"При обследовании дорог, соединяющих западное побережье острова с восточным, на перевале Анивского участка, был найден скелет неизвестного человека. Осмотр черепа и тщательное дознание среди местного населения позволили мне прийти к выводу, что упомянутый скелет не принадлежит какому-нибудь погибшему подданному его императорского величества. Скорее всего это останки какого-нибудь русского бродяги, бежавшего, видимо, еще до нашего водворения на Южный Сахалин из каторжной тюрьмы Тымовска или Александровска. Пулевое отверстие во лбу черепа позволяет предполагать, что беглый, очевидно, был настигнут на перевале стражей и убит выстрелом в голову. Считая свои выводы вполне достоверными, я, инспектор дорог Онами, не счел необходимым беспокоить по этому поводу местные полицейские органы. Я ограничился лишь тем, что приказал очистить дорогу от человеческих останков, коим не место на проезжей части…"
Прочитав это, я вдруг узрел прямую, как луч света, линию, проходящую сквозь отверстие в черепе и дуло вскинутой винтовки. Далее эта линия, пройдя сквозь тупой затылок конвойного солдата, шла через годы и пространства ко мне и достигала моего похолодевшего сердца. Другой, противоположный конец линии уходил в далекие миры и пределы, которые навсегда останутся неизвестны мне, - потому что сверкнул огонь и выстрел грянул".
Пчела и цветок
1
Зимою 191… года два человека из партизанского отряда Хон Бом-до, рассеянного японскими карателями, перешли через русско-корейскую границу. Усталые, обмороженные партизаны укрылись от преследования за рубежом России и добрались до небольшого села корейских переселенцев. Там они нашли приют в доме небогатого молодого крестьянина Пака Намтхеги. Зиму они отдыхали, приходили в себя, а к весне стали помогать хозяину в его крестьянских делах.
Лет тридцати с небольшим, хозяин был приветливый, скромный, грамотный человек, происходивший из обедневшего еще в давние времена дворянского рода. Он в душе завидовал воинскому мужеству своих гостей и отнесся к ним с глубоким почтением. Сам же Пак вместе с семьею бежал из родных мест сразу же после захвата страны императорской армией. Тогда многие тайно уходили через русскую границу, спасаясь от строгостей нового режима.
К концу лета один из гостей Пака затосковал и решил пробираться обратно на родину. Второй же, по имени Шэк Ир, остался и вскоре женился на молодой бездетной вдове. Пак устроил ему скромную свадьбу и отдал, к неудовольствию своей жены, припасенные для праздничных обнов китайские шелка, чтобы друг сшил себе из них свадебный наряд.
Шэк, рослый, суровый на вид мужчина, взял женщину под стать себе - красивую, сильную крестьянку. У нее был небольшой дом, и Шэк вошел туда полновластным хозяином.
А спустя несколько месяцев однажды летним днем пришла к Паку круглолицая миловидная женщина и назвалась женою Шэка. Таким образом, Пак впервые узнал, что его друг, оказывается, был уже ранее женат.
- Знаю, о чем вы думаете, - сказал тот, когда Пак пришел к нему и сообщил о прибытии неожиданной гостьи. - Вы удивляетесь, почему это раньше я не говорил вам о первой жене.
- Мое ли это дело? - отвечал Пак, не глядя на друга. - Я полагаю, что вы рассказывали мне то, что считали нужным.
- Да, много лет назад матушка женила меня, - продолжал Шэк. - Мы прожили с женой год, и у нас родился ребенок… Потом, когда в десятом году пришли японцы, я ушел с берданкой в горы. С тех пор я не видел ее.
- И все же… вы не забывали о ней, наверное? - тихо предположил Пак.
- Забыл, - сурово промолвил Шэк. - Поймите, прошло слишком много времени. Пройдены тысячи верст по горным дорогам. Все прошлое, что было до этих военных дорог, стало для меня как далекий сон… А теперь я женат на другой, так случилось, и от новой жены, вы знаете, я тоже скоро жду ребенка.
- Но она пришла пешком из Кореи! - не отступал Пак. - А на границе теперь очень опасно. Она, женщина, прошла через много смертей, чтобы увидеть вас;
- Что ж, пусть увидит, я не убегу, - спокойно произнес Шэк. - Я тоже прошел через много смертей. Я уже не тот, что был раньше, поймите. А ее, конечно, я навещу, и мы поговорим с нею…
Пак вернулся к вечеру домой и застал пришелицу неподвижно сидящей возле двери на камышовой циновке.
- Вы бы умылись с дороги и поужинали с нами, - с убитым видом опускаясь рядом, предложил хозяин. - Чем мы вас обидели, что вы не хотите даже посидеть вместе с нами за ужином?
Но женщина ничего не ответила на это, беззвучно заплакала и продолжала сидеть, уставясь себе в колени. Так она просидела на месте всю ночь, не легла в постель, которую устроила вблизи нее хозяйка дома.
Утром пришел Шэк, и все покинули комнату, чтобы они могли спокойно поговорить наедине. Хозяева не слышали этого разговора, который длился не очень долго. Вскоре, вернувшись в комнату, жена Пака уже не застала Шэка, а гостья сидела на том же месте с тем же покорным, безнадежным видом.
К обеду, придя с поля, хозяева увидели, что она лежит у стены, разметав по полу длинную черную косу. Женщина была в забытьи, лицо ее покрылось, словно красными печатями, пятнами горячки. Больную перенесли в дальнюю комнату, уложили в постель, ухаживать за нею осталась жена хозяина.
Много дней женщина находилась в беспамятстве, металась в томительном, неспокойном бреду, ее кормили с ложечки. Из соседнего села был вызван лекарь, и он колол ее иглами и насильно поил какими-то жидкими лекарствами. И на исходе восьми дней болезнь пошла на убыль. Больная пришла в себя, стала съедать то, что ей приносили, и подолгу спала или, может быть, просто безмолвно лежала в постели, закрыв глаза.
И вот однажды десятилетний мальчик, смотревший за ребенком, вошел в комнату и увидел, что женщина сидит в постели, прикрывая плечи одеялом. Мальчик остановился в дверях, покачивая младенца, привязанного к его спине, и, приоткрыв рот, во все глаза уставился на восставшую с одра болезни гостью. Он много раз слышал от взрослых, что несчастная, должно быть, не вынесет горя и умрет. Теперь же она сидела на постели и с улыбкой смотрела на него, бледная, большеглазая. На ее бескровных щеках обозначились ласковые ямочки.
- Кто ты, братец? - спросила она. - Ты ростом с моего сына. Наверное, сынок хозяина?
- Нет, я его младший брат, - ответил мальчик, смутившись при виде ее странной, нежной улыбки. - Вы не плачьте, вы теперь выздоровели и будете жить, как все.
- Я не плачу. А ты, наверное, умница, - улыбнувшись уже совсем по-иному, сказала она. - Как же тебя зовут?
- Сугир.
- И ты, братец Сугир, один сейчас дома?
- Да. Нянчу девчонку.
- Можешь ли ты принести мне зеркало и мою одежду?
Сугир пошел в другую комнату и вынес оттуда все, что она просила. Женщина оделась, а затем, отбросив Одеяло и глядя в маленькое зеркало, поставленное на подоконник, устроила на голове большой гладкий узел. Мальчик, придерживая ребенка, висевшего на спине, переминался на босых ногах и неотрывно смотрел на нее.
- Что сейчас люди делают на полях? - спросила она. - Мак пропалывают, наверное?
- Нет, мак уже давно пропололи, - ответил мальчик.
- Долго же я болела, - удивилась она и задумалась. - Вот что, а не знаешь ли ты, где сейчас находится Шэк?
- Знаю. Тяпает картофельное поле.
- Сходи-ка, братец, туда, - попросила она. - Подойди к Шэку и потихоньку скажи ему, что я хочу еще раз поговорить с ним. Буду ждать его на повороте дороги, что идет в сторону границы. Сходишь?
Они вместе вышли из дома и, никем не замеченные, выбрались за край села. Поля вокруг, на покатых буграх холмистой долины, ало пламенели под цветущим маком.
Мальчик шел впереди, приопустив голову и согнув тонкую шею, со спины его свисал, натягивая простыню, тяжелый уснувший ребенок. Выйдя на дорогу, женщина остановилась, а мальчик, оглянувшись на нее и чему-то радостно улыбнувшись, заспешил дальше, по-прежнему глядя себе под ноги.
Не скоро он вернулся назад и подошел к женщине, которая сидела на теплом придорожном камне, держа на коленях узелок с вещами.
- Шэк сказал, что не может сейчас прийти, - донес, запыхавшись, мальчик. - Он сказал, что вечером придет, после работы.
- Ну ладно. Только мне-то некогда ждать до вечера, я ухожу домой. Передай своим родным, что до гроба буду помнить их доброту. И еще скажешь Шэку вот что… Пчела, скажешь, всегда летит к цветку. Она не виновата. Запомнишь, Сугир?
- Запомню.
- Так не забудь же, братец.
И она ушла одна по пустынной дороге. В белой короткой кофте, розовой юбке до пят, с непокрытой головою, она была долго видна издали. Над нею в голубой пустоте дальнего неба кружились острокрылые черные ласточки. В руке она держала маленький узелок. Уходя, она не раз оборачивалась и взмахивала свободной рукою, веля мальчику не смотреть ей вслед, а скорее возвращаться в село.
Вечером Шэк пришел к дому своего друга, и Пак передал ему слова, о которых поведал ему малолетний братишка. Шэк выслушал и затем, не сказав ни слова, ушел со двора.
Домой он направился напрямик, через луг, над которым застывал розовый туманный сумрак. С густой, высокой травы струилась роса, вечерний луг полнился запахом влаги. Но не замечал Шэк ни обильной росы, насквозь промочившей его одежду, ни бесшумного полета сумерек, словно бы одухотворенных далеким закатным пламенем.
Шэк вспомнил случай, о котором давно забыл, пройдя тысячи верст по тропам партизанской войны. Уйдя в горы, он столь долго жил опасностью и достиг такой чуткости к ней, что мог, преследуемый врагами, спокойно уснуть на земле и во сне словно предвидеть их путь. И когда подходила минута, что надо было немедля подниматься, он просыпался и уходил дальше. Но однажды при упорном многодневном преследовании он, смертельно усталый, уснул на жарком горном лугу и не смог проснуться, когда надо было. Ему приснился предательский голос, который рокотал в ушах, словно горный поток, и успокаивал его, говоря, что он давно уже скрылся от всех врагов за перевалы Пектусана. И Шэку бы непременно погибнуть, но тут он во сне нечаянно примял нежную головку горного тюльпана, и пчела, сидевшая в цветке, перевернулась на спину и ужалила его в ладонь. Он был спасен, но сама пчела корчилась в траве под сломанным тюльпаном, тихо ползла куда-то, трепеща крыльями в предсмертном жужжании.
Вот что возникло в памяти Шэка при упоминании о пчеле, которая всегда по закону этого мира устремляется к благоуханному цветку. И Шэк впервые со всей ясностью подумал, что, ведя жизнь, каждый день которой является как бы военным трофеем, с боем добытым у противника, человек когда-нибудь да попадется в ловушку и уж никакая в мире пчела не спасет его. Но, видит бог, он, Шэк, никогда не боялся такого конца.
Однако случилось так, что майским ясным днем, когда белые березы в лесу зеленели тонким, как пух, налётом первой листвы, он увидел, выйдя из лесной чащи, возле перевернутой плугом пашни статную, рослую женщину. И неодолимо захотелось ему приобщиться к спокойному, мирному уюту и теплу этой женщины, которая улыбнулась ему доверчиво и непринужденно, остановив на краю темного поля впряженную в плуг пару быков…
Теперь он шел мокрым от росы лугом в сторону ее дома. Горело два огненных кольца вкруг окон этого дома, невидимого в низком луговом тумане. А над валом тумана, над дальней высокой стеною леса светилась, словно прут раскаленного железа, полоска остывающей вечерней зари.
Но, приближаясь к дому вдовы, на которой он женился, Шэк представлял перед собою не ее, а другую, белую и тонкую жену своей молодости. Был плоский камень на берегу речки, под горою, вдали от деревни, там женщины стирали белье, и на этом камне рядом с медным кованым тазом сидела она, одна рука на горке белого белья, другая на коленях, а смуглые маленькие ноги в воде - сидела и смотрела на него о н а, и о н шел к ней, чтобы отнести домой этот тяжелый медный таз с бельем.
2
Спустя неделю после ухода женщины в село зашли прохожие люди, бежавшие из Кантона корейские студенты, и привели с собою мальчика, одиннадцатилетнего сына Шэка. Мальчик тайком ушел из дома, где оставался с бабкой. Испугавшись, что на всю жизнь останется один с глуховатой суровой бабкой, мальчик решил найти своих родителей и вернуть их домой. Каким-то образом этот ребенок перебрался через пограничную реку и проплутал много дней по незнакомым лесам. Студенты, приведшие его с собою, рассказали, что мальчика, обессиленного от голода, нашли на глухой таежной тропе, где редко бывают люди. Первое, что он произнес, было название местности, куда он устремлялся в поисках отца и матери.
Шэк и его новая жена хорошо приняли мальчика. Отец был взволнован, увидев подросшего сына. Мальчик оказался не по годам угрюм, как волчонок, но за подобной нелюдимостью сына Шэк радостно угадывал свои скрытые от всех большие и гордые мечтания. Поговорив с ним, Шэк обнаружил, что сын не только крепок душою, но и умен настолько, насколько мог пожелать того родной отец. И видно было, что он, малыш, безмерно гордится своим отцом.
Но, увидев рядом с отцом чужую женщину, Иллеми, как звали мальчика, решил вернуться вслед за матерью. Отцу стоило больших трудов уговорить его остаться хотя бы на некоторое время. Мальчик согласился погостить у отца лишь до следующей теплой весны.
Однако вскоре пришли на Дальний Восток большие события, начались гражданская война, иноземная интервенция, и Шэк ушел с отрядом красных партизан в тайгу. Вершились великие дела в мире, и сын, словно желая узнать об их истинном значении от отца, ждал его возвращения, живя в доме мачехи. Она к тому времени уже и сама стала матерью своего ребенка.
В эти тревожные годы началось первое учение мальчика. Он вместе с Сугиром, младшим братом Пака Намтхеги, стал ходить в русскую школу при соседнем селе Благодатное, там начальные классы вела учительница Усольцева, еще молодая женщина в очках. Оба мальчика сильно к ней привязались, и между ними было решено, что когда они вырастут и выучатся, то станут такими же учителями детей, как их добрая и умная Усольцева. Она жила в маленьком домике одна, было известно, что муж ее, командир Красной Армии, погиб где-то под Бикином.
В двадцать третьем году Шэк вернулся наконец домой. Он был по-прежнему бодр и могуч, но голову его охватила крепкая седина. Спустя год после возвращения хозяйка родила ему еще одного ребенка, и вместе с Иллеми детей у него, стало быть, насчитывалось уже трое. И, отойдя от воинских дел, Шэк снова принялся пахать и сеять.
Через несколько лет Иллеми и Сугир окончили сельскую школу и поехали во Владивосток для продолжения учебы. Сначала друзья учились на рабфаке, а по окончании его поступили в университет.
За трудностями учения прошло много времени. Пошли тридцатые годы, тяжелые, голодные. Хлеб давали по карточкам, и студентам приходилось особенно туго. Они отъедались только летом, приезжая домой на каникулы.
Два друга, благополучно сдав весенние экзамены, поехали в свое село. К этому времени уже не было в живых кроткого Пака Намтхеги, старшего брата Сугира, выпал тому короткий век на земле. Он умер, не прожив и сорока лет. Шэк Ир, трудившийся теперь в созданном только что колхозе, помогал семье покойного друга.
После голодной и холодной зимы каникулы сулили друзьям много привольных радостей, но на этот раз вышло все иначе. По прибытии студентов Шэк сразу же призвал их в дальнюю комнату, усадил перед собою и сказал:
- Сугири, ты должен знать, что я всегда относился к тебе, как к сыну. Я хотел бы всегда быть тебе полезен. Но случилось так, что я с семьёй переезжаю во Владивосток. Теперь семье твоего брата я не смогу помогать. Будешь, Сугири, отныне ты старшим в доме… Мы уезжаем на днях, так что тебе, Иллеми, - обратился Шэк к сыну, - придется помочь мне с переездом.
Шэк умолк, склонив седую, накоротко остриженную голову, и в его глазах светилась спокойная большая мысль.
- Всего сказать я вам не могу, - продолжал он, - но знайте, что я снова ухожу в далекий путь. Во Владивостоке семья моя будет получать паек, так что о ней я не беспокоюсь, позаботьтесь о семье моего покойного друга. Я не знаю, надолго ли покину вас, может быть, и навсегда, поэтому хочу теперь кое-что сказать. Человек должен иметь свою цель в жизни, и она должна быть чуть побольше, чем просто набить кашей живот, об этом вы сами знаете, на то и ученые. Но человек должен отбросить свою собственную цель, если призовет его великое начало. Будьте настоящими мужчинами, а настоящий мужчина - это Хон Бом-до, который не имел ни семьи, ни детей, ни своего дома, зато имел бесстрашное сердце, чтобы сражаться с врагами родины. И его путь - это путь Тигра…
Грустно было друзьям расставаться. Но Сугир поклялся, что как бы то ни было, а он не изменит своей мечте стать учителем. Перед отъездом Иллеми побывал вместе с другом на кладбище, и там Сугир, сняв нарядный галстук и передав его другу, с суровым и печальным лицом подошел к могиле брата и совершил земной поклон.
После обряда друзья возвращались с кладбища и встретились на дороге с учительницей Усольцевой, которая тащила за собою на веревке белую козу. Студенты обрадовались встрече, но постаревшая и очень попростевшая учительница долго вглядывалась в них, поправляя на лице очки, и едва ли признала молодых людей. К тому же коза, испугавшись чужих, дико металась из стороны в сторону и звонко, придушенно блеяла. И вдруг коза выдернула веревку из рук хозяйки и поскакала через картофельное поле. Усольцева помчалась за ней, а друзья, растерявшись, остались на месте.
- Да, постарела наша учительница, - грустно произнес Сугир, глядя ей вслед. - Издали ее не отличишь, пожалуй, от какой-нибудь деревенской бабушки.
- Послушай, а я, знаешь ли, решил стать военным, - вдруг неожиданно заявил Иллеми. - Уйду я из университета. Буду поступать в школу военных командиров.
- Захотелось стать героем, братец? - усмехнувшись, промолвил Сугир.
- Нет.
- А ради чего же тогда? Или ты думаешь, что под военной фуражкой голова твоя станет светлее?
- Будем серьезнее, - улыбнувшись, ответил на то Иллеми. - Разве ты не чувствуешь, что скоро должна быть война? А если она будет, то важнее быть военным, нежели деревенским учителем, разводить скотину и копаться на огороде.
И он указал рукою на учительницу, которая со слабыми, отдаленными криками бегала по картофельному полю вслед за белой козой. Коза перепрыгивала через зеленые грядки, высоко подбрасывая тощий зад с коротким хвостом.
Они направились далее. Миновали большое картофельное поле, и вдруг перед молодыми людьми вспыхнуло алое, словно взлетевший над землею шелковый плат, маковое поле. И, глядя на цветущие маки, студент Сугир вспомнил, как по дороге уходила вдаль простоволосая женщина с маленьким узелком в руке. Вились в голубой пустоте над долиной быстрые черные ласточки. Горы вдали темнели, как груды синих камней.
з
А Шэк вскоре снова шел по горным тропам своей порабощенной родины. Но в пути он занемог и на третье утро решил выбираться к большой дороге. Распадком небольшой горной реки он спустился к мосту.