согласен? Ну, вот. А пока зови всех пастухов в гости. У меня чай попьем и радио послушаем.
Хойко утвердительно кивает головой и нарочито неторопливо выходит из палатки.
- Ой, сколько работы! - шепчет Тоня, и лицо ее становится задумчивым.
Двадцать пять дней пути до тундры она думала о своей будущей жизни. В Красном городе ей доверили тяжелую и поэтому, казалось Тоне, заманчивую работу - заведующей Красным чумом.
Три месяца по восемь часов в сутки она изучала на курсах красночумцев педагогику, ненецкий язык, радиотехнику и санитарию. Она подружилась с ненецкими девушками, и чувство большой гордости наполняло ее сейчас. Завтра она поедет по стойбищам собирать детишек. Тундровый совет поручил ей провести первичный учет. Она должна выучить за две недели до начала занятий с детьми пятьдесят ненецких слов.
Прижав щеку к прохладному целлулоидному оконцу, она смотрит на белесые холмы, покрытые полярной ивой. Неуверенный мягкий мрак ползет по снегам от горизонта, и бледные северные звезды становятся ярче. Темнота уже сгустилась в щелях оврагов. Курится поземка вокруг чумов, ероша и без того лохматых собак, свернувшихся калачами у нарт. Из соседнего чума выходит Явтысый. За ним тянутся женщины и дети.
- Проходите, - говорит Тоня, откидывая парусиновое полотнище, прикрывающее вход в палатку.
Хойко вновь подкладывает хворосту в каленку, и через минуту в палатке становится так жарко, что мужчины откидывают капюшоны малиц и торопливо садятся на пол.
- Радио будем слушать, - говорит Тоня, садясь к радиоприемнику и включая лампы накала.
Редкий поток звуков наполняет палатку до отказа. В свисте и речитативе азбуки Морзе еле-еле слышны затихающие слова цыганской песни.
Тоня ловит радиостанцию, и невидимый конферансье объявляет:
- Церетели сейчас исполнит…
"В Доме союзов, наверное", - думает Тоня, радуясь, что до Дома союзов далеко-далеко…
А Церетели тем временем поет песенку о нищем цыганском таборе. В песенке есть много несказанно грустного - бескрайние русские просторы, серые дороги, покрытые теплой пылью, маленькие березовые перелески, мокнущие под осенним дождем, и одинокие слезы девушки, потерявшей любимого…
Только Тоня легла спать, свернувшись под теплым байковым одеялом, как в оконце кто-то постучал. Тоня вздрогнула и повернулась к светлому квадратику.
- Можно? - услышала она голос своего проводника.
- Завтра, Хойко. Завтра обо всем поговорим.
- Нет. Надо сегодня, хабеня.
И не успела Тоня как следует подумать об этом, как в палатку вошел Хойко.
Лицо его было тревожным.
- Глупая, - сказал он, - ты боишься меня как мужчины? Не бойся. У меня уже есть невеста, и я к тебе приставать не буду. Не зажигай огонь, так лучше.
- При чем тут невеста? - испуганно спросила девушка.
- Когда мне было три года, мои родители уже высватали мне невесту. Ей было около двух лет. Они ей подарили залог: трех олешков, серебряное обручальное кольцо и алый венчальный платок. Теперь ей уже шестнадцать лет, и через два года мы поженимся. Я только не знаю, какая она. Мне ее не показывают.
- Ой, как интересно! - выпростав из-под одеяла руки, сказала Тоня. - А если ты в другую влюбишься?
- Я не знаю, что такое любовь, - сказал Хойко. - Если ты знаешь, что это такое, - расскажи. Мне нравится твой голос, и мне хорошо с тобой. Верно, ты - хороший человек!
Тоня смущенно посмотрела на Хойко, на его лицо, задумчиво-грустное.
- Это нельзя объяснить, Хойко, - сказала она. - Там, в Москве, далеко отсюда, у меня есть любимый парень. Звать его Костя. Он работает на фабрике. Мне с ним почти всегда бывает хорошо. Верно, это и есть любовь.
Тоня замолчала. Хойко сгорбившись сидел на ее чемодане и смотрел в оконце. Так хорошо было обоим молчать и каждому думать о своем.
- А знаешь, кто такой Васька Харьяг? - первым нарушил тишину Хойко. Голос его был уже тверд и спокоен.
Тоня поняла, что обидела его чем-то.
- Шаман, Хойко. Это вроде наших попов и знахарей.
- Это правда. Но его зовут Харьягом…
- Ну и что же?
- Харьяг - это на твоем языке, хабеня, - извилистая река, понимаешь?
- Нет, - растерянно пожала плечами девушка, - что ж из этого, что его зовут "Васька Извилистая река"?
- Его не прозвали прямой рекой, девушка. Утром он будет здесь, чтобы ты ездила только с ним. Понимаешь?
Тоня задумалась. На лбу ее собралась тонкая резкая складка.
- Так, - сказала она.
Хойко сурово улыбнулся и встал.
- Тогда мы едем с тобой, Хойко. Ты, наверное, очень хороший парень, понимаешь? Только не хмурься. Не люблю хмурых.
Хойко засмеялся и вышел из палатки. Через полчаса он подъехал с оленьей упряжкой и, постучав в оконце, занес Тоне малицу.
- Одень, девушка, замерзнешь.
- Ишь ты, - сказала Тоня, - тоже заботится об уюте, как моя мамаша. Я не ребенок.
- Как хочешь, - сказал Хойко, - до пармы Васьки Харьяга далеко.
И, подхватив Тонин чемодан, он вышел из палатки. Малицу он положил на нарты, закутав в нее чемодан, и все это прикрутил к копыльям тонким ремнем. Тоня вышла в романовском полушубке с большим рыжим воротником. Она села на нарты и, близоруко всматриваясь в нежно-лиловый горизонт, сказала:
- Едем!
- Охэй! - крикнул юноша и, прикрывая девушку своей спиной, повел упряжку между холмов, по руслу узкой реки.
"Хорошо", - подумала Тоня.
Стеклянную и грустную песенку поют нарты. Серебристый иней тонкой пыльцой оседает на рукавах ее полушубка. Мимо пролетают овраги. Они кажутся странно глубокими, потому что в них отстоялась темнота, похожая на воду. Края оврагов оторочены резкой каемкой кустарника. Это похоже на атолл - коралловый ошейник с лагуной в середине.
Вершины сопок бледно-лиловы от незримого света. Хорошо быть в далеком пути на поющих свою песенку нартах! И ничего в мире нет, кроме низких, кое-где проступающих звезд, бледных, мягко светящихся.
- Хорошо, - шепчет девушка.
Может быть, и она здесь родилась когда-то, много тысячелетий тому назад. Она ела сырое мясо и пила тепловатую оленью кровь. Почему так сильно горит одинокая звезда почти над ее головой? Это Полярная звезда. Олени, закинув рога на спину, мчатся, резко выбрасывая в сторону ноги. Грустными красивыми глазами они смотрят на Нгер Нумгы - свою звезду. Тоня знает, почему они в тихие ночи так грустно глядят на Полярную звезду! Эту ненецкую сказку она слышала еще в городе.
Великий Нум, создав человека, опустил его на землю. Он сказал человеку:
- Если ты достоин жизни, проживи один, ничего не требуя от меня.
И спустился человек на землю, и заплакал он от горя. Снег от края до края покрывал ее.
И взмолился человек перед богом, и сказал Великий Нум гордости всех звезд - Нгер Нумгы:
- У тебя много оленей. Они едят ягель и не знают, что такое горе. Спусти их на землю, и когда люди станут богатыми все до одного, олени могут возвратиться к тебе. Своим светом ты будешь покровительствовать им.
И опустились олени на землю, чтоб служить людям. Они много работают и мало едят, а глаза их становятся из века в век печальнее.
И почему-то в тихие морозные ночи, когда Нгер Нумгы выходит на небо посмотреть свой народ, олени смотрят на нее, и глаза их наполняются слезами. Они просят Нгер Нумгы взять их обратно к себе, но Великий Нум лишил их дара речи, и красавица Нгер Нумгы не берет их обратно к себе в Страну Голубого Света.
Тоня вздыхает. Ей по-хорошему грустно.
- Скоро приедем, - говорит Хойко, - чай будем пить. Ты замерзла?
- Нет, - говорит Тоня. - Помолчим давай. Мне очень хорошо.
- Помолчим, - говорит Хойко, но Тоне уже хочется говорить.
Она чувствует, как онемели ее ноги и холод пробрался к телу.
"Зря малицу не взяла", - думает она.
- Подожди немного, я хочу узнать, крепкий ли наст, - говорит она смущенно и, не дожидаясь ответа, прыгает с нарт.