В книгу пермского писателя Михаила Голубкова вошли публиковавшиеся ранее повести и рассказы. Объединяет их одна тема - жизнь современного села. Герои произведений М. Голубкова отличаются богатством внутреннего мира, верностью земле, горячим желанием служить людям.
Содержание:
ДАРОВАЯ ДИЧЬ - Повесть 1
ТИНА - Повесть 14
КРАЙНЯЯ ИЗБА - Повесть 28
ЗОВ - Повесть 38
РАССКАЗЫ 50
НА ПАСТБИЩЕ 50
ПЕТРУХИН ДЕНЬ 51
БРОННИКОВЫ 55
МЕДВЕЖИЙ ОГРЫЗОК 57
РЕДКОСТНЫЙ СНИМОК 57
В ЛУГАХ 59
Крайняя изба
ДАРОВАЯ ДИЧЬ
Повесть
Лесосека врезается в тайгу широким клином.
Тайга заснеженная, седая. Клин будто вмятина в ее неохватном дремлющем теле. Он четко обозначен стеной темных, осыпавшихся с краю деревьев.
Стена эта беспрестанно то в том, то в другом месте оживает, рушится, взметывая вверх высокие пышные клубы.
Сначала там начинается медленное, едва-едва уловимое беспокойство, заметное разве что по легкому вздрагиванию какой-нибудь ели, по тоненьким снежным струйкам в ее густой кроне. Потом вдруг вершина этой ели отделяется от стены (только что высилась, тянулась в общем строю, а вот уж она неотвратимо далеко, ниже других вершин), снег с веток хлынул потоками, и дерево прямо, в немом крике, цепляясь, встряхивая соседние деревья, продравшись сквозь них, устремляется вниз, воздух наполняется стоном и свистом, глухой затяжной удар раскалывает тайгу.
Долго оседает снежное облако, истаивает, рассеивается колкой изморозью, а землю уж потрясает новый удар, за ним еще и еще…
Лесосека наполнена до краев ровным, ни на секунду не умолкающим гулом: взвывают, страгиваясь, многосильные лесовозы, ревут неослабно, уходят с долгомером на нижний склад, слышатся резкие вскрики-команды чокеровщиков, трещат непрерывно бензопилы и трелевочные лебедки.
Возле сваленных неподвижных деревьев топчутся сучкорубы. Коротко взмахивают длинными топорами, шаг за шагом продвигаются вдоль стволов, мягкий зеленый лапник ложится под ноги.
В глубоком снегу выбиты тропки, повсюду видны волоки, изъезженные, водой заплывшие. Проложены они напрямик, веером сходятся у погрузочной площадки. По ним, точно жуки-плавунцы, снуют взад-вперед тракторы, стягивают к стреле пучки хлыстов.
Стынет над тайгой вечернее небо, ширится, чистится помаленьку от дневной хмари. Хмарь эта, тяжелая, темная, все больше и больше тончает, уходит, точно берег, на запад, глазу становится вольнее, просторней, всплывают из мрака таежные дали.
Сильный, раскатистый звон перекрыл неожиданно шумы и гулы лесосеки, взлетел, истощаясь, в небесную синь - мастер ударил в рельс железным прутом, конец смене.
И начали постепенно стихать бензопилы, сбился с настроя топорный перестук, поостановились и смолкли один за одним тракторы…
А по тропкам уж потянулись со всех сторон, выбираются на вырубку люди.
Трактор придавленно урчал на малых оборотах. Заднее оконце кабины, мутное, ошметьями грязи снаружи заляпанное, мелко подрагивало. Близко припав к оконцу, Глухов нетерпеливо наблюдал, как Илья чокерует последние хлысты, как бригада собирается около Нефедова.
Стягивая на ходу сырые, негнущиеся брезентовые робы, подошли Клавдия и Санька. Сложили робы в сумки, с которыми они на лесосеку приезжают, отжали раскисшие рукавицы. Санька осталась в легонькой телогрейке, синем спортивном трико, плотно облегающем ее красивые крепкие ноги; на Клавдии тоже была телогрейка и суконные мужские брюки, но поверх брюк - юбка, вот и вся на вид разница меж ними. Обе перевязали платки, сбившиеся в работе, обе в Санькино кругленькое зеркальце посмотрелись. Бабы есть бабы, что с них возьмешь.
Ну, Саньку еще можно понять. Той надо замуж по новой выскочить. А Клавдия? Ей-то к чему зеркальца всякие? Внучат уж полно, Костю своего схоронила (тот после войны недолго протянул: израненным, искалеченным вернулся), самой скоро на пенсию выходить… Нет, туда же, губы готова подмалевывать.
С бригадой был Глухов в разладе, в натянутых отношениях. На неделе, на общем поселковом собрании в клубе, бригада не назвала его своим бригадиром, а проголосовала неожиданно за Нефедова, вовсе еще молодого парня, выдвинутого рабочкомом.
До собрания никто в их малой комплексной не заводил разговора о новом бригадире. Всем вроде и без того ясно было, кому верховодить, кому брать должность. Кто всегда замещал Зеленина, бывшего бригадира, когда тот, положим, в отпуск уходил? Кто характером тверд и за любого постоять может? Глухов, конечно. Но как до дела дошло… Вот ведь подвидные какие. Своего, значит, побоку, а примака - в руководители.
И все эти дни после перевыборов, и теперь, глядя, как бригада сворачивает работу, Глухов думал о каждом зло и несправедливо.
И еще его сейчас погода угнетала, ну просто покоя лишила. Начало октября, середина осени - и снег. Как зарядил с утра, тяжкий, густой, так почти до самого вечера не кончался. Отвесно, бесшумным и бесконечным пологом опадал, скрадывая видимость и приглушая звуки.
В полдень снегу уж было по щиколотку, к вечеру - по колено. Зима, самая настоящая зима пожаловала, а Глухов - черт бы все побрал! - не готов к ней. До сих пор не утеплял ульи на огороде за стайкой, не перебросал, не сложил во дворе, под навесом, большую поленницу колотых березовых дров, на зиму наготовленных. Не привез, как хотел, из лесу, не посадил ни единого кустика смородины. А сколько еще других разных дел не сделано?
Да, крепко он зашился нынче, хоть и приварок-то в хозяйстве в сравнении с прошлогодним всего ничего: телок да пара ягнушек на размножение. Однако зашился вот. Даром что работал как вол, летнего отпуска не видел, и в выходные вроде не сидел сложа руки.
Весь день сегодня Глухов надеялся, ждал, что непогодь вот-вот уймется, таять начнет, так почти всегда с ранним снегом бывало, но вечером выяснилось, похолодало, и снег удержался, не сошел, лишь слегка уплотнился, осел, запекся сверху ледяной корочкой.
Прямо через повал, через поверженные пихты и ели выбрался Петька, длинный, мотающий как колодезный журавль, тонко одетый (под спецовкой один свитер), в расправленных под самый пах японских болотниках.
И нравится дурачку лишней резиной шлепать. Ведь болотники тяжелы, неудобны на лесной работе, живо порвать, проколоть можно.
А патлы-то, патлы распустил, пижон разнесчастный. Что в дождь, что в снег без каски работает, технику безопасности нарушает. Перед кем это он выставляется? Уж не перед Санькой ли? А что, долго ли той, с такой-то наружностью, мозги взбаламутить сопляку. Только зря стараешься, паря. Не рыпайся, ни шиша не отколется, как тут ни крути-верти. Саньке мужик нужен, хозяин, у тебя же еще мамкино молоко на губах не обсохло.
Через месяц-другой Петьку призовут в армию. Бригаде потребуется замена. Надо будет заранее похлопотать, пусть переводят Людмилу на место парня. Незачем Глухову порознь с женой трудиться. И для бригады удобно, если все сучкорубы - женщины. Охота ли мужикам средь баб топором намахивать. Получают-то одинаково.
Да и самому веселее, спокойнее, хоть свой человек рядом. Наплевать и на бригадирство тогда. Зарабатывает он, в конце концов, нисколько не меньше Нефедова, и ответственности почти никакой, за трактор разве, но от этого никуда не уйдешь.
Плохо, конечно, что не его, а Нефедова поставили за старшего. Только демобилизовался парень - и на тебе, командуй сразу. Что из того, что Нефедов до армии хорошим вальщиком был. У него, у Глухова, и стажу и опыту больше. И давно он в бригаде. Он по праву рассчитывал на место Зеленина, который нынешней осенью перебрался с семьей в Чиньву, основной леспромхозовский поселок. Лишняя копейка за бригадирство не помешала бы Глухову. Нет, Нефедова поставили. Боятся, видать, чтобы в город не подался парень. Надолго ли удержали? Девок-то в поселке раз-два - и обчелся. С одной, правда, парень погуливает, ждала она его. Ну, да все еще может быть. Время покажет.
Привалив бензопилу к ноге, приземистый, низкорослый Нефедов ошаривал карманы солдатского бушлата, искал курево. Вот он достал пачку сигарет, ловко выщелкнул одну Петьке. Они прикурили от Петькиной чудной зажигалки-пистолета. И где ее Петька раздобыл только? Пачку Нефедов не спрятал, Илью ждал. Поспешай, Илья, угостись из рук бригадира. Петька вон смолит, не стесняется. Курил бы, сморчок, по-настоящему, а то нет папирос - ладно, другие закуривают - и ему надо. Отец с матерью не знают, живо бы отучили.
Илья наконец-то управился, сделал рукой отмашку: тяни, мол… Сам к парням присоединился, охлопав о пенек и сунув под мышку грязные рукавицы. Замерзшие, скрюченные пальцы чокеровщика тоже за сигареткой потянулись, хоть врачи строго-настрого и запретили Илье всякое курево, желудок у него барахлит.
Безотказный мужичонка этот Илья. В помощь, случается, по хозяйству позовут, все свои дела бросит, придет, слова супротивного от него не услышишь.
Глухов взялся за рычаги, С-80 взревел, медленно тронулся. Тросы натянулись, огромные, полуторакубовые хлысты, схваченные в вершинах чокерами, послушно волоклись следом. Толстые комли оставляли за собой глубокие, полукруглые колеи. Колеями этими шла бригада. Волоком идти удобнее. Пока лесосека неочищена: не растащены полностью сваленные деревья, не собраны, не сожжены сучья - сам черт на ней ногу сломит.
Лесосека теперь напоминала покинутое бранное поле: не видно, не слышно людей, не ревут лесовозы, тракторы стоят недвижные с заглушенными моторами и кажутся подбитыми. Бригады сегодня пораньше закруглились - суббота. Все уж лесозаготовители сидели подле большого костра у теплушки. Скоро должны подойти машины.
2
Втянув под стрелу хлысты, Глухов сбросил газ, вылез на гусеницу, тоже закурил в ожидании бригады.
- Стой, не глуши, Иван…
Высоко задирая ноги, придерживая руками полы длинного распахнутого плаща, к трактору, напрямки по снегу, мастер направлялся, увалистый, мешковатый.
Оклик мастера не сулил ничего хорошего. "Что ему надо от меня? - забеспокоился Глухов. - Не иначе как какую-нибудь работенку подкинет".
Приказным, не допускающим возражений тоном, заранее, видно, предчувствуя недовольство Глухова, мастер еще издали начал:
- Домой своим ходом придется… По пути завернешь на прошлогоднюю лесосеку у Гнилой речки, сани прихватишь. Бросили весной, новые совсем сани… В понедельник мы на них сюда горючее подбросим.
Глухов вскипел:
- Вот еще новость… трактор гонять. Горючее можно и на машинах подбросить.
- А сани?.. Сани нам позарез нужны.
- И почему именно я должен ехать? - перебивал мастера Глухов. - Почему?
- По кочану! - горячился и мастер. - Трактор у тебя поновее и поисправней, вот почему. Другие, чего доброго, рассыплются дорогой.
- Вот как! Рассыплются. А мой, значит, не рассыплется?.. Следить за машинами надо. А то лишний раз пальцем боятся пошевелить.
На мастера Глухов был вдвойне зол. Это ведь от мастера в первую очередь зависело, кому бригадирствовать, кому под его началом ходить: спокойному, уравновешенному Нефедову или же, как мастер выразился, "шумливому, крайне необъективному товарищу Глухову". Мастер небось и подсказал кандидатуру Нефедова.
Подошла бригада. Илья, бросив окурок, занялся своим делом - чокерами. Нефедов вступился за тракториста:
- Суббота же, Павел Семенович… в баньку сходить, то-се… А он своим ходом когда доберется?
- Успеет, успеет, - мастер был упрям, не любил препирательств, - и в баньку сходит, и везде, куда надо и не надо… все успеет.
Илья попросил Глухова:
- Дерни маленько.
Глухов нырнул в кабину, стронул чуть трактор, высвободил тросы из-под леса.
- Не человек я, что ли? - вылез он снова на гусеницу. - Все отработались, домой едут, а ты тут уродуйся другую смену.
Кричал и возмущался Глухов для видимости. Едва только мастер заикнулся про сани, цепким своим хозяйственным умом Иван сразу смекнул, что можно выгородить для себя из этой поездки. По дороге на прошлогоднюю лесосеку сметан у него сена стожок. Сегодня стожок этот не вывезти, конечно. Вил нет, кидать нечем. Не то бы прихватил Людмилу, вдвоем-то бы они быстро управились. Придется, наверно, так сделать: трактор с санями возле стожка оставить, самому же бежать в поселок пешочком. И бежать не дорогой, а кварталкой - ближе. А утром обоим выйти пораньше - и забота с плеч.
Нефедов еще раз попытался отговорить мастера:
- За санями, Павел Семенович, можно и на неделе съездить. И горючее вроде не к спеху. Есть ведь сколько-то бочек.
"Тоже мне, заступник нашелся, - хмыкнул про себя Глухов, - так он тебя и послушает".
- Нет, нет, - взмахнул руками мастер, - едет пусть. Нечего меня завтраками кормить.
Глухов сплюнул, с треском захлопнул за собой дверцу кабины: Глухов поедет, Глухов все сделает. Глухов не зря зарплату получает, не как головотяпы, горе-руководители некоторые.
Но и такого, хорошо разыгранного спектакля, ему показалось мало. Глухову был народ нужен, ему нужно было всех уверить, какой он страдалец, какой он тяжкий крест возложил на себя.
Напротив теплушки он приглушил двигатель, выбрался из кабины, пошел на непослушных от долгого сидения ногах к людям.
Лесозаготовители расположились вокруг костра плотным кольцом, взрывались то и дело в дружном хохоте. Кто-то небось анекдоты травил.
- Иду, значит, я, - услыхал Глухов, - а затемно уж, плохонько видно. Смотрю, на дороге здоровенный мужик стоит, руками машет. "Ты чего?" - кричу. А мужик-от ка-ак рявкнет! Ну… он в одну сторону, я в другую. Не помню, как и в поселке очутился.
Разговор велся о косолапых. Обычный вполне разговор лесозаготовителей. Живут ведь и работают в тайге, часто встречают мишек. На подошедшего Глухова никто не обратил внимания. Одна только Людмила, родная душа, встревожилась, подняла обеспокоенные глаза.
- А я прошлым летом на покос шел, - принялся рассказывать другой, - хлеб нес… У меня там третий день помочь работала. Ну, кормить мужиков чем-то надо… Вдруг меня за штанину теребит кто-то. Глянь, а это два медвежонка увязались. И сбоку уж вроде кусты потрескивают… Я медвежонкам и так, и сяк - отвяжитесь, мол. Но они знай играют. Мне и шугнуть их как следует боязно, медведица услышит. И бежать не могу, мешок тяжеленный. Я в ем, окромя хлеба, чего только не нес. Жалко, одним словом, мешок-от бросать. Отделаюсь-ка, думаю, хлебом от них. Кинул медвежатам булку. Они поиграли, поиграли с ней, снова за мной. Другую им булку бросил, потом еще… и не один раз. Так без хлеба и на покос явился.
- А как со штанами дело обстояло?
И у костра вновь покатились со смеху.
Глухов протиснулся, вступил в круг, выхватил из огня горящую с одного конца головешку, прикуривал, припав на корточки.
Люди постепенно стихли, с неловкостью наблюдали за мрачным Глуховым.
- Что невесел, Иван? - спросил наконец чокеровщик Лобов, прямой, независимый мужик, силу имевший непомерную.
Глухов бросил в костер головешку:
- Будешь невесел тут… За санями ил прошлогоднюю лесосеку ехать.
- Да, невезучий ты у нас, - насмешливо подхватил чокеровщик.
- Мастер удружил! - разразился Глухов. - Что у меня, день ненормированный? Вкалываешь, вкалываешь смену и - пожалуйста, езжай куда-то.
- Брось, Иван, - вставил чумазый, звонкоголосый Панкин, на вертлявого юнца смахивающий. Панкин был тоже тракторист, в таком же промасленном и лоснящемся, как у Глухова, ватнике. - Не даром ведь едешь. От сверхурочных ты, по-моему, никогда не отказывался. Раз сани нужны, что ж теперь…
- Сверхурочные, - передразнил Глухов. - Много там сверхурочных заплатят… Вот бы и напросился на эти сверхурочные.
- И могу, - гоношился Панкин, - слова лишнего не скажу, не как ты.
В это время все задвигались, зашевелились, сбиваться поплотнее давай, места у огня выкраивать, - пришли Нефедов, Илья, мастер и Санька с Клавдией. И до Глухова не стало никому дела.
- Сане-ок, подь-ка сюда, милая! Погрею! - дурашливо пропищал кто-то из мужиков. Мужики всегда оживлялись при виде Саньки.
- Сам сначала согрейся, - устало и незлобиво отозвалась та.
Она устроилась перед костром с бездымной наветренной стороны. Трико на округлых, точеных коленках тотчас занялось паром. Лобов, оказавшийся рядом, легонько обнял разведенку, к боку прижал. Санька, казалось, не замечала, не отстранялась, задумчиво и забывчиво смотрела на огонь. Обветренное лицо ее смягчилось от жара, разрумянилось, похорошело, будто у девчонки.
"Эта свое возьмет, - глянул на Саньку Глухов. - В теле еще баба, не израсходовалась… Найдется какой-нибудь дурак, женится, хоть у Саньки и хвост уж в четвертый класс бегает. Нынче ведь мужики не больно-то разбираются, сплошь и рядом детных баб сватают".
- Как дела, парень? - хлопнул Нефедова по спине Котов, степенный, пожилой дядька, бригадир первой, лучшей бригады лесопункта. - Рьяно, гляжу, за дело взялся. Позже всех кончаешь…
- Так получилось, - смутился Нефедов.
- Загонял людей-от, - добродушно подшучивал над ним Котов, - ишь языки высунули… Санька вон вовсе податливой стала.
Санька под общий хохот оттолкнула Лобова.
Уж серьезно Котов полюбопытствовал:
- Сколько сегодня выдал?
- Мало, - смутился опять Нефедов, - кубиков сорок, не больше.
- По такой-то погоде мало.
- Он у нас молодцом! - похвалил громко мастер. - Другую только неделю бригадирит, а уж кой-кому на пятки наступает.
Глухов поднялся, снова раздвинул круг и зашагал от костра, сгорбившись.
Недолюбливают его в поселке, это он знает. А за что, спрашивается? За то, может, что он двух телков и борова на убой держит? За то, может быть, что в огороде у него с десяток ульев стоит? Так кому заказано, кому запрещается - содержи и ты пчелок, выкармливай и ты борова, если не боишься рано вставать и поздно ложиться. Скотина ведь ой-ей каких ручек и досмотра требует.
Людмила было тоже поднялась, однако не насмелилась, не пошла за мужем, не знала, как сейчас подступиться к Ивану.