Олени резким рывком выносят нарты на вершину сопки, а девушка, падая на скованный морозом снег, поднимается и бежит вслед за ними. Плохо расхоженные валенки жмут ей ноги.
- Хойко! - кричит она, задыхаясь от радости. - Хойко!
Хойко смеется в ответ. Он размахивает хореем уже на вершине соседней сопки. При сумеречном свете звезд она видит, как он отвязывает чемодан и малицу.
Подбежав к упряжке, Тоня покорно надевает малицу и толкает в снег Хойко.
- Вот беда, - говорит Хойко, - ученая, а толкается!
Они смеются оба заразительно, как дети.
"Да он такой же, как я", - думает Тоня, садясь на нарты.
При утреннем рассвете они въезжают в парму Васьки Харьяга.
Свежий след, правее крайнего высокого чума, успокаивает Хойко:
- Посмотри, девушка: Васька Харьяг час тому назад поехал за тобой.
- Ну что ж, за работу, - говорит Тоня, и голос ее звучит сурово и деловито.
В парме Васьки Харьяга стояло пять чумов.
- К Терентию Вылко пойдем, - сказал Хойко.
Они вошли в средний чум, прикрытый ветхими нюками.
Слабый свет, сочившийся через мокодан, еле освещал внутренность чума: чадящий костер, выщербленный по краям котел, подвешенный на крюке.
- Ань-дорова-те! - сказала Тоня.
- Здравствуй-здравствуй, - приветливо ответила пожилая женщина с русским лицом и уже поседевшими косами.
Мужчина, дремавший на шкурах у постели, поднял голову и посмотрел на Тоню. Зеленовато-желтое, испитое лицо. Пораженная нервным тиком левая щека, темная впадина на лбу у самых волос.
"Батрак", - подумала Тоня сочувственно.
Делая вид, что она пришла только в гости, девушка наклонилась к костру и подула на огонь. Женщина удивленно посмотрела на русскую и подала ей хворост:
- Спасибо, что заехали. Пить чай будем.
Хойко крякнул от удовольствия, и женщина улыбнулась.
- Закурим, Терентий, - сказал Хойко и бесцеремонно взял у хозяина кисет.
- Закурим, - тихо ответил Терентий, и на глазах его показались слезы.
- Не надо, Терентий, - мягко сказал Хойко, - он тебя чем-нибудь обидел?
Терентий испуганно посмотрел на Тоню и торопливо ответил:
- Нет-нет, нет.
- Ну, вот и хорошо, - сказал Хойко, - давай-ка лучше чаю попьем, оно и ладно будет. У русской хабени чай-то есть ли?
- Есть у меня чай, - засмеялась Тоня, - принеси чемодан.
Хойко вышел из чума и принес чемодан.
Тоня достала чаю и конфет.
Распивая чай, Тоня рассматривала паницу хозяйки - из белых шкурок, она была расшита разноцветными сукнами и делала женщину очень красивой.
- Хорошая у тебя хозяйка, Терентий.
Лицо хозяина засветилось теплой улыбкой.
- Хорошая? - еле слышно переспросил он. - Она очень хорошая.
"Теперь приступим к делу", - подумала Тоня и вслух:
- Верно, олешков у тебя много? Такая паница дорого стоит. Или ты в батраках?
- Я ведь со своими олешками, - хмуро ответил хозяин и подозрительно посмотрел на девушку.
- Это хорошо, - сказала Тоня. - Сколько их у тебя? Голов триста будет?
- А может быть, и столь…
- А не тридцать?
- Пожалуй, и тридцать, - согласился Терентий Вылко.
Тоня взяла с колен Хойко коробку спичек и, рассыпав их на маленьком столике, попросила:
- Покажи, сколько их у тебя.
Терентий Вылко понимающе улыбнулся. Он быстро отложил шесть спичек на колени девушке и дальше не знал, что делать.
- У меня плохо выходит, - сказал он.
- Три спички еще положи, и будет правда, - посоветовала женщина.
- Сколько ты живешь у шамана Васьки Харьяга? - сурово спросила Тоня.
Терентий Вылко вздрогнул. Он опустил голову, и Хойко пришел ему на помощь.
- Не надо так, хабеня.
- А худо и помню, - тихо ответил Терентий Вылко.
- Десять и еще девять лет, - сказала женщина, и лицо ее перекосилось от злобы.
- Ты не плачь, Терентий, - задушевным голосом проговорила Тоня, - судиться тебе надо.
- Боюсь судиться. Выгонит. Куда я денусь?
Губы женщины вздрогнули. Руки ее задрожали, как у истерички, и, задыхаясь от гнева, внезапно охватившего ее, она сжала кулаки и, подняв их над головой, с ненавистью погрозила чуму хозяина, что стоял против выхода:
- Он его бьет каждый день. Он пробил ему хореем лоб, и у Терентия разум стал худым, как вода. Десять и еще девять лет он работал на Ваську Харьяга, а что получил, русская хабеня? От ревности он позвал злых духов, и у нас теперь никогда не будет детей. Мне тяжело так жить. Я хочу ребенка. Я хочу его, понимаешь ты, хабеня? А тебе трудно понять…
- Я понимаю это, - сказала смущенно Тоня. - У тебя уже уходят годы, но мы вылечим Терентия, и у вас будут дети.
- Я сильно люблю его, - сказала женщина, и глаза ее наполнились слезами.
Тоня пододвинулась к женщине и поцеловала ее в бледные губы, как подругу, у которой большое, но поправимое горе.
- Ничего. Все будет хорошо, - сказала она, и в душу ее легла первая тень человеческого горя. - Ничего. Понимаешь?
Она молча попила чаю и вместе с Хойко пошла в соседний чум.
В чуме Васьки Харьяга его две жены шили одежду для батраков. Увидев вошедших Тоню и Хойко, они бросили работу и уползли за занавеску, что была подвязана за шесты над широкой постелью.
- Здравствуйте, - сказала Тоня.
- Им не полагается без мужчин разговаривать с посторонними, - сказал Хойко. - Садись к костру и подождем брата Васьки Харьяга. Он чинит нарты.
До слуха Тони действительно донесся стук топора, потом он стих, и через минуту вошел высокий мужчина в малице с откинутой сюмой.
- Ань-дорова-те! - приветствовал он, протягивая руку Хойко. Руку Тони он не взял.
"Не полагается, видно", - с неприязнью подумала Тоня и вытащила синенькую тетрадку.
- Зачем приехали? - осторожно спросил мужчина.
Хойко кивнул головой на девушку.
- Из Москвы приехала, сват.
- Из Москвы?
- Да, - сказала Тоня, - буду жить в тундре и учить вас грамоте.
Мужчина промолчал. Он исподлобья осмотрел девушку, и на лбу его легла тяжелая складка.
- Мне все равно, - сказал он.
- Мы ничего и не хотим, - сказал Хойко, - она тебя только спросит немного, чтобы запомнить все это на бумаге, и мы можем попить чаю.
Мужчина посмотрел на женщин, и одна из них, взяв котелок, вышла за снегом.
- Большое хозяйство у вас? - спросила Тоня подчеркнуто равнодушно.
- Хозяйство?
- Сколько олешков, спрашивает хабеня.
- Олешков?
Мужчина потрогал левой рукой тощую бороденку и задумался. Через минуту он спросил:
- А зачем это знать хабене?
- Это нужно, - сказал Хойко.
- Ладно, я подумаю, - произнес мужчина, посмотрел в костер, покрытый легким пеплом листьев тундровой березки, встал и вышел из чума.
Вновь издалека донесся стук топора.
- Как ты думаешь - он скоро вернется? - спросила растерянно Тоня.
- Не знаю, - сказал Хойко, - он ведь кулак.
Вошла женщина с котелком, полным снега. Она подбросила хворосту в костер и ушла за занавеску.
- Хозяйка, - сказал Хойко, - Васька Харьяг просил тебя рассказать хабене, какое у вас стадо. Ему нельзя говорить об этом русской женщине, чтобы не заболели ваши олешки.
- Няхар йонар будет, однако, - сказала спокойно женщина.
- Три тысячи как не быть? - подтвердил юноша. - Запиши-ко.
Тоня записала.
- А как тебя звать, девушка? - спросила она.
- Ма-ань? Игарам.
Тоня записала в тетрадку "Мария".
- Не так записала, - поправил Хойко, - она спросила, про ее ли имя спрашивают.
- Конечно, про ее, - смутилась девушка.
- Она говорит, что не знает своего имени. Ее звать Олена.
- Надоели мне эти китайские церемонии, - сказала Топя.
- Я не знаю, что такое китайские церемонии, - смущенно, точно извиняясь, сказал Хойко.
Тоня уныло посмотрела на Хойко и прислушалась. Стук топора прекратился. В чум вошел брат Васьки Харьяга. Он достал табакерку, понюхал и не торопясь посоветовал Хойко:
- В тундре худо жить - передай это хабене. В тундровом Совете знают, сколько у меня с братом олешек, пусть там спросит.
- Я это узнаю и у тебя, - сурово сжав губы, сказала Тоня, - завтра Васька Харьяг сам приедет и скажет мне. Иначе он не будет спокойно спать полгода.
- У тебя есть оружие?
Тоня вывернула карманы и открыла чемодан.
- Видишь, у меня нет оружия. Но завтра Васька Харьяг приедет ко мне и скажет, что у него олешков няхар йонар - три тысячи.
Мужчина пытливым взглядом обвел женщин, и те поежились от страха.
- В тунсовете записана только тысяча оленей, сват, - сказал Хойко. - В тунсовете думают, что у вас только один батрак…
- Нам нечего здесь делать, - захлопнув чемодан, сказала Тоня. - Нам не хотят говорить правду.
- Мы и без русских хорошо жили, - угрюмо ответил мужчина, - русским никогда мы кланяться не будем.
- До свиданья, брат Васьки Харьяга. Пусть завтра в мой чум приедут все ваши батраки. Послезавтра это уже будет поздно…
И Тоня вышла впереди Хойко.
Когда нарты двинулись в обратный путь, юноша и девушка услышали женский крик в чуме Васьки Харьяга.
- Он их бьет, - сказал Хойко.
Девушка вздрогнула.
- Остановись, - попросила она, - его надо проучить.
- Нельзя, хабеня, - мягко запротестовал Хойко.
- Остановись! - крикнула Тоня. - Я ему, сволочи, покажу!..
Хойко остановил упряжку.
- Ладно, поедем, - тихо сказала она, - пока еще рано… Надо обдумать. Гони скорее в тунсовет. Жалко, что я не собрала всех свидетелей.
Хойко улыбнулся и в низине между сопок, у кустов яры, остановил упряжку.
- Пиши, - сказал он, смеясь, - я ведь все знаю.
И озябшими руками Тоня записала страшные подробности жизни Васьки Харьяга и его брата. Хойко знал все.
- Что ж ты мне этого сразу в палатке не рассказал? - удивилась Тоня.
- Ты мне очень нравишься, - застенчиво улыбнулся Хойко, - мне хотелось ехать с тобой до самых теплых рек, откуда прилетают птицы.
- Ишь ты… - сказала Тоня и, сбросив варежки, провела озябшими руками по щекам Хойко. - Хочешь, я тебя поцелую?
И, крепко обняв за шею, она поцеловала Хойко в лоб ласковым дружеским поцелуем.
- Дай руку! Ты очень хороший парень.
И вновь бесконечная песенка нарт. Кажется, что они поют о многих годах хорошей дружбы. О том, что никак нельзя выразить скупой человеческой речью.
Под тихое похрустывание скованных морозом равнин хорошо думать о том, что впереди так много радостей, обид и счастья.
"Хойко!.. Милый", - с нежностью думает Тоня.
Месяц Большого Обмана
Месяц Малой Темноты - ноябрь - Тоня Ковылева вправе была счесть за Месяц Большого Обмана. Весной она узнает, что так называется март.
А пока ей хорошо. У теплой каленки горка хворосту. Тихая музыка из Скандинавии. За оконцем сполохи северного сияния. На тумбочке, за портретиком Ленина, стопка книг: Джек Лондон, Пушкин, Шолохов и Горький. Через час-два приедет секретарь тунсовета Миша Якимов. Он строил Нарьян-Мар, и его послали в тундру как активного комсомольца. Тоня еще не видела его, и ей интересно, какой он из себя. Неделю назад она послала все сведения о парме Васьки Харьяга и получила записку:
"Товарищ Ковылева!
Вы - энергичная девушка, спасибо за точное выполнение наказа тундрового Совета. Если что будет трудно, пришлите письмо, поможем. Васька Харьяг тунсоветом оштрафован на 500 рублей, и на днях я приеду получить с него штраф. Подготовьте заявление Терентия Вылко в суд на Ваську Харьяга. У меня есть на примете восемь батраков, которые получат по суду от хозяев в общей сложности 1500 оленей. Вот тогда-то мы и организуем колхоз. А пока собирайте детей.
Крепко жму руку, Тоня Ковылева.
Секретарь тунсовета
М. Якимов".
Тоне понравились деловитость и простота письма и умилила большая круглая печать в конце записки: "Юшарский кочевой самоедский Совет Большеземельного района".
- Даже печать поставил, - смеется Тоня и смотрит в оконце на Хойко.
- Заходи, северный рыцарь, - говорит она.
Хойко входит, на ходу стягивая малицу.
- Кто такой Миша Якимов? - спрашивает она, близоруко всматриваясь в Хойко.
- Миша? Хороший мужик, - говорит Хойко, - он меня грамоте научил. Я для него все могу сделать, - и, помолчав, добавляет: - И для тебя тоже… Все, что хочешь!.. - Потом, нахмурившись, он говорит: - В городе, говорят, хлеба мало. Ехал в кооператив обоз, и его разграбили разбойники. Правда это?
Тоня задумывается.
- Чепуха. Кулачье, наверное, слухи распускает.
- Ну, если так, то ладно, - успокоился Хойко. - Слышишь, нарты скрипят? Наверно, Миша приехал.
Действительно, через несколько минут в палатку вошел человек в белом совике. Это был паренек среднего роста, с маленькими черными бровями на простецком сухощавом лице.
- Здравствуйте, Тоня, - сказал он, удивленно рассматривая девушку.
- Здравствуйте, секретарь тундрового Совета! - засмеялась Тоня и помогла гостю снять совик. - А я думала…
Она смутилась, и легкий румянец тронул ее щеки.
- Понимаешь, какие они сволочи, Хойко, - неожиданно возмутился он, - им говоришь - плати страховые за батраков - не платят! Дай упряжки для геологической экспедиции - не дают!
- Да кто? - спросила Тоня.
- Кулачье и шаманы.
- Они - худой народ, - сказал Хойко. - Они - эксплуататоры.
- Что? - засмеялась Тоня. - Откуда ты такое слово узнал?
- Я три дня его учил, - сказал Хойко, - оно мне так понравилось, что я его знаю теперь наизусть.
- Он у меня молодец, - улыбнулся Миша Якимов, - только не надо говорить по-иностранному, Хойко, а то зазнаешься.
- Мне нравятся непонятные слова, - сказал Хойко.
Он весело посмотрел на друзей и, подмигнув, прошептал:
- Васька Харьяг уже здесь, однако. Позвать?
- Позови, - нахмурился секретарь тунсовета, - позови этого эксплуататора, - мрачно пошутил он.
Хойко вышел. Миша Якимов сел на единственный табурет, и лампа-молния осветила его усталое лицо.
Через минуту в оконце постучали, и вошел Васька Харьяг. На лице его появилась поспешная улыбка. В руках шамана чернел кожаный мешок.
- Здравствуй, власть, - сказал он, обращаясь к Якимову, - штраф приехал платить, чтоб ты не сердился.
И он высыпал из мешка полкилограмма кредитных билетов. Измятые, позеленевшие червонцы, пятерки, рубли рассыпались у ног секретаря тунсовета.
- Бери. У меня денег хватит.
Миша Якимов внимательно посмотрел на шамана, и взгляд его стал суровым.
- Нет уж. Плати сам.
- Да я неграмотный, не знаю, какие сколько стоят.
Секретарь тунсовета посмотрел на Тоню и попросил дать ему газету. Переложив на нее деньги, он сказал:
- Ну, гляди. Я при тебе отсчитываю. Вот это пятерка. Это десять рублей, это три рубля.
- Сам знаю, - хмуро ответил Васька Харьяг.
Получив нужную сумму, Миша Якимов написал расписку.
- Утром русскую хабеню повезешь по пармам, понял?
- Как не понять, однако? Понял. Повезу. Я власти не враг, - сказал шаман и торопливо вышел из палатки.
- Ну, мне надо ехать. До свиданья, Тоня Ковылева. Держись, девушка. Помни, кроме друзей, есть и враги. Они следят за каждым твоим шагом. Оружие у тебя есть? Ну и хорошо. Это на крайний случай…
Голос Якимова звучал участливо и грустно. Казалось, он сочувствует Тоне, точно зная, что ее ожидают лишь огорчения и обиды.
- Мне сегодня сто километров еще ехать. Избили комсомолку за то, что она читала пастухам газеты. У Коротаихи строится школа, проверю - все ли в порядке. Ну, дай твою лапу и не вешай нос, если что. Понимаешь?
- Понимаю, - сказала Тоня дрогнувшим голосом.
Только сейчас она почувствовала все значение своей работы, и ей стало грустно от сознания того, что она еще слаба и что ее бодрость была наигранной и выдуманной.
Утром она выехала в стойбище. Школа пока еще строилась, но Тоня должна была уже начать обучение детей из всех соседних парм.
Упряжку вел Васька Харьяг. Он был предупредителен и вежлив.
- Тяжело тебе будет, девушка. Наш народ к спирту привык сильно, однако. Грамоте он не учен и учиться не хочет. Ленивый народ. Ехала бы ты лучше обратно в Москву. До тебя вот была же учительница. Пожила месяц - уехала.
- Плохая учительница была, - сказала Тоня, - я не из таких…
- Весной здесь русским худо же, однако. Болесь берет. Десны распухнут, зубы выпадают. Ноги корчит. Руки сводит. Отчего бы это? А?
- Цинга, - сказала Тоня, - меня этим не испугаешь. Буду сырую оленину есть, и цинга не возьмет.
- Откуда ты знаешь это, однако?
- Мы все знаем, - сказала Тоня сурово. - Хочешь, я скажу, что ты про меня думаешь?
- Я, я ничего не думаю, - торопливо ответил Васька Харьяг, - мне жалко тебя, девка.
- Это бывает, - засмеялась Тоня, - только знаешь? Мы не поедем в твою парму. Там ребятишек уже нет, их увезли в другие пармы, чтоб не показывать мне на глаза…
Искорка испуга и ненависти вспыхнула в черных глазах шамана. Он резко повернул упряжку на запад.
- Ты хочешь ехать к Коротаихе?
- Правда-правда.
Тоня засмеялась:
- Зачем же едешь туда? Ты же знаешь, что все детишки отосланы к реке Сюррембой-Яга.
Ясовей уже не мог сдержать бешенства. Он потянул вожжу, и упряжка остановилась.
- Вези сама, - сказал он, - вам, русским, ничто не нравится. Вам - все худо. Испокон веку вы обманывали и обижали нас.
- Ах, вон оно что? - насмешливо свистнула Тоня. - Ты стал откровенным, Васька Харьяг.
Она слезла с нарт. Ноги ее в валенках онемели от холода. Ей хотелось плакать, но она мужественно улыбалась. Она чувствовала, что сейчас решается для нее будущее, и знала, что маленький намек на свое бессилие будет ее гибелью здесь, наедине с хитрым врагом.
…Тоня отдернула рукав пиджака и показала компас.
Черная стрелка, покачавшись, показала на грудь Васьки Харьяга, белая - на юг, там, где находилась Москва.
- Что же, - неокрепшим девическим голосом спросила Тоня Ковылева, - передать твои слова в Москву?
Рука Васьки Харьяга инстинктивно потянулась к ножу.
- Даже если меня кто-то убьет, эти маленькие часы сразу же расскажут коммунистам в Москве все, что со мной произошло. Я буду мертвой, но убийца не скроется. Милиция узнает его сразу же в лицо, - побледнев, проговорила девушка, стараясь не замечать ножа Васьки Харьяга.
- Поедем, хабеня, - упавшим голосом сказал шаман. - Русские - народ хороший, только далеко до пармы-то. Не доехать за ночь.
И, еще раз подозрительно взглянув на компас, он сел на нарты.
Всю ночь мчались олени. Тоня уже не чувствовала своих ног, так они онемели. Наконец Васька Харьяг остановил упряжку и сказал:
- Погода будет. В куропачьем чуме ночевать придется. Оставайся пока, а я дорогу искать буду, заплутались мы, верно…