13
По шоссейке к Покровскому бесшумно, словно бы и без мотора, катятся ярко-красные сверкающие, новенькие "Жигули". Трудно поверить, что за рулем этой изящной машины ее владелец Серега Малышев, уехавший лет шесть назад из Белоречья в Воркуту. Одет Серега, как заправский автотурист, в синий тренировочный костюм и кроссовки, небрежно покуривает, стряхивая пепел за приоткрытое дверное стекло, слушает музыку, включив радиоприемник, да и у самого душа поет перед встречей с домом. Была мечта приехать на своей машине, и он ее осуществил. Знай наших!
Эта мечта увела Серегу после армии на далекий Север, где обосновался его дядя. Через год явился, сыграл веселую свадьбу и увез с собой доярку Зою Мельникову. Совхозу от таких свадеб радости мало - один убыток.
И вот теперь Малышевы едут в отпуск. Зоя сидит справа от Сергея, маленькая дочка Света свободно расположилась на заднем сиденье, там у нее и подушка: в любое время можно прилечь. Она впервые в такой длительной поездке, которая останется в ее памяти, как некое открытие мира: ведь ничего подобного у себя в Воркуте она не могла видеть.
- Красота какая здесь, а нас занесло к черту на кулички, - сказала Зоя. - Мне, например, надоела северная жизнь: как будто принудиловку отбываем. Света, - повернулась с улыбкой к дочери, - мы с тобой останемся у бабушки, а папа пусть едет в Воркуту один.
- Рано завела разговор, надо прежде до дому добраться, - ответил Серега. - Видишь, лужи в кюветах и на проселках все больше, значит, недавно был сильный дождь.
- От Покровского до Белоречья, наверно, грязища. Пожалуй, не проехать, - забеспокоилась жена.
- На деле будет видно.
- Мама, смотри, теленочек пасется! - беззаботно прискакивала сзади Света. - Вон домик весь раскрашен, как в книжке!..
Опасения насчет бездорожья оказались не напрасными. Всего с километр отъехали от Покровского и основательно сели в низинке около леса. Серега, пока крутился вокруг машины, перепачкал свой спортивный костюм, пришлось достать из багажника штормовку, рабочие брюки и резиновые сапоги.
- Везде сухо, везде асфальт, а у нас вечная грязь! Ведь это не дорога - ловушка, черт побери! - ругался Серега, сердито хлопая дверцей. - У нас всегда так, брызнул дождь - сразу дорога превращается в кашу. Давно ли гравием была подсыпана, уже разбили вдребезги. Хоть бы лопата была, так забыл. Тьфу!
- И что будем делать? - робко спросила Зоя.
- Черт знает! - снова чертыхнулся он. - Может, дернет кто-нибудь.
Финал оказался самый нежелательный. Осталось всего четырнадцать километров, но как их преодолеть? Было бы сухо, потихонечку добрался бы своим ходом и въехал бы в село с шиком. И без того весь путь от Воркуты до областного центра Серегины "Жигули" проделали на железнодорожной платформе в качестве неподвижного груза, да пришлось нанимать шофера, чтобы вывезти машину за город на шоссейку, поскольку у самого не было опыта городской езды. Теперь подвела стихия.
Навстречу показался грузовой "газик". Ехавшие в кузове мужики оживились, завидев легковушку, застрявшую в грязи, а когда поравнялись, начали подтрунивать:
- Привет, шеф! Загораешь? Правильно, суши дорогу.
- Хорош "жигуленок", как раз по нашим ухабам.
- На этой коробочке с асфальта никуда не сунешься. Дорогая игрушка.
- Далеко ли едешь-то? В Белоречье. Нет, милок, и не мечтай.
- Крылья приделывай, как Фантомас.
- Ха-ха-ха!
- Тросик есть? - спросил шофер.
- Веревка.
- Слабовата, ну ничего, привяжи вдвое.
Грузовик дернул, и Серега газанул, да чересчур: ткнулся передком в грузовик, помял бампер и левое крыло. Серега выскочил из кабины, аж побелел от расстройства. Руки опустились. Надо же, так угораздило!
- Проклятые наши дорожки, мать твою так! - ругнулся он.
А водитель грузовика еще принялся сердито выговаривать:
- Куда ты прешь! Куда газуешь? Я бы и без твоей помощи тебя вытащил.
В кузове мужики продолжали потешаться:
- Во, первое крещение есть!
- И не последнее: пока до Белоречья доберется, вместо машины будет металлолом.
- Это же консервная банка, ткни пальцем - вмятина.
- Ничего, шеф, три к носу. Любишь кататься, люби и саночки возить…
В этот момент Серега покаялся, что купил машину: один убыток, лишняя забота, нервотрепка.
Жене нельзя было выйти в грязь в туфлях, спросила:
- Сильно помял?
- Да помолчи ты! - вспылил он.
- Чего орешь-то? Не ночевать же здесь, - обиделась Зоя. - Новенькую машину ухайдокал.
- Пойду позвоню Игорю.
Надо было сесть на грузовик - от расстройства не сообразил. Пришлось топать обратно в Покровское, звонить старшему брату на Раменский лесопункт. Часа через два тот приехал на трехосном вездеходе. Хорошо, догадался захватить широкие толстые половые доски. С трудом, с помощью случайных людей, закатили "Жигули" в кузов. Так бесславно и явился Серега Малышев в свое Белоречье.
Однако много любопытных сошлось к дому Серегиной матери, где остановился вездеход с необычной поклажей. Буквально на руках сняли "Жигули" и поставили на лужайку у крыльца, как на выставку. Тут же началось угощение, благо кошелек у Сереги не пуст. Мужики тому и рады: не часто приезжают такие тороватые гости. Пошло веселье.
Стоило хозяину только намекнуть, как ребята охотно взялись за мытье машины, так что она засверкала и предстала перед односельчанами во всей красе. Жаль, что стукнулся передком, но теперь, когда дорожные мытарства остались позади, Серега спокойней оценивал ситуацию. Он демонстративно повернул ключ зажигания, погонял двигатель на холостых оборотах, потом включил радиоприемник.
- Движок работает тише швейной машинки.
- Шикарный "Жигуль"! - оценили односельчане.
- Всем хорош, только посадка очень низка - не для наших дорог.
- Ты бы "Ниву" покупал.
- Да если бы не дождь, я бы проехал, - храбрился Серега. - Досадно, что помял.
- Это дело поправимое, - заверил Силантьев. - Снимай завтра бампер, приноси в мастерские, а крыло на месте подровняем, после покрасишь.
- Краска есть - маленькая баночка. - Малышев достал ее из багажника. - Вместе с машиной продается.
- Ну, все в норме!
- Давайте, мужики, еще выпьем за встречу! - задорно тряхнул своими волнистыми кудрями решительный Серега. - Я сказал что приеду на машине - сделал, слово - олово! - хвастался он под хмельком.
Допоздна около дома Малышевых слышался громкий разговор, перебиваемый музыкой.
Добро бы отметил приезд, но и на другой день около Серегиных "Жигулей" толпились жаждущие опохмелиться, предлагали свои услуги по ремонту. И на третий… Серега не скупился, давая деньги, посылая гонца в магазин. Он соскучился по дому, по односельчанам, рад был каждому, как родне.
Однажды, когда Серега отворачивал гайки на переднем колесе машины, к нему подошел директор:
- С приездом, Сергей!
- О, Алексей Васильевич! Приветствую! - Поширкал ладонями о штаны. - Извините, вспотел, как в бане, - жара.
- Не жара, а водка из тебя гонит пот.
- Пожалуй, - согласился Серега.
Майка на нем взмокла, отвыкшее от солнца тело опасно зарозовело, кудри поприлипли ко лбу. Сел в тень на приступок крыльца. Логинов - рядом.
- Как живешь там, в Воркуте? - поинтересовался он.
- Север, конечно, не курорт, но жить везде можно. Главное, деньги платят хорошие.
- Это видно. Машину купил, водкой всех угощаешь.
- А чего? Пойдемте в избу - найдется, - спохватился Серега.
- Нет, нет! Спасибо. И серьезная просьба к тебе: не спаивай мужиков.
- Алексей Васильевич, да я же в отпуске! - воскликнул Серега, ударив себя в грудь кулаком. - Имею право отдохнуть, погулять.
- Имеешь. Сам гуляй, а других не сбивай с толку: им работать надо. Договорились?
Серега простодушно поморгал, глядя на директора своими откровенными голубыми глазами, и легко согласился:
- Договорились. Понимаю, время летнее, страда, а я тут вроде как помеха.
Логинов поднялся, уже собираясь уходить, но приостановился.
- Вот о чем еще хочу спросить: нет ли у вас с Зоей желания вернуться в Белоречье?
- Честно говоря, желание, может быть, и есть: плохо ли дома! Но и там стали привыкать.
- Все же подумайте. Ведь оба вы белореченские, родители ваши здесь. Небось и они одобрят такое решение. Жилье сразу предоставим.
- Да жилья-то хватит: теперь мать одна во всей избе.
- Пришли мне письмо, если надумаете.
- Была бы хорошая дорога до Покровского, пожалуй, остались бы.
- Дорога со временем будет: уже довели асфальт до райцентра. В общем, смотри, тебе видней.
Логинов ушел, смутив Серегину душу этим разговором. Неужели ради денег надо жить в дальнем северном краю? Говорят, хвали заморье, а сиди дома. Да и нет на всей земле лучше места, чем родное Белоречье. При этом Серега окинул взглядом зеленую пойму Сотьмы, заречные леса, терявшиеся в полуденной дымке. Легко было уезжать по молодости, по глупости, а теперь не прочь бы остаться дома, да вроде совестно перед односельчанами, скажут, дескать, не удержался в городе. "Машину зачем-то купил. Куда ездить-то на ней в Воркуте? Да и здесь помаялся в грязи, стоит теперь только для погляду, - рассуждал он. - Загнать ее, и - в сторону вся канитель".
Оставил машину со снятым колесом на подставке, направился к Сотьме. Искупался - сущее блаженство, точно заново родился на свет. Долго сидел на берегу, задумчиво глядя на ходкую сверкающую воду.
14
Василий Егорович открыл глаза и не сразу сообразил, где находится. Они с внуком Мишей остались в Еремейцеве, где справляли сенокос. Здесь жила сватья Манефа Озерова, мать Тамары, у нее и ночевали после вчерашних трудов. Иван днем раньше положил тракторной косилкой столько травы в бывших гумнах, что теперь впору заниматься сушкой. Но старики все же косили вручную около дома, чтобы не зарос он травой. Да, еремейцевские старухи имеют нынче вдосталь покоса прямо около крыльца: никуда ходить не надо, только бы обкосить лужайки вокруг избы, а уж дальше трава просто пропадает. В селе все вокруг вытоптали совхозные коровы, а тут земля дичает. И тысячи деревень, нареченных неперспективными (поди узнай кем!), постигла подобная участь…
В чистой Манефиной горнице хорошо спалось, не зря она хвалилась: у меня как на курорте. В окно, занавешенное тюлем, видно было, как медлительно покачиваются вислые ветви берез. В тишине слышалось Мишино посапывание: сладко спит, спинав одеяло и воткнувшись носом в подушку. Он просился спать на сене (на повети Манефа уже приметала небольшой зародчик), но там комары одолели бы парня, а здесь пусть поваляется сколько хочет. Смотрел на него - сердце согревалось.
Осторожно, чтобы не разбудить внука, Василий Егорович поднялся и вышел на крыльцо, с наслаждением закурил. Вроде бы рано встал, а солнышко опередило, уже взошло над Иваньковской пригородой. Просторно ему в летнем небе, долог дневной путь. На траве, на вчерашней кошенине, на листьях сирени переливается роса, от нее веет прохладой, и потому легко дышится. В кухонном окне у Настасьи Сорокиной колышется красный огонь: хозяйка топит печь. Видно, дрова сухи и горят споро, потому что дымок над трубой вьется едва приметно. Василий Егорович не городской житель, и то непривычна для него еремейцевская тишина: не мыкнет корова, не пропоет петух, не взлает собака… Что поделаешь, если остались в деревне одни старухи да еще дачники. Вот и заросла улица травой.
Василий Егорович снял с палисадника косу, неторопливо поточил ее и вышел за двор помахать до завтрака. Он был первостатейным косцом и сейчас еще легко водил косой. Останавливаясь передохнуть, окидывал взглядом уцелевшие избы, вспоминал деревню, какой она была, казалось, недавно, вспоминал многолюдные артельно-дружные сенокосы, когда он председателем приезжал сюда в бригаду. Вон под теми березами стояли полукругом лавочки, где собирались по звонку бригадира или в праздники гомонливые еремейцевские бабы. Память оживляла деревню, вставали перед глазами близкие, как родня, лица, звучали голоса… Он любил Еремейцево, потому что отсюда взял свою Варвару, проторив после войны дорожку к ней от Белоречья. Ее дом с резным балконцем стоял за прудом, а возле посохшей черемухи был пожарный сарай, у которого они обычно встречались. Почти каждый вечер бегал в Еремейцево: шесть километров туда, шесть - обратно. Домой являлся наутре и снова - на работу. Молодость. Вот и сын Иван повторил отца: тоже нашел суженую в Еремейцеве, тоже привез ее в село.
Стукнула дверь, на улицу вышла Манефа. Года на два постарше Василия Егоровича, а прыть в ней еще не старушечья: уж больно проворна да ловка в любой работе. Сухонькая, смуглолицая, роста невысокого - такие долго сберегают жизненный задор, и всегда легко с ними окружающим.
- Василий Егорович, полно махаться-то: у нас еще вон сколько делов сегодня, одной сушки уйма! Пойдем завтракать! - позвала она. - Около дому-то я сама потяпаю.
На крыльце появился Миша, потиравший кулачками глаза.
- А ты, косец, куда вскакиваешь - спал бы да спал, - потормошила Манефа русые Мишины волосы. - Поди-ка сполоснись водичкой - сразу встряхнешься.
В избе у Манефы опрятно, потому что одна живет, всюду половички, на прибранной постели - подушка острым углом вверх, покрытая тюлевой накидкой. В окошко вставлена рамка, обтянутая марлей, чтобы не попадали комары.
- Хорошо у тебя, Андреевна, - похвалил Василий Егорович, усаживаясь за стол.
- Я и говорю, как на курорте. Ребята приедут, дак отдыхают всей душой.
- А все же умотали отсюда.
- Не одне они: так уж повелось. Венюха хоть на заводе устроился, квартиру получил, а Костя ведь на торфе бульдозеристом. Я ему: подумай, чужую землю лопатишь, а свою бросил. Нешто там лучше? Главное, живет в общежитии, до сих пор не женится, а парню двадцать шесть лет. Боюсь, избалуется, вино пить навадится: что он там без догляду, на своей воле? - беспокоилась Манефа. - Был в отпуске, все бегал в Осокино к Шалаевой Галине: похоже, свадьбу сыграют, дак, думаю, останется здесь.
Манефа поколдовала на кухне и, улыбаясь, вынесла оттуда на специальной фанерке пирог-черничник.
- Вот я чем вас угощу! Ну-ка, Миша, держи, только не испачкайся.
Теплый, сытный запах пирогов наполнял избу, и, кажется, ничего на свете не было вкусней этого черничника.
- Вот это, я понимаю, пирог! - восхищался Василий Егорович - Как, Миша? Нравится у бабки Манефы?
- Угу.
- Косцов-то надо кормить как следует. Егорович, бери побольше кусок, ешь досыта, - потчевала хозяйка.
- Ну, Миша, придется и тебе брать грабельки да ворочать сено: надо отрабатывать такой харч, - шутил Василий Егорович.
- А когда корзиночку доплетешь? - напомнил внук.
- Сейчас все изладим.
Они вышли на крыльцо мастерить корзиночку из бересты. Мише заманчиво было наблюдать, как в умелых руках деда, переплетавших берестяные полоски, постепенно вырисовывается форма кузовка. Василий Егорович тоже увлекся занятием, что-то гудел под нос, стараясь поплотней подогнать лычки, порадовать внука красивой поделкой. И кузовок получился на загляденье аккуратный, легкий, снаружи желтый, изнутри розовый - из рук выпускать не хочется.
- Ну, Миша, благодари дедушку! - удовлетворенно качала головой Манефа. - Вот пойдешь с мамой в лес, наберешь в кузовок ягод.
Пританцовывая с ноги на ногу и размахивая корзиночкой, Миша побежал на улицу.
Перед обедом ворошили сено. Его было так много, а работа продвигалась так медленно, что Мише казалось, ей не будет конца. Старики же как бы не торопясь перебирали сено граблями, переговаривались между собой:
- Сено-то до чего хорошо! Повернем сейчас - оно быстро дойдет.
- А все-таки косилка высоко берет, смотри, ходим как по жнивью, - сказала Манефа и подергала рукой кошенину. - Бывало, вручную-то пройдем по гумнам, будто побреем вокруг деревни - любо посмотреть.
- Теперь уж только на технику вся надежа.
- Что, Миша? Скучно тебе одному-то? Поди-ка, в село уж захотел? - спросила Манефа Андреевна. - Полно с нами канителиться, беги вон к той черемухе, под ней куст смородины - пощипли.
- Это кто там идут вереницей? - Василий Егорович глянул из-под руки на людей, шагавших поодаль, напрямик через траву к полю.
- Это - ленинградцы, всё по ягоды ходят к Иваньковской вырубке.
- Понятно…
Когда шли к дому, Василий Егорович поклонился издалека Настасье Сорокиной, тоже сушившей сено, а Манефа крикнула подруге:
- Брось грабли-то, поди к нам - покалякаем.
Сели на лавочку у крыльца. Подошла Настасья, крепкая краснолицая старуха, очень словоохотливая, привыкшая к роли лидера среди подруг.
- Смотрю, больно славно у вас получается на пару-то. Мне бы такого помощника. Василий Егорович, доброго здоровьица! - завела она, еще не доходя до лавочки.
- Ты и одна шибко управляешься, наверно, целую поветь напихала сена, - ответила Манефа.
- Не выдумывай! Много ли ношей натаскаешь?..
Настасья еще стояла, всплескивая руками, как тут же явилась высокая, узкоплечая и сутулая Евдокия Тараканова, проще - Евдоха. Зрение у нее плоховатое, а поди ты, все замечает.
- Я сразу поняла, что Василий Егорович к нам пожаловал: надо, думаю, повидаться. Да вот косу захватила - не поклепаешь ли?
- Садитесь да скажите, как поживаете, - подвинулся Василий Егорович.
- А как поживаем? Представь, что ты председатель, а тут вся твоя бригада, - развела длинными руками Евдокия.
- Бригада - три гада, - озорно хихикнула Настасья. - Всё путаемся чего-нибудь, вот с сенокосом баталимся.
- У меня нынче плохо подается: мозжит плечо, другой раз уснуть не дает. Надеяться не на кого, трактором не накосят, - подковырнула Евдоха, но, зная ее въедливый характер, никто не стал обострять разговор. - Заставляли бы косить дачников.
- Дачники - это пустоцвет для деревни, от них только шум-гам, - молвил Василий Егорович.
- Только и знают по ягоды да грибы шастать, весь лес обшарят, - возмущалась Евдоха. - Верно, что пусто место, гуляющая публика.
- Летом с ними все же повеселее, - сказала Манефа, - а вот зимой-то останемся три чудака, дак и смех и грех. Другой раз так заметет, проснешься утром - хоть из дому не выходи.
- Меня зовет дочка в город, да, пока сила есть, нечего надоедать молодым, - рассудила Настасья. - Вспомни-ка, Василий Егорович, когда ты был председателем, сколько нас собиралось вон тут коло звонка! - показала она в сторону берез. - И работали до упаду, а как-то не унывали на миру.
- Да уж вы-то поработали, бабы. Бывало, любое дело - без отказа, и теперь вот держитесь. Героини, можно сказать.
Затягиваясь папиросным дымом, Василий Егорович переводил взгляд с одной избы на другую, и в памяти всплывали разные эпизоды еремейцевской жизни. Обидно было, как будто произошла какая-то несправедливость. Старались, работали почти без отдыха, а результат! Где бывшие еремейцевские жители? Почему остались только вот эти старухи?
- Жаль, фотоаппарата нет: снять бы, как мы беседничаем, - перебила его размышления Манефа.
- На нас теперь смотреть-то противно, а ты - аппарат! - не согласилась Настасья Сорокина.
- Память была бы…