"Они у нас в районе такие! Подкованные!" - с гордостью отметил круглолицый, вытирая платком лоснившиеся от баранины щеки.
Семенов икнул и поправил очки:
"Политинформации проводим по четвергам".
"Это хорошо, - вставая, подал хозяину руку Сергей Аюрович. Рука была мягкая, как у женщины. - Будем считать, что провели еще одну".
И все, переглядываясь, заулыбались, довольные друг другом.
Когда гости взялись за дверцы "уазика", из-за сарая вылетел ветврач с мешком в кровавых пятнах.
"Свеженинка! Сергей Аюрович!" - блестя золотой дужкой, закричал Семенов.
"Это когда он успел забить второго?" - мелькнуло у Жорика в голове.
А Сергей Аюрович, натянув на белую кисть кожаную перчатку, бросил что-то круглолицему и сел на переднее сиденье. Круглолицый, досадливо прихлопнув дверцей, запахнул разъезжавшиеся полы заграничной дубленки, хмуро махнул рукой - "давай назад!" Шофер Коля, высунувшись из кабины, выразительно постучал по лбу: соображать, мол, надо. И дал прощальный гудок.
"Видал? Большой человек…" - бросив мешок, выдохнул Семенов, икнул, утерся шапкой и сплюнул. Жорик тоже сплюнул - в знак согласия. Ветеринар, сделав ладонь козырьком, долго щурился вслед катившему под уклон "уазику". Толкнув в бок, издал булькающий смешок:
- Ну? Акт составлять будэ-эм?
Приезда городских гостей Жорик с тех пор ждал, как праздника. И уж не жалел, что связался с отарой. Теперь он - хозяин…
Жорик был доволен, что выдержал натиск двоюродного брата. Отцовский дом он отдал молодым специалистам временно, пока не построят новый - из бруса, так обещал председатель. Наведываясь в колхозную баню, Жорик видел: целую улицу надумал отгрохать Базаров. Вкусно пахло на морозе свежим деревом, смолой, стружкой, от чего сама собой чесалась правая ладонь, хотелось коснуться топорища, сдвинуть шапку набекрень и сесть орлом на крышу вырезать конька из желтой несучковатой плахи… Но это так - накатывало на миг. Жорик знал, что Базарову пиломатериал, кругляк дается с криком-руганью, что председатель трясется над каждой доской в этом степном краю, ездит кланяться в далекие леспромхозы. Жорик кривил губы. В артели такие дела они проворачивали куда шустрее через сельповский магазин. На водку для какого-нибудь дяди Феди-кладовщика не скупились. В этой науке их артельный мог дать председателю урок. Вот так-то, студент Базаров!..
Вскоре на заимку приехал уже на "Волге" шофер Коля, привез "Жоржу" блоки заграничного безвкусного курева. На правах старого знаке ого валялся в ботинках на нарах, пугал овец в загонах, скалился, хлебал чай, рассказывал городские новости: у шефа женится сын, намечается свадьба- пир на весь мир, нужны живые барашки; а также кто где проворовался, кого где сняли. Теперь и девочек на заднем сиденье не покатаешь, новый завгар кислород перекрывает, зараза, пора рвать когти на север… Уложив в багажник связанных, пучивших круглые глазки бараков, совал конверт - "от себя и того парня", давал просительный гудок.
Но с Колей, хоть и веселый он парень, было скучновато. Коля болтал о знакомых продавщицах, обещал познакомить. После таких разговоров Жорик не мог уснуть, ворочался на нарах, припоминал артельную жизнь. И уж не хотелось слушать транзистор.
Но вот на ночь глядя с запиской от Семенова прикатили на замызгенном "Запорожце" моложавые, шумные, одинаковые, как близнецы то ли кандидаты, то ли ученые, со смехом объявили, что у них наклевывается банкет. Не передохнув с дальней дороги, они влезли в хотон - Жорик только-только собирался запустить овец в кошару. Валухи шарахнулись по углам, заблеяли, налезая на изгородь, - чуяли неладное. Перекрикивая овечий ор, то и дело падая, кандидаты гонялись за баранами. Предвкушая близкую выпивку, Жорик стучал папкой по изгороди, хохотал в азарте: "Вон того! Вон того! В углу, да не того! Ха-ха! Кто ж так хватает?! За ногу, за ногу, так твою! Да не за переднюю, дурни!.."
С ними он маленько отвел душу. Баир и Гарик, так они назвались, дружно чокались стаканами, обжигаясь, жадно запивали водку бульоном. Перебивая друг друга, рассказывали анекдоты на русском языке и по очереди хлопали "шефа" по плечу. Жорик, придав лицу много значительность, выпятив нижнюю губу, сетовал, что в мире явно не хватает пресной воды. Интересно, что думают по этому поводу ученые? Заир и Гарик, переглянувшись, охотно поддержали беседу и серьезно отметили, что Запад, безусловно, успешно загнивает.
Жорик долго вспоминал эту беседу, перебирал словечки и удачные фразы, в животе делалось теплей, и забывалось, что сказал Баир Гарику или Гарик Баиру на крыльце заимки: "Слушай, старик, в этой глухомани можно еще не так свихнуться!.." Скорее всего, он ослышался или неточно понял…
И все-таки Жорик продолжал ждать Сергея Аюровича. Ждал, когда внимательно умные глаза спросят: как живешь, чабан Нуров, счастлив ли ты на своей забытой богом и людьми заимке?..
По вечерам все чаще налетал тот же юго-западный низовик, в кошаре беспокоились овцы. При свете керосиновой лампы Жорик осматривал закуржавевшие стены и потолок, сгребал хохир - перегорая, овечий помет давал тепло. Подперев дверь кошары, он удивлялся, как быстро пропала луна. На степь было страшно смотреть. Да и чего там увидишь? Темь непролазная, но Жорик, пересиливая себя, стоял на юру, слезившимися глазами всматриваясь в сторону реки и села. В дощатом сарае всхрапывал, переступая с ноги на ногу, мерин, в полудреме чутко улавливал надвигающуюся непогодь. Вот-вот начнется…
Сбив шапку на затылок, не застегивая телогрейки, Жорик ловил ртом крепчавший низовик, уже всерьез покусывавший щеки. В такие минуты холодом обмирало нутро, мурашки бежали по спине, и в отчаянии хотелось крикнуть на всю степь, что он, Жаргал Нуров, человек в конце концов! Спросить бы кого, любое живое существо, хоть мерина этого, зачем он, человек, живет, какой такой смысл в его прозябании на этой равнодушной земле? Умри, пропади, замерзни в снегах - никто и не заметит.
Сморкаясь и всхлипывая, Жорик мочился за сараем, вслушиваясь в вой волков, - совсем обнаглели, серые разбойники, а может, это ветер подвывает в щелястой крыше? Он смотрел в небо. Звезд не было…
Но приезжали с записками люди, и стыдно было за недавние слезы.
Осенью в клубе на традиционном собрании овцеводов, где подводились итоги чабанского года, Жорик сидел в первых рядах. Накануне он смазал жиром сапоги, купил на оставшиеся от аванса деньги новую рубаху, поверх надел легкий овчинный тулупчик и смело прошелся по главной улице. Плен по шерсти он сделал, и по живому весу поголовья не оплошал, и теперь парился в тулупчике, не мигая пялился в президиум. Отгороженные от зала красным сукном, на сцене сидели чабаны-скотники, специалисты, председатель колхоза Базаров, ветврач Семенов, уже знакомый круглолицый начальник из райцентра. Все - в галстуках, с торжественными физиономиями. Ходили слухи, что Семенов уходит из колхоза на повышение, уже сдает дела и будет кем-то в райцентре. Не проработав и года! Мужчины на клубном крыльце качали головами, но сказать худого про ветеринара не могли, как и доброго, и соглашались, что начальству виднее.
Семенов говорил без бумажки - это было поразительно, особенно после нудного, с массой цифр доклада главного зоотехника. Выправив плечи, вперив негодующий взор куда-то в потолок - некоторые даже стали задирать головы: чего он там увидел? - Семенов, пуская золотые зайчики от очков, обрушил свой гнев на хромающую дисциплину у "ряда чабанов", а чтобы не быть голословным, то у товарища Нурова, который, несмотря на неоднократные замечания ветеринарной службы, продолжал пьянствовать в рабочее время, халатно относился к своим обязанностям, допустил заболеваемость и падеж вверенных ему животных. Куда, интересно, смотрит правление колхоза? При этом Семенов сослался на постановления партии и правительства, завершив выступление неоспоримой цитатой из газеты. Хочешь не хочешь - надо хлопать, раздались аплодисменты. Круглолицый начальник позже в своей речи отметил принципиальность коммуниста Семенова. Председатель нахмурился, бросил испепеляющий взгляд на Жорика, как нарочно, усевшегося районному начальству на обозрение. С задних рядов крикнули, что "наш Жорик всегда впереди", по залу пробежала волна смешков… Жорик мигом вспотел в тулупчике, съежился, влез в него с макушкой и до окончания собрания не высовывался. Слова Семенова сразили его наповал. Но странное дело, обиды на ветврача не было. Жорик впоследствии долго думал над этим фактом и пришел к выводу, что нечто подобное от Семенова ожидал.
Зато шибко возненавидел он своих земляков, которые жестоко посмеялись над ним в клубе. "Бараны! Темные люди! Сегодня я, завтра один из вес!" - мстительно думал он, шагая на следующий день по раскисшей дороге, проживая заново собрание в клубе и весь этот чабанский год. Он шел в правление.
Председатель колхоза Базаров, полный, с крупной неседеющей головой, сидел за облезлым столом в брезентовом плаще - подписывал бумаги. Жорик решительно пристукнул дверью. Базаров поверх очков удивленно посмотрел на колхозника Нурова. И от этого удивленного взгляда пропали, прямо-таки испарились злость и клокочущее чувство обиды, которыми Жорик старательно накачивал себя в коридоре.
- Ну? - равнодушно спросил Базаров, не оторвавшись от бумаг.
- Это самое… я это… - сдернул кепку Жорик и неожиданно выпалил: - Насчет Доски почета… Обновить…
- Доска почета, говоришь? - усмехнулся председатель, сразу поняв, куда клонит Нуров. Весной Жорик по просьбе того же Базарова вырезал из дерева Передового Колхозника - такую поставили перед ним задачу. Жорик и раньше вырезал буквы для красных уголков, за что, между прочим, ему прощались отдельные грешки. Передового Колхозника решили установить у входа в правление. Жорик загонял по лесу приставленного к нему парнишку - искали какую-то особенную лиственницу, надоел пилорамщикам своими придирками, но в назначенный срок, к Первомаю. выпятив нижнюю губу, принимал на крыльце поздравления. Метровый бюст Передового Колхозника вышел, по словам председателя, "на уровне", понравился женщинам из бухгалтерии, что означало полное признание. Но позже Жорик так убедительно рассказывал каждому встречному о том, что ему за "скульптуру" заплатили копейки, что та же бухгалтерия отказалась выдать чабану Нурову премию из-за допущенного в зимовку падежа на нагульной отаре. Жорик пожаловался на "зажим критики" председателю, и тот, поморщась, распорядился премию заплатить. Правда, кто-то успел выжечь на груди Передового Колхозника слово "Жорик". Мальчишки стали показывать на него пальцами. Жорик в расстройстве, не выбираясь в село, пропил премию на заимке, вслушиваясь в бормотанье транзистора.
Но веру в свой талант он не терял. И сейчас надеялся, что тот его выручит.
- Доска почета заказана. В городе, - веско ответил председатель и вновь зачиркал по бумагам.
Жорик покашлял.
- Приказ читал? Грамотный? - спросил Базаров, полистал календарь и вдруг закричал: - У тебя совесть есть, Нуров?!
Не давая раскрыть рта, встал из-за стола, снял очки. Белки глаз были красными.
- Шестнадцать! Шестнадцать!
- Они б-больные были… - промямлил Жорик. - Шкуры я сдал…
- Больные? Знаем, знаем! - председатель, несмотря на полноту, резво подскочил к Жорику. Нурову показалось, что Базаров хочет его ударить, и он пригнул голову. - Жо-рик! Тебе сколько лет, Жорик? - председатель противно растягивал его прозвище. - Кто к тебе приезжал последний раз?
- Последний? - Жорик покашлял, выигрывая время.
- Да, на "Волге"?
- На "Волге"? - он изобразил на лице крайнее удивление. - Я человек маленький…
- Ну да! Когда надо - ты маленький, судьбой обиженный… Ты брось овцой прикидываться! Жо-орик! Да в твоем возрасте к людям по имени-отчеству обращаются! Нет у тебя отчества, забыл ты, чей ты и откуда родом! Пропил, прогулял свою память! Ни семьи, ни дома!
- Это мое личное дело, - попытался обидеться он, втайне обрадовавшись, что разговор уходит подальше от овец.
- Тэнэг. Дурак, - устало сказал председатель, расстегнул плащ, сел на место. - А если этим делом милиция заинтересуется, ты подумал? Скажи спасибо, не в наших это интересах - шум поднимать. Инициаторы мы, понял? Иди и благодари ветеринара, он за тебя поручился… Вот так. Отару сдашь по акту.
- А как же я? - у самой двери опомнился Жорик. - Мне-то куда?
- В последний раз! - Базаров нацепил очки. - Поедешь со школьниками хвойную лапку ломать… Там видно будет. Чего кривишься?
Не нравится? Привык там у себя в одиночку бездельничать! Ничего, поработать в коллективе тебе полезно.
- Хвою ломать и обезьяна может, - обиделся за свой талант Жорик.
- Вон! - зашуршав плащом, крикнул председатель. - Можешь вообще из колхоза проваливать! Не то время, чтоб с каждым нянчиться!
- Я-то уйду… - со значением осязал Жорик и взялся за ручку.
- Тулуп передашь. Замену найдем…
- Все, все берите! Могу и сапоги отдать! - как ужаленный развернулся Жорик. Голос его зазвенел. За тулупчик ему стало по-настоящему обидно. Почти не надеванный, из легкой овчины, в таком и в городе не зазорно появиться. Его выдали перед зимовкой на пять лет, тогда как сапоги на год, я тулупчик Жорик берег, ходил в телогрейке.
- Сапоги можешь оставить себе. На память, - Базаров посмотрел поверх очков на сбитые головки сапог и усмехнулся.
Жорик хлопнул дверью и, не помня себя, очутился на крыльце. Ломая спички, пыхнул папироской, длинно выругался, бросил окурок в грязь и зашагал, не разбирая пути, по лужам мимо потемневшего от дождей лика Передового Колхозника. Шмыгая носом, остервенело выдирая казенные сапоги из грязи, он мстительно оглядывался через плечо на Шулуты - разросшуюся за последние годы центральную усадьбу колхоза, большое село, в котором жили буряты и русские.
Жорик да Жорик… Это они нарочно! И председатель туда же! Да если б не тяжелое детство…
У него защипало в глазах, перехватило дыхание, и он остановился на разбухшей от нежданного солнца дороге, яростно соскребая о корягу налипшие к подошве желтоватые комья суглинка: куда идти-то?..
Жорик пил чай из консервной банки, когда вошла фельдшерица - худенькая девушка с аккуратным пробором и бледным лицом. "Городская, - с интересом затих за столом Жорик, - с кем гуляет до ночи?" Жорик догадывался, но не желал знать, что в этот поздний час фельдшерицу, недавно приехавшую в Шулуты по распределению, могли по звать к больному.
Не увидев с темноты, моргая, она со вздохом присела на табурет и, наморщив носик, взялась за резиновые сапожки. Жорик громко хлебнул из банки. Девушка вскрикнула: "Мама!", кинулась к двери. В нее как раз входил с застывшей улыбкой и чемоданчиком в руке высокий парень. Его Жорик опознал сразу - тот, кто громче всех смеялся в клубе, прямо из президиума, чабан-сотник с маточной отары. "Ишь ты! Ишь ты! В моем-то доме!" - у Жорика застучали в висках молоточки, и он, унимая дрожь в пальцах, ткнул указательным в дверь. И такая веселая злость была в его глазах, что парень, выше Жорика на голову, отступился.
- Не по-нашему - человека на ночь из дома гнать, - только и сказал парень. Девушка всхлипнула.
- Теперь будет по-моему! - пристукнул банкой Жорик. - Дорогие мои земляки! Плевать я хотел! Мой дом? Мой!
Парень, пообещав Жорику скорую встречу один на один, увел девушку под руку. Жорик выбежал в сени, прокричал вслед весьма прозрачный намек, заметив, как дрогнула узкая спина фельдшерицы. Парень рванулся, но Жорик успел забежать в дом и набросить крючок.
Наутро приехал председатель Базаров, еще более погрузневший, с одышкой. Он долго всматривался в Жорика, будто первый раз видел, и, точно узнав, протянул:
- А-а, Нуров! А я думал - чужой кто, если обычаи наши забыл!
- "Наши, наши!" - раздраженно повторил Жорик. - Ничего вашего я не брал!
Председатель побагровел, чуть не захлебнувшись услышанным. Жорику снова показалось, что Базаров хочет его ударить, - он пригнулся, но председатель лишь махнул рукой и хлопнул дверью.
Взволнованный и серьезный, напившись чаю, Жорик долго обдумывал в холодном доме, чем бы еще насолить землякам.
Не торгуясь, Жорик продал бинокль и охотничий нож. Накачавшись вином-бормотухой и злостью, ночью залез в отдельный хотон, где содержался племенной производитель. Узкий луч фонаря высветил заметавшегося в углу хваленого барана, с помощью которого Базаров и его окружение намеревались выйти в передовики. Баран, поняв, что дело худо, в ужасе влез на изгородь, пронзительно заблеял. Бросив фонарь, Жорик грудью упал на брыкающееся животное, зажал, связал переднюю и заднюю ноги сыромятной бечевой: "Чуешь, да? Чуешь, базаровское отродье!" - цедил сквозь зубы. Он стал пинать барана между ног - любой мужик знает куда…
Жорик, как ему казалось, рассчитал точно. Дело было накануне осеменения колхозных отар, и упадок сил у племенного барана-производителя, на которого очень рассчитывали, имел последствия на весь год. Базаров ходил по селу мрачнее тучи. За барана были плачены немалые деньги. Содержался он на маточной отаре, где старшим чабаном был тот парень - ухажер фельдшерицы по фамилии Омбоев. Пусть теперь попробует выйти в сотники! С Омбоева взыскали за барана, чабанам приплачивали и за сторожей. Хотя было ясно, чьих рук это дело. Базаров при нечаянной встрече лишь покосился на Жорика покрасневшим от бессоницы глазом.
Последствия истории с производителем забайкальской тонкорунной породы, которого ввиду отсутствия семени пришлось сдать на мясо комбинат, грянули вопреки прогнозам специалистов задолго до окотной поры у овцематок. Средь бела дня возвращавшемуся в легком подпитии с озера Жорику накинули на голову пыльный мешок, затащили за старую кошару и, не давая опомниться, двумя кулаками сразу, чувствовалось, от души заехали в ухо и в нос. В глазах у Жорика поплыли желтые кольца, но он сумел сбросить мешок, и в тот же миг ощутил дикую боль в паху: небо с овчинку показалось - он, наконец, понял смысл загадочной русской пословицы. Лиц нападавших он, естественно, запомнить не мог, а потому на следующий день непослушными, разбитыми, вздувшимися, как у негра, губами мямлил невнятицу. Но одно он утверждал точно: человек, поднявший руку, точнее, ногу на его мужское достоинство, был Омбоев. Он мог поклясться. Но улик не было. Свидетелей тоже. Одноклассники хранили гробовое молчание. "Они тут все заодно! Они же эта… мафия!" - пускал розовые пузыри Жорик, истощив весь радиозапас. Участковый, неулыбчивый лейтенант, которого знала каждая собака в окрестных селах, повел себя странно. Он вдруг начал расспрашивать, не слышал ли гражданин Нуров, отчего потерял это самое мужское достоинство племенной баран-производитель… Жорик прикусил язык. Усмехнувшись широкоскулым лицом, участковый пообещал продолжить разговор.
Короче, в Шулутах на него спустили всех собак. С ним перестали здороваться даже бывшие собутыльники. В магазине подавали горелый хлеб. Соседка, татарка Танзиля, добрейшей души человек, неожиданно отказала ему в яйцах и молоке - к ней, мол, приезжали гостить из Казани внуки. Это было страшно. Но Жорик, вспоминая об артели, храбрился…