3
Машины он увидел вскоре, минут через десять. В Сырой пади увидел, широкой заболоченной низине, что в двух с небольшим километрах от лесосеки.
Впереди на хорошей скорости несся Гришка, лихой, сорвиголова, парень, успевший уж в свои неполные тридцать срок за хулиганство отбыть. В леспромхозе Гришка по положению о паспортах оказался.
"Он чего так далеко Першина оставил? - подумал Глухов. - Гроб ведь у Першина, не машина. В каждой, считай, лужице буксует".
Мощный, вездеходный Гришкин ЗИЛ брал уж затяжной, нудный подъем лощины, легко, играючи брал, тогда как другая машина, дряхленький газик Петра Першина, шебутного, задиристого мужичонки, лишь в падь сполз, в топкие выбоины, вытертые лесовозами.
Поравнявшись с трактором, Гришка затормозил, крикнул что-то Ивану. Глухов не разобрал, что. Пришлось приглушить мотор.
- Ну? - высунулся он из кабины.
Резко спятив машину, Гришка нос к носу с Иваном очутился. Нахальные глазки парня остро поблескивали:
- Куда, спрашиваю, на ночь глядя?
- Да во-от… - вновь занудил Глухов в надежде, что хоть Гришка его до конца послушает, - работку опять мне мастер сыскал. За сеном, тьфу… за санями на прошлогоднюю лесосеку турнул.
Но и Гришка не поддержал, не проникся напускным недовольством тракториста.
- Наши как? - спросил он, о своем беспокоясь. - Заждались небось? Я два раза Першина вытаскивал. Ты подмогни ему, если что… я рвану.
- Пошли вы все!
Тут только Гришка удивленно и пристально всмотрелся в лицо Глухова.
- Спокойно, спокойненько, Ваня… не фраерись, - положил он руку на локоть тракториста. - Видали мы, Ванечка, и не таких козлов. - И, криво ухмыльнувшись, парочкой желтых коронок сверкнув, Гришка как ни в чем не бывало покатил дальше.
- Урка! Сыч лупоглазый! - чертыхался Глухов. - Только и знает, что зубы скалить. А Першин вон сейчас сядет в низине. Ей-богу, как пить дать, сядет! Кто его вытащит тогда? Глухов, что ли? Нет уж, благодарим покорно! Фиксатый угнал, а Иван расхлебывайся. Наплюнет-ка он. Ему еще и так трубить полсмены.
Першин в низине и впрямь забуксовал. Он пораскачивал, пораскачивал газик, но, видя, что навстречу идет С-80 успокоился, бросил надсаживать мотор, стоял на обочине, подготовив трос.
Трактор, однако, не останавливаясь и даже не сбросив скорости, прогромыхал мимо, обдав Петра удушливой вонью отработанного горючего, мелкой водяной пылью с траков. Шофер онемело смотрел ему вслед.
Когда обе машины появились сзади, Глухов взглянул на часы - примерно около часу прошло. Значит, Першин сам не смог выбраться. Значит, Гришка вытаскивал его, а затем ждал, пока тот за людьми съездит. Иначе бы они быстрее обернулись.
Гришка опять шуровал первым. В кабине у него мастер сидел. Оба они посмотрели на тракториста: мастер осуждающе, Гришка - нахально. Вдобавок свирепую рожу состроил - дразнил, похоже копировал Глухова.
Першин же, обойдя трактор, неожиданно застопорил машину, выскочил на дорогу, двинулся бесстрашно навстречу, маленький, ощеристый, что хищный зверек.
Глухов не ожидал такого, растерялся. Едва не подмял Першина гусеницей.
Сквозь грохот и треск двигателя Иван услышал:
- Что делаешь, гад? Долго развернуться было?
- Брось ты с ним связываться, Петр. Поехали! - крикнули из-под брезентового тента. - И так припозднились.
Глухова точно плеткой огрели. Кричат, как о пешке какой-то. Будто он не человек вовсе, место пустое. Трактор, громыхнув, рванулся на Першина. Тот отскочил, матерно ругаясь.
"Так-то вот, герой… Будь мы одни, я б тебе показал гада! Я бы тебя отучил кидаться!"
Вскоре машина вновь догнала и обошла трактор. Першин погрозил кулаком Глухову: разговор, мол, на этом не закончен, припомню, мол, я тебе еще, Иван.
"Домашешься, домашешься у меня… Кошка скребет на свой хребет".
Машины быстро отдалялись, трепыхая брезентовыми верхами. Разбивали, разметывали лужи на стороны. Глухов напряженно следил за ними, будто намеревался настичь их и опрокинуть в кюветы.
Еще минут сорок - и машины в поселке будут. А тут мотайся, трясись, горбать спину. Когда он теперь домой попадет, когда в банный жар, на полок заберется? Эх, и попарится же он, отведет за неделю душу, не один веник исхлещет! Весь из себя "машинный" дух выбьет. А потом он, отлежавшись, остыв в предбаннике, пойдет в избу, напьется холодного кваску, потом, разомлевший, одетый во все чистое, за горячие наваристые щи сядет! Когда это будет?
Одно утешало и согревало сейчас Глухова: завтра он наконец-то с сеном развяжется.
Вот машины и скрылись, пропали в увалах. Глухов устало откинулся на сиденье, сбил на затылок шапку с запотевшего лба. Помаленьку отходить, остывать начал. Не на кого злиться было. Злиться, вернее, нашлось бы на кого и на что - комедию ломать не перед кем.
Дорога тянулась пустошью, вырубками. Непривычно бело и чисто было вокруг. Снег, снег, снег лежал убродно повсюду, упрятал все, укутал одежкой теплой. Все было неузнаваемо, все тихо и потаенно светилось.
И только по дороге машины смешали снег с грязью, она броско и выпукло темнела, делила безмолвное белое пространство надвое.
Далеко и широко виделось, лес сохранился лишь по ложкам да овражкам, да в редких семенных куртинах. Небо стояло высоко, было оно плотное, синее, отчего у земли казалось светлее, чем поверху.
"Круто как нынче холода подступили, - дивился про себя Глухов. Недельку-другую постоит так - глядишь, и хорошие заработки начнутся. Вот только обледенят, укатают дорогу, утрясут дело с вывозкой, и тогда вкалывай знай. Зимой есть смысл вкалывать, не то что летом. Летом в тайге духота, гнус. Дождик прошел - лесовозы буксуют, с вывозкой перебои. А раз с вывозкой перебои, не ахти и заработок какой. Нет, летом только в отпуск ходить, малинку, смородинку и прочую ягоду брать, грибочками солеными на зиму запасаться".
На старой огромной березе, совсем рядом с дорогой, черными, увесистыми гроздьями свисали косачи, близкие и недоступные.
"Ружье бы!" - загорелся Глухов.
Он не был охотником, считал это дело пустой забавой. Не понимал чудаков, таскающихся с ружьем по лесу. В лесу сейчас не больно-то разживешься, на все запрет, на все разрешение иметь надо. Даже если разрешение есть, зверя от этого взять не проще, мало стало зверя в тайге. Легче борова или телка выкормить. Но когда на глаза Глухову попадалась дичь, когда неожиданно, с треском, кто-нибудь выскакивал или выпархивал из кустов, он всякий раз подумывал о ружье - неплохо бы возить под сиденьем, как некоторые шоферы и трактористы делают.
Едет такой шофер (иль тракторист, иль машинист даже, ведет мотовоз узкоколейкой), а впереди - глухарь, собирает по насыпи мелкий галечник. Увидел глухарь машину, взлетел на дерево, сидит, головой вертит, выжидает, когда машина пройдет. Но машина замедляет ход, останавливается, дверца кабины тихонько приоткрывается, трах-бах - и птица, теряя пух, срывается вниз, тяжелым бесформенным комом скользит по веткам, ударяется тупо и мертво оземь. Легкая, дорожная, даровая дичь!
Прячет шофер ружье и добычу под сиденье - дальше поехал. И не надо шоферу этому ни путевок, ни билета охотничьего, потому как с ружьем его редко кто видит. Как-нибудь раздобудет гильз, капсюлей, пороху, сам дробь накатает, сам пыжи нарубит - и палит при всяком удобном случае.
Голосует, положим, охотинспектор такому водителю, устраивается поудобнее на сиденье, шутит с ним, разговаривает. Шутит и знать не знает о незарегистрированной двустволке под ним, о незаконно добытой дичи. Не потребует охотинспектор поднять сиденье, да и повода особого нет - славный вроде дядька рулит рядом, не составит охотинспектор акт, не отберет ружье у шофера, а еще глубоко благодарным останется, что остановился тот, что подбросил.
Да, немало так нынче изводят дичи. Ведь сколько сейчас дорог в тайге, сколько трасс проложено! Сколько снует по ним разных машин, которых зачастую не боится, подпускает близко лесная живность, особенно птица. А вездеходы так вообще без дорог ходят.
4
Свернув с грунтовки, Глухов поехал тише и осторожнее. Одна масть вести трактор видимой, изученной до последней выбоины дорогой, другая - брошенной лесовозной трассой, все каверзы которой под снегом скрыты.
Тотчас начался пологий, затяжной спуск в глухой распадок. Прошлым летом здесь постоянно ползали на подхвате два С-80. Без тягачей в этом месте груженым лесовозам не выбраться было. Лесовозы и тракторы изрыли, как кроты, избуксовали всю трассу глубокими колеями. Весенняя распутица, летние и осенние дожди еще больше размыли и обрушили колеи эти, превратили их в довольно опасные овражки, попав гусеницей в которые трактор заваливается, вот-вот ляжет набок. Поневоле поедешь осторожно.
Внизу, по дну распадка, извивалась, плела замысловатые узоры Гнилая речка. Издали она походила на распущенный клубок черных ниток - так четко выделялась на снежной белизне каждая ее петля, каждый виток. Глухову речка напоминала дорогу, которой он только что ехал.
Бросалось в глаза и пятно у речки, большое рваное пятно в прибрежном болотистом кочкарнике.
Сначала тракторист не очень-то обращал на него внимание. Ну, пятно и пятно, черт с ним, с пятном, мало ли бывает пятен.
Но чем ближе он подъезжал к речке, чем различимее становились берега ее, заросшие кое-где густым, непролазным ольховником, летом - пышнозеленым, пряно духовитым, а теперь вот - бурым, как дым, призрачно струившимся, сквозным, тем беспокойнее делалось на душе Глухова, пятно отвлекало, настораживало тракториста: что это может быть?
А когда до речки оставалось каких-нибудь полтораста метров, Глухов вдруг резко привстал, ударившись головой о крышу кабины, выдохнул хрипло:
- Да ведь это сохатый увяз!
И, уже не присаживаясь, не расслабляясь, бросил он трактор вперед, выжимая из двигателя все, на что тот был способен.
Трактор встряхивало, мотало, он утробно и тяжело опадал в выбоины, надрывно тарахтел, выбираясь из них, снова наращивал скорость, жадно пожирал заснеженную трассу грохочущими гусеницами.
Вдоль Гнилой речки, по обеим сторонам ее, тянулись неширокие низкие луговины, очень иной год щедрые на клюкву-ягоду. В этих-то луговинах и встречались опасные, неожиданные провалы, места топкие.
Были то старицы, затянутые и заглушенные вязкой трясиной. Речка почти каждый год русло меняет, рукава и рукавчики, колена и коленца свои. Каждый год прибавляется скрытых ловушек таких, будто специально на зверя уготовленных. До сих пор в них, правда, одни только ягодницы оступались, визг душераздирающий поднимали, товарок на помощь звали, но вот и с длинноногим вышла беда.
В старицу зверь попал по правую сторону трассы, вблизи мостка через речку. Его явно снег подвел, присыпал-припорошил зыбкую, непрочную хлябь. Лось, видно, сунулся к воде напиться - и провалился. Повезло горбоносому, нечего сказать.
Перед мостком трасса переходила в невысокую глинистую насыпь, сгруженную от угора бульдозерами. На насыпи, напротив зверя, Глухов и развернул С-80. Он намеревался вытащить лося трактором. Хватит ли вот только двух его тросов? Прикинул на глаз, какое расстояние до старицы? Нет, не хватит, пожалуй. Эх, знать бы где упадешь, соломки бы подстелил, разжился бы, обзавелся лишним тросом.
Увязла - по некрупной, безрогой голове судя - молоденькая лосиха. Попав в трясину, она, видно, долго билась, пытаясь найти опору для передних ног, исхлестала, изорвала перед собой тонкую травянистую подушку, раскидав далеко вокруг снег, испятнав его черной зловонной жижей, но выбраться так и не смогла.
Теперь лосиха уже утихла, не бросалась, лишь тонко и свистяще всхрапывала, загнанно, запаленно дышала, длинно вытягивая шею, будто плыла. Упругие белые струи выпихивались из ноздрей.
Спешно распустив основной, тяговый трос позади трактора, нарастив его другим, запасным тросом, вытащенным из-под сиденья, сделав петлю на конце, Глухов, взбивая сапогами снег, побрел тряской болотиной.
Тросов до лосихи и впрямь не хватило. Полметра каких-нибудь не хватило.
Тогда он обратно к трактору кинулся, начал сдавать осторожно, рискуя немало в болотине очутиться, насыпь могла оползти под большой тяжестью.
Пронесло, обошлось, однако. Глухов был опытный тракторист: ни больше ни меньше сдал. Трактор послушно замер у края насыпи.
На этот раз Глухов дотянулся, набросил петлю на шею лосихе. Лосиха, как норовистый конь, вздернула головой, вскинулась в испуге, трясина утробно захлюпала под ней, взбугрилась пузырями поверху, хватки же своей не ослабила, не разжала челюсти.
- Амба! - вздохнул облегченно Глухов. - Теперь ты на крючке у меня. Теперь я тебя вытащу, голубу!
Дальше он все без спешки, обстоятельно делал: без спешки на насыпь поднялся, без спешки в кабину полез.
Тронул легонько трактор, оглядываясь назад, в оконце. Провисший трос выпрямился, натянулся, шея лосихи неестественно удлинилась…
- Ну, милая… Ну, давай же, давай, - упрашивал Глухов. - Неживая ты, что ли? Сорву голову-то!
Но лосиха, видно, совсем выбилась из сил, никак не помогала себе. Иван впопыхах не предусмотрел этого. Думал, что чуть-чуть только расшевелит зверя, а дальше, мол, он сам выберется. Ошибся, выходит.
Трактор пересек трассу. Глухов выбрался из кабины, стоял, смотрел на вызволенную лосиху, грязью болотной обтекающую.
Отсюда, с насыпи, она показалась ему маленькой, жалкой, вовсе не похожей на тех длинноногих красавиц лосих, которых он встречал иногда в лесу.
Лосиха не поднималась.
Холод пробежал по спине Глухова:
- Неужто угробил?
Он не без опаски приблизился к темной бесформенной куче в снегу: вдруг да и вскочит. Чем черт не шутит. От зверя всего можно ждать.
Лосиха лежала недвижно, на боку, петля глубоко врезалась под скулы. Натянутый, неослабленный трос держал ее голову на весу, рот, вывалив длинный язык, неприятно щерился, желтел зубами. Большие, остановившиеся глаза подергивались мутью.
- Черт, натворил делов! - клял себя тракторист. - Надо было, видно, вагами сперва поработать… Теперь докажи попробуй, что не нарочно.
Но он тут же воспрянул духом:
"А зачем доказывать? Кому доказывать?.. Ведь никто ничего не знает!"
На миг перед ним промелькнуло собрание, голосующее за Нефедова. Увидел он давешнее недовольное лицо мастера: "Нечего меня завтраками кормить". Потом перед ним встала нахальная рожа Гришки: "Видали мы, Ванечка, и не таких козлов", яростный Першин наскакивал на трактор: "Что делаешь, гад?" Услышал он и брезгливый окрик из-под тента машины: "Брось ты с ним связываться, Петр. Поехали".
- И не узнают! - вновь распалился Глухов.
Славно он утрет всем носы в поселке, лосятиной обеспечится на зиму. Пусть себе бригадирит Нефедов, пусть Глухова за человека-то не считают, а он не упустит своего.
Глухов приподнял переднюю ногу лосихи, обследовал острое, раздвоенное копыто. Вот мослы так мослы! Не то что у коровы. Вкусный ли, интересно, холодец получится? Никогда не пробовал холодца из лося, котлет из дичины.
Стремительно, по-зимнему, надвигались сумерки. Темнота сгущалась, сходилась со всех сторон. Синяя, вязкая тень заволакивала снега.
Планы у Глухова менялись.
С сеном он решил повременить немного, как-нибудь в другой раз вывезет. А сейчас он поедет на лесосеку, заберет сани, погрузит на них зверя, обдергает свой зародишко, мало-мальски замаскирует добычу - и домой. Никто и ни в чем его не заподозрит ночью.
Можно бы, конечно, рискнуть и двух зайцев убить сразу, то есть завтра, под возом, привезти лосиху. Но еще неизвестно, как все это будет днем выглядеть: грязный с обезображенной шеей зверь, черная вонючая дыра в трясине… Как на все это Людмила посмотрит, как поведет себя? Нет, сегодня же, в темноте, надо расхлебывать заваруху.
И Глухов, с обычной для него хваткой, взялся за дело: пустил в направлении мостка трактор, выволок лосиху на насыпь…