Егерь принес проигрыватель, перебрал несколько пластинок, поставил. Удивительный и знакомый голос наполнил, как залил, комнату: "На нивы желтые нисходит тишина. В остывшем воздухе от меркнущих селений дрожа несется звон…" Кажется, Чайковский?.. "Душа моя полна разлукою с тобой и горьких сожалений".
"Как это может быть? Как получается, что в одной певучей фразе, даже в одной ноте - и тоска прямо нечеловеческая, и ликование?" Коля вторил про себя и слова и мотив, и казалось ему, что это про него, про его жизнь. "…Но что внутри себя я затаил сурово". Комок подкатил к горлу.
Рычажок со стуком подскочил, музыка смолкла. "Жалко. Попросить поставить еще раз?"
Сергей Иванович слушал плохо. Сказал:
- Пригласите хозяйку, пусть посидит с нами. Считает ниже достоинства? Пренебрегает?
Федор Федорович ответил вполголоса:
- Спит она, завтра на ферму, рано…
Подошел к часам с кукушкой и потянул цепочку. Сергей Иванович пожал плечами, встал, чуть пошатнулся и пошел к выходной двери. Егерь проводил.
Трудно было угадать, будет ли в этот день солнце или оно, скрытое в густейшем утреннем тумане, останется за хмарью осеннего короткого дня. Но солнце показалось, сначала белесым неясным кругом, потом, расталкивая и угоняя тучи, воссияло на чистом бледно-голубом небе.
Сергей Иванович, высокий, сухощавый, но с небольшим брюшком, вышагивал впереди. За ним Коля с трудом сдерживал засидевшихся, крепко тянущих собак. И опять он с удовольствием и легкой завистью посматривал на своего спутника и руководителя: "Перекидывает ружье с плеча на руку - бокфлинт Лебо без антапок, - пижонит или не успел отдать приделать? Под легкой, с расстегнутой молнией непромокайкой - жилет-патронташ. На голове по заказу сшитая защитного цвета шапка с длинным козырьком и металлическим значком на тулье - поющий глухарь. На ногах высокие, подвернутые под коленями сапоги с ярко-желтыми головками. Сказал: "Ношу только японские, наши дубовые, тяжелые, и подъем на жабью лапу, даже с тонкой портянкой нога не лезет".
Сергей Иванович вышел на проселок, оглянулся на деревню и круто повернул налево.
- Постойте, - остановил его Коля, - егерь сказал налево не ходить.
Сергей Иванович подмигнул, махнул рукой в левую сторону, пояснил:
- Дураков нет. Куда егеря говорят нельзя - там и заяц. Дело известное - берегут для дружков. Идем, идем! Меня на таком деле не проведешь - стреляный воробей.
Коле и неприятно стало, и подумалось: "Может быть, он и прав?"
В высокоствольном сосняке сошли на тропку. Как хорошо, замечательно хорошо в лесу в ясное утро предзимья. Ноги в толстых шерстяных носках и новых резиновых сапогах смело разгребают воду в редких на песчаной дороге лужах, мягко ступают по ковру старой хвои. Тепло, даже жарко в туго подпоясанном патронташем ватнике и непривычной еще теплой шапке.
Запах земли! Земли - не городской, придавленной камнем, - открытой, и не летней, обильно расточающей ароматы цветов и живой зелени. Нет, осенний, тонкий запах земли, испуганной ночными холодами. Воздух напоен влагой и запахами хвои, древесного тлена и грибной прели. Хочется вдохнуть глубоко-глубоко и задержать выдох, как глоток ключевой воды.
Звуки земли: шорох шагов, шелест хвойных веток, стукоток дятла, уютное попискивание синиц, - все негромкое, приглушенное, как ватой обернутое.
Краски земли: темная зелень сосновых вершин, масляная желтизна стройных стволов, блеклое золото палых листьев, четкая графика безлистных берез в прозрачности и голубизне неба.
Все это щедро дарит лес тому, кто пришел к нему не гулять равнодушно, а с каким-нибудь делом, пусть по-городски и не очень важным, но близким лесной жизни.
Как хорошо! Коля решил, что теперь будет ездить на охоту каждую субботу, ни одной не пропустит до глубокого снега. Нетерпеливо отстегнул ошейники: "Арря-арря! Полазь, собаченьки!"
Смычок кинулся в полаз резвыми ногами и скрылся из глаз. Охотники зарядили ружья и, не горячо порская, пошли тропиной. И не долго шли. Видимо, наскочили собаки прямо на лежку. Сергей Иванович побежал на голоса: Коля остался на дорожке, снял с плеча ружье, ткнул предохранитель. Яркая помычка сменилась ровным, уверенным гоном. Заяц шел малым кругом. Коля стоял, слушал.
"Отец назвал щенков Бубен и Флейта. Как угадать, какие будут голоса у взрослых? Назовут щенка Свирелью, вырастет, окажется у нее чуть не башур-бас. У отца получилось, и все же не точно. Выжлец равномерно, неторопко отдает громкий доносчивый голос: "Ба-у-у! Ба-у-у!" - с оттяжкой, будто бьет колотушкой в большой гулкий барабан. Флейта частит, но не посвистывает, как полагалось бы по кличке, нет, гораздо ниже, похоже на фагот".
Гон приближался. Коля уже посматривал понизу влево-вправо, как грохнул выстрел неподалеку. "До-ше-ел! До-ше-ел!" Смычок доганивал, смолк. Сергей Иванович, довольный, веселый, вынес на тропину прибылого голубоспинного беляка, посмотрел на часы: двадцать две минуты - нормально. Почин дороже денег.
Зайца держал за ноги еще живого. Белячишка сучил передними ногами, пытался поднять голову, озирался дико, Коля отвернулся, крикнул:
- Добейте! Так нельзя!
Сергей Иванович удивленно пожал плечами, сказал:
- Посмотрите, как это делается. - Взял зверька левой рукой за уши, ребром правой резко ударил под затылок.
Коля поздравил с полем. Собаки, не задерживаясь, ушли. Охотники продолжали путь по тропе.
Лес окончился довольно крутым склоном к неширокой осочистой низине. За ней простиралось поле, еще дальше виднелась деревня - скорее всего Красницы.
В ивняке, кольцом опоясывающем низину, раз-другой мелькнули пестрые рубашки смычка. Бубен громко сказал: "Ав!" И тут же, неподалеку, в бурой некоей вспыхнул заяц. Русак шел стремительно и легко: троил, пританцовывал, словно балерина ножку о ножку бил, ушами играл. Крупный, мастеровой. Смертным ревом огласил долину Бубен, с голосом, захлебываясь, подвалила Флейта.
Заяц выскочил на суходол, миновал его и пошел малым кругом по сосняку.
Коля волновался: прислушиваясь к голосам собак, стараясь определить направление, прикидывал, где стать. Решил - на дорожке у края леса. Добежал, огляделся, слушал.
Как выкатился заяц на поле, Коля сначала не заметил. По собакам определил - белые-то на жнивье хорошо видны, - далеко впереди заметил серую фшурку, уходящую под Красницы. Отдален русак. А вот и Сергей Иванович показался из леса и пошел за смычком. Зачем?
Коля потерял собак из вида и со слуха. Не знал, куда идет гон. Судил по своему спутнику. Тот остановился и смотрел в сторону деревни, значит, смычок там. Слушал, слушал - очень мешали электрички, да еще собака чужая лаяла, наверно в деревне. Час прошел, может быть и больше…
Сергей Иванович побежал назад, и сразу, правда на краю слуха, послышался гон. Собаки повернули и вели обратно. Коля приготовился, прикинул, до какого примерно рубежа можно стрелять, ждал с нетерпением, оглядываясь по сторонам, и… внезапно вспомнил: "Налево не ходите… убивец… липкие… на железную дорогу…" Да! Смычок возвращался, и если он не задержится на гриве, перейдет - дальше поле и железная дорога!
Коля побежал туда. На ходу слышал собак, сначала близко, сбоку, потом впереди. Задыхаясь от непривычки бегать, проклиная себя и Сергея Ивановича, миновал лес, окраину деревни и оказался на краю убранного картофельного поля. За ним - высокая насыпь железной дороги. Не мог больше бежать, остановился. Собак не видно, гон слышен, идет где-то в островке ольшаника в полосе отчуждения. Ясно, неизбежно - вот-вот выскочит наверх. Сердце чуть утихомирилось - надо бежать, бежать. Скорее! Беда! Коля застонал на бегу от ужаса и отчаяния, что не поспеет. Хоть бы скололись, совсем потеряли!
Ближе и ближе высокая крутая насыпь. Гон там, впереди. Минутная перемолчка, и с полными голосами смычок - две пестрые фигурки - взлетел на насыпь и погнал поверху вдоль рельсов.
Коля задохнулся - не мог больше двигаться. И бесполезно. Закричал, обманывая: "Вот, вот, вот!" Не услышат, да разве снимешь с гона кровных собак! Остановился Коля и сразу увидел зайца впереди собак и электричку.
Зеленый, с красной полосой под мордой поезд вылетел из леса на край поля. Конец! Не сможет и не захочет машинист ради каких-то собак остановить с полного хода поезд. Нет, не остановит.
Электричка уже ревела непрерывно и злобно, нагоняя собак. Коля понял, что сейчас будет, представил колеса, лапы, головы, кровь. Захотелось закрыть глаза - так бы и сделал, - как вдруг у штабеля шпал рядом с полотном вспыхнул дымок выстрела. Русак покатился через голову. От штабеля выскочил человек, схватил зайца, высоко поднял над головой и кинулся вниз с насыпи. Собаки дружно свернули за ним. С воем промчался поезд.
Когда Коля подошел, Федор Федорович без шапки сидел под откосом прямо на земле. Держал на брючном ремне Флейту, Бубен дремал, поднял голову, посмотрел на подходившего хозяина. Рядом на траве лежал большой, курчавый по спине русак.
Егерь сказал:
- Сходите, попросите жену запрячь, приехать за мной. - Улыбнулся невесело, показал на ноги.
Коля наклонился, поцеловал егеря в пахнущие табаком и мятой губы.
Вазелиновые гончие
Мне трудно с ним спорить, да и спора не было, просто Дмитрий меня поучал:
- Кровные, породистые - грош им цена. В очереди в секции - год, за щенка заплатишь, как за взрослую, растить, тратиться, мучиться еще год, и получишь комнатную собачку. Любуйся, получай на выставках медали - работы не жди. Вот у меня была Пальма, поглядеть - одно ухо так, другое эдак, шерсть медвежья, масть лиловая. А гоняла… - при этом слове Дима всегда зажмуривался скорбно и мотал начинающей лысеть головой, - гоняла смертельно! Сколько из-под нее зайцев взято! Сотни. Не было и не будет больше такой собаки.
Мой опыт в собачьих делах ограничивался детскими воспоминаниями о кровных отца и дядюшки. Дима был старше, на охоту ездил постоянно, по его словам удачно, к тому же обладал внушительным басом и замечательной черной бородой. Я молчал.
Собаки у него часто менялись, и доставал он их всегда при обстоятельствах необыкновенных. Заходит ко мне, возбужденно рассказывает что-нибудь вроде:
- Ну, Лешка, еду за собакой. Представить не можешь, какая удача! Сосед по квартире узнал, что в Гдове один хирург спас от смерти - великолепную операцию сделал - одного охотника. Тот подарил ему изумительного, лучшего в районе гончака, от сердца оторвал. Хирург взял, не хотел обидеть, сам помер, вдове собака не нужна, обратно не берет. Сосед уверяет: "Попросите, отдаст". Еду, сегодня же. Только не прозевать! Эх, и погоняем же!
Так появлялась у Димы новая собака. Появлялась и по разным причинам скоро пропадала.
И на этот раз, в самый разгар охоты на зайцев, ни у меня, ни у него собак не оказалось. Перед праздниками, когда желание поехать на охоту разрослось до душевной тоски, зашел Дима, потирая руки и таинственно улыбаясь, пробасил:
- В пятницу едем, собирайся, патронов побольше. Все, точка.
Я сразу согласился, не стал расспрашивать, знал, что через минуту сам расскажет. И верно.
- Понимаешь, Лешка, письмо получил от Павла из Селищ. Приглашает. У него Пират - чудо. Давно ли охота началась, пятьдесят штук угрохал из-под него. А? Это вещь!
От станции, хоть и по разбитой осенней дороге, мы добрались довольно рано. Павел мне сразу понравился: средних лет, большой, прямо гигант, руки длинные, кисти вроде лосиных лопат, глаза карие в приветливом прищуре, очень спокойный и добрый. А главное, родная охотничья душа. Рассказывал про охоту горячо, взволнованно и с замечательными подробностями. Работает на железной дороге, через день и в праздники - в лесу. И права его молоденькая жена, что терпит. Павел добродушно посмеивается: "Катя мне про охоту слова не скажет, знает, что больной этим делом".
Поужинав и весьма умеренно выпив "со свиданьем", мы собирались спать. Неожиданно Павел предложил:
- К соседу из Москвы охотник второй день как приехал. С двумя собаками, рыжие с белым, вроде пойнтеров. Сходим посмотрим? И сговориться надо, кто куда, чтобы не мешать. Зайдем на часок?
Мы согласились. В кромешной тьме, осклизаясь на грязи, добрались к соседу. Свет из открытой нам двери высветил висящего в коридоре цвелого беляка.
В избе было жарко. Хозяин дома в одном исподнем, поджав ноги, сидел на кровати и играл на балалайке. На полу лежали - не обратили на нас внимания - две англо-русские гончие. Мужчина средних лет поочередно мазал им лапы, макая палец в баночку с вазелином. Поздоровался, пояснил:
- Тропа железная, нащекотали лапы, завтра опять в работу.
Я узнал в приезжем охотнике Василия Ивановича К., известного московского охотника и судью на выставках собак. Мы разговорились. Память у него замечательная - называл поименно всех предков своей Свирели, от кого она идет, что это были за собаки, даже фамилии и профессии владельцев помнил.
Моим спутникам скоро наскучил этот разговор, и они потянули меня домой. Только вышли, Дима за бока схватился, хохотал, выкрикивал:
- Вазелиновые гончие! Нет! Ты видел, как он им лапки мажет, каждую подушечку с любовью. Доктор собачий, зачем их в лес берет? Водил бы в садик на прогулку, на розовой ленточке, вазелиновых…
Павел поддержал:
- Видали мы таких городских гончаров, видали. Спят на диванах, едят котлетки, зайца раз в год видят, не знают, с какой стороны гонять: с головы или с хвоста.
Рассвет застал нас у крыльца в полной охотничьей готовности. Павел вывел со двора Пирата - крупного, высоконогого и борзоватого выжлеца неопределенной породы. Пожалуй, гончий, но сухая, клинышком голова плохо сочеталась с длинным хвостом, увенчанным на конце львиной кисточкой, а иссиня-черный чепрак польской гончей - с голубым глазом и пятнами-побрызгами арлекина.
Павел заметил, что я разглядываю собаку, сказал:
- В общем - помесь. Мать из района, замечательная работница, природный костромич, отец… отец - бог его знает, может, и не один.
- А как работает? - не удержался я.
- Посмотрите сами, хвастать особо нечем. (Тут Дима задрал голову и рукой махнул: дескать, особо не слушай, скромничает.)
- А лису?
- Не признает, внимания не обращает.
Павел и поводка не взял, подсвистнул Пирата и быстрым шагом повел нас к недалекому лесу.
По высокой гриве тянулась набитая скотом тропа. Слева обширное моховое болото с мелкими сосенками, справа то бугор, то низина, поросшие березовым молодняком с сильным еловым подседом, и заросли ивы. На взгляд место самое зайчистое. Мы разошлись по сторонам тропы. Пират в оживленном и деловитом полазе скоро скрылся из глаз.
Ночной мороз припудрил палый лист на дорожке и выжал белые ледяные цветы из гнилушек и палочек мокрого хвороста. По ручьям, кое-где подернутым молодым льдом, по-осеннему вяло стекала вода. Звонко хрустели под ногами матовые отлупы луж.
С поляны на высоком холме открылось все болото до дальнего края, еле заметного сквозь голубую дымку. Говорят и пишут, что человек, выйдя на берег моря, невольно останавливается, пораженный беспредельностью и тревожным простором большой воды. Точно так я чувствую себя на окраине наших северных открытых мшаг. Не знаю, оглядываются ли на берег те, что изумлены морем. Здесь я непременно оглянусь, замечу блеск подпорной воды, последнее золото ивняков, стайку тетеревов, рассевшуюся на деревьях болотного мыса. Постою, полюбуюсь ими, ощущая уютность видимого, причастность к нему: "Вы тут - и я тут; вам хорошо - и мне хорошо". Хорошо бьггь в лесу в кроткий и тихий осенний день.
Час ходили без подъема. Появлялся и исчезал Пират. Посвистывая и порская, пересек мой путь Павел. Остановился, огорченно развел руками:
- Не поднять никак, а были здесь, были.
- Ничего, походим - найдем. Надо побольше кричать - заяц из крика образовывается, это точно.
Павел посмотрел на меня невидяще и высоко поднял сросшиеся на переносице брови:
- Постой, постой… ты видел у соседа зайца? Видел. Так он же вышел - белый совсем.
- Ты что, на узерку предлагаешь? Лежачего? У нас не принято, если с гончими.
- На узерку не выйдет, видишь, везде белинки? - Павел показал на лохматое ледяное ожерелье у продуха прикорневой пещерки. - Глаза устанут - пропустишь, мимо пройдешь. Не в этом дело. У меня было. Снег полежал, сошел, зайцы побелели. Искал, искал в привычных местах - нет. Случаем попал в моховое болото - все там.
Павел приставил ко рту ладони:
- Дима! Димааа! Давай сюда!
Только сошли в мох - Пират нас обогнал, - как послышался гон. Павел крикнул:
- Назад! Наверх! На гриву!
Мы побежали. Выжлец гнал парато, уверенно, доносчивым, правда, каким-то деревянным голосом. И скупо его отдавал.
Охота задалась. Первый беляк через десять минут выскочил на гриву и шел Диме прямо в ноги. С остальными было почти так же - поднятые, выбирались из болота, крутили по сухому, где нам удобно было подстаивать. Третий и пятый под гоном умчались напрямую через мшагу, и Пират их бросил. Павел сказал:
- Зря гонять не будет - знает, который не возвернется.
К обеду у меня было два беляка, у Димы - два, у Павла - ни одного. Он ничуть не огорчился, рад был за гостей.
Сошлись на полянке у большого серого валуна позавтракать. Дима был в восторге от работы выжлеца:
- Вот это да! Подъем - раз, два - и готов! А ход? На хвосте висит. Заяц летит.
Стрелял, как на стенде, и то первым обзадил. Так жмет - зайцу не то что путать, оглянуться некогда. Недаром за все время только два скола. А тех бросил - так и надо. Павел прав - Пират дело туго знает.
Я тоже был доволен охотой, вспоминал каждый гон. На гриве лес был редкий, много открытого, на болоте - того больше. Часто удавалось перевидеть и зайца и собаку. Пират гнал полными ногами, не придерживаясь следа, шел в стороне, резал, пересекал, давал голос и опять уходил. Толчками работал, и все равно надежно, зайцы-то в тороках, не в лесу остались. А голос? Голос плохой - как дрова колет.
Пират получил остатки завтрака, потянулся, с визгом закрутив язык, и побрел от камня вниз, к ручью. Через минуту мы услышали громкий всплеск и лай.
- Так, - определил Павел, - норка. Молодец! Он у меня по всему: норка, куница, хорь. По лосю и кабану - лучше не надо. В лесу все наше. Пойдем поможем.