Эта книга - о верности, о дружбе, о будничных трудовых подвигах рядовых людей и годы Великой Отечественной войны. Одна из главных проблем, волнующих автора, - проблема дружбы народов, взаимоотношений людей разных национальностей. Рамки действия романа замыкаются во времени с 22 июня 1941 года по 9 мая 1945 года. Основное место действия - Туркмения и Ленинград.
Главный герой этой книги - молодая женщина, ленинградка Маша Лоза, знакомая читателю по романам Елены Серебровской "Начало жизни" и "Весенний шум". "Братья с тобой" - самостоятельная книга, завершающая трилогию о новой советской женщине, одной из сверстниц Октября.
Содержание:
Глава 1. Началось 1
Глава 2. Дорога 3
Глава 3. Не могу бояться 5
Глава 4. Младшенький 7
Глава 5. А ты работай! 9
Глава 6. За черепахами 11
Глава 7. Отец 12
Глава 8. Севка 15
Глава 9. Субботник 17
Глава 10. Топливо 18
Глава 11. Черноглазые друзья 19
Глава 12. С новым счастьем! 22
Глава 13. Защита 23
Глава 14. Зоя 27
Глава 15. Сын 29
Глава 16. Клава 30
Глава 17. Продана 32
Глава 18. Должна - значит, могу 34
Глава 19. Тоушан 36
Глава 20. Доверие 38
Глава 21. Учи и учись! 39
Глава 22. Не так всё просто 41
Глава 23. В стороне не стояли! 43
Глава 24. По совести 44
Глава 25. За сыном 45
Глава 26. Перед отъездом 48
Глава 27. Возвращение 49
Глава 28. Жива! 51
Глава 29. Итог 53
Примечания 55
Елена Павловна Серебровская
Братья с тобой
Памяти Юрия Серебровского
Глава 1. Началось
Солнышко! Песня моя!
Песня жизни моей рождалась повсюду: где-то далеко в синем небе, и в зеленой листве берез, и в словно звенящих от зноя проводах телеграфных столбов, и в дзиньканье, тиньканье крошечной белощекой синички. Песня эта рождалась далеко за рекой, в чужом селе, она собиралась по слову отовсюду, со всего света. Музыка ее отстаивалась в ярком, густеющем небе летних вечеров, в зарослях высокой цветущей травы, где каждая травина цвела и благоухала по-своему. Но без тебя, любимый, не было б песни.
Всем людям на земле, всему свету рассказать бы о тебе, любовь моя! Нет, нельзя, не положено, не принято, - и я молчу, когда ты входишь в комнату, только щеки мои вспыхивают как спелые яблоки, только ресницы опускаю пониже. Ты входишь в комнату, - а я молчу, смирно стою, словно так и надо, словно ничего не случилось, словно не чудо вошло сюда. Жизнь моя!
Вот он здесь, рядом, такой, какой нужно. А когда познакомились, он был другой - диковатый, замкнутый, неуверенный в себе. Не знал, как подойти к ней, смотрел как-то жалобно, даже когда предложение делал. Она приучила его к себе. Но, узнав его привычки и свойства натуры, она тоже переменилась, приспособилась, не пыталась ломать и менять в нем всё подряд. А сейчас - сейчас их и помыслить нельзя друг без друга.
И вдруг Маша испугалась. Она вообразила на миг, что кто-то хочет у нее отнять ее любовь, ее Костю. Нет, без него всё кончилось бы, она не могла бы даже дышать без него. Но боже ты мои, зачем такие мысли, если он - вот тут рядом, и родная рука его - под ее шеей, и шея даже немножечко затекла, заныла от этого, но Маша боится убрать руку, боится разбудить его, милого. Пускай слит.
Рассветает. Белые ночи еще не отошли, еще туманят глаза, еще гонят на улицы и набережные Невы молодых ленинградцев…
В окошке - кусок зеленоватого июньского неба. Резко выделяются силуэты герани и филодендрона. Посреди комнаты - наскоро убранный стол с пустыми бутылками, меж них - корзина с розами и нарциссами и большая коробка, перевязанная голубой ленточкой. А на коробке, у пустых бутылок от шампанского, - крошечные коричневые ботиночки. Чьи это такие? Не Зоины, - у Зои ножка побольше. Ах, это его, мальчика, за которого вчера пили. Маленького мальчика с Костиными глазами и бровями, с таким же резким, хорошо вылепленным носиком… Это ботиночки того мальчика, который появится месяцев через пять…
Стол этот - след свадебного пиршества. Наконец-то они отпраздновали свадьбу, и гостей позвали, честь честью. Нельзя же, в конце концов, - они уж года два как женаты, и Машины подруги заявили, что она просто хочет "замотать" свадьбу и скрыться в неизвестном направлении. Направление, правда, хорошо известно - Дальний Восток. Ну вот и устроили. И Костя, ее тихий, скромный Костя, сказал, что раньше ему не приходило в голову смотреть серьезно на всё это дело, а теперь, когда его "малышка", говоря попросту, брюхата, теперь он, как порядочный человек, хочешь не хочешь, женится… Это Костя-то! Все со смеху чуть не умерли. А ей пришлось только руками развести, - мол, все мужчины одинаковы.
Милые люди гости, но как хорошо, что они наконец уходят… Костя еле дождался, пока она вымоет посуду, - завтра воскресенье, успелось бы. Взял полотенце, помогал вытирать. А потом загреб ее по-медвежьи на руки и уложил в постель. Постель показалась им белой лодкой, на которой предстоит уплыть в какое-то сказочное путешествие. Куда - это точно неизвестно, но торопиться не надо. И бояться ничего не надо, и думать ни о чем не надо. Да и не думается. Только видишь дорогие черты, смотришь и всё не насмотришься досыта, дышишь и всё не надышишься.
Сейчас, когда Костя спит, Маша думает. Она думает о том, что счастье - это очень простая штука, и в то же время - не простая. Кто они? Мужчина и женщина, которые поженились по любви и ждут ребенка. Только и всего. Этого счастья заслуживают все, и должно быть оно доступно всему человечеству. Оно - вовсе не цель жизни, а всего лишь ее желательное условие. Когда есть это счастье - всякое дело удается, и на мир смотришь радостными глазами, и можешь так много! Ведь цветут же деревья, и кустарники, и цветы, и травы? Цветет и человек. Это и есть любовь.
Она тихонько приподняла голову, чтобы взглянуть на часы. Старинные деревянные часы с маятником висели над ее маленьким письменным столом, на них было уже около двенадцати, - однако, заспались! Под часами висел календарь, - вчера вечером забыли листок оторвать, там всё еще двадцать первое, суббота, а ведь уже воскресенье. Через месяц им ехать на Дальний Восток, куда Костю направили работать преподавателем университета. Ну и она с ним, жена. Материалы для своей диссертации она почти все собрала, кое-что уже писать начала, допишет во Владивостоке. А сегодня надо будет в Вырицу съездить, Зоеньку навестить, - она там на даче с детским садом. Хорошо там крохам, - домики их стоят среди толстых огромных сосен, детские стулья и столики кажутся просто игрушечными. Хорошая штука - детский сад. И платить недорого. А как приятно брать детишек домой, встречать их после рабочего дня! Это всё - новое, это - для нас, вот для нас именно устроено Советской властью, для таких самых обыкновенных, как мы.
Пора уже было подниматься, но Костя блаженно спал, - жалко будить. В комнате пахло цветами, - пышные букеты сирени красовались на этажерке, маленьком столе, на подоконниках. Такие ленивые, нежные, томные цветы, шапки живых венных кружев, хлопья прохладного аромата… Подарены им на свадьбу. Маша и сама никогда не жалела денег на цветы, и в студенческие годы тоже - покупала ромашки, что-нибудь подешевле, но без цветов не могла. Зимой в ее комнате всегда пахло сосной или можжевельником. А первые ветки с просыпающимися пухлыми почками, которые стреляют зеленым огнем, - у Маши в комнате они всегда появлялись ранней весной.
Костя потянулся, шевельнул рукой и обнял жену, поворачивая ее лицом к себе. Он не поцеловал ее, а только взглянул по-хозяйски, убедился - тут она, та самая, никто не отнял. Убедился, что всё в порядке, и мысли его сразу перешли в мир деловых забот, к китайским книгам (Костя занимался историей Китая), к тому, что вот заспались, уже поздно, а надо бы успеть еще съездить в Публичку, если Маша отпустит, - вчера она очень просила его не работать, а съездить с нею на дачу к Зое…
В соседней комнате послышались голоса. Это были чуть приглушенные голоса родных - Машиного отца, матери, младшего брата. И чей-то чужой, - кажется, соседки Нины Ивановны: "А вы разве не слыхали? Включите радио…"
Что это случилось?..
Маша смотрела и ничего не видела, словно ослепла. Куда делись все эти тихие маленькие вещи - часы, календарь, детские ботиночки среди следов пиршества? Пропасть пустота хлынула в душу - война, война, война, гитлеровцы вероломно напали на нас…
Случилось… Ах, всегда этого следовало ждать от них… Но одно - ждать, другое - случилось… Уже летят сотни самолетов, уже стреляют, уже льется кровь. Что же будет?
В ужасе прижалась она к мужу, словно пряча себя и свой еще маленький живот, где, ничего этого не зная и ни с чем не сообразуясь, уже началась едва заметная жизнь нового человека, еще одного побега на могучей ветви рода людского.
Мгновенно одевшись. Костя открыл дверь, чтобы слышать всё самому. Маша вышла с ним вместе, не смея взглянуть в лица близких. Известие о начале войны было страшнее, чем весть о смерти кого бы то ни было.
Когда радио стихло. Костя взял Машу за руку, пожал ее ласково, словно успокаивая, и сказал:
- Ну, я пошел.
- Куда?
- В военкомат, куда же еще.
Вот оно, совсем уже рядом. Нехитрое счастье ее уже задето, над ним уже пикируют бомбовозы… Многого ли просила она у судьбы? Только самого простого, необходимого. Нельзя. Счастье уже - мечта, воспоминание. И даже непозволительное. Потерять Костю? Но если даже и так - дешево ты думаешь отделаться, женщина! Ты рискуешь потерять свободу, все свои права, родину. Нет, тут побольше ставка, пострашнее угроза. Что там твой маленький мир, тихая комната и привычные вещи! Война. Мир пошел на мир, система на систему. Тебе рассказывали об этом когда-то на пионерских сборах, в фабзавуче, в университете? А теперь попробуй сама сообрази, что делать, как поступать. Теория кончилась, начинается практика.
Трудно поверить! Только что праздновали, веселились, наслаждались ароматом сирени, пили сухое молдавское вино. Только что водили по театрам и музеям краснощекую девочку со Смоленщины Клаву, которая гостила у них. Только вчера было мирное время…
Маша вспомнила о Клаве и забеспокоилась: Люся, Машина подруга, с маленькой дочкой и племянницей Клавой два дня как выехали в Смоленск. Что теперь будет Люся делать?
Когда-то, еще в студенческую пору, Люся жила у них, училась в техникуме. Машина мама Анна Васильевна это сама предложила; Люся ей нравилась: такая рассудительная, разумная, - Маше было чему поучиться. Средства Люси были скудные, денег с нее не брали, а девушке хотелось чем-нибудь отблагодарить семью Маши - и она пригласила Анну Васильевну с детьми на лето под Смоленск, к своей родне. Поехали, а потом понравилось и стали ездить чуть не каждое лето. Мордастенькая, краснощекая Клава росла буквально у них на глазах. В нынешнем году пригласили Клаву к себе, посмотреть Ленинград.
Клаве сейчас почти пятнадцать, а по виду можно и больше дать, - крупная, физкультурница, бой-девчонка! С нею в доме снова стало шумно и празднично. Шум в этом доме полагался обязательно, а тут, как назло, старший брат Маши, геолог Сева, - в экспедиции, младший, Володя, поступил в морское училище, Зоя - на даче с садиком. Ну, тишина - хоть плачь! Клаве все очень обрадовались. А сейчас снова стихло, - два дня, как уехали в Смоленск. Что теперь Люся делать будет? Ведь война. Неужто не поспешит обратно, в Ленинград?
Но и в Ленинграде всё стало не так. Город изменился мгновенно. На окнах - белые бумажные кресты, никто не знает, зачем: если стекла вышибет взрывной волной, то бумага же их не удержит. Во дворах и скверах роют длинные ямы - траншеи, щели для укрытия. Находиться в них неприятно, - земля, похоже на могилу. Вечерами в небо взмывают огромные пузатые баллоны - аэростаты заграждения, их водят по улицам, как зобатых диковинных зверей, придерживая за канаты. Витрины магазинов закрывают мешками с песком. Памятники обкладывают такими же мешками - ряд за рядом, всё выше и выше, и вот уже видны только голова и плечи Медного всадника, только взвихренная грива его коня да одичало глядящий, словно озирающийся из-под кучи мешков лошадиный глаз.
Всюду копают. И Маша копает, конечно, - роет укрытия. Костя прибегал недавно домой - в гимнастерочке с одним кубиком на петлицах, - младший лейтенант. Сказал, что их часть будет стоять во Всеволожской, можно навестить в воскресный день.
Из садика звонили - спрашивали, согласна ли Маша отправить Зою в эвакуацию. Нужны летнее пальто, зимнее пальто… Зачем зимнее? Война же кончится через месяц-другой, война не может быть долгой. А они требуют зимнее пальто. Нет, не может она доверить им Зою. Бежать в слезах за автобусом набитым маленькими, совсем не добровольными путешественниками, которые в такую жару берут с собой зимнее пальто… Слезы, крики, испуганные, обиженные детские лица, - как же это мамы их бросают, за что? Нет, это свыше Машиных сил. Но что же делать?
Как-то вечером прибежал Оська, старый друг, неудачливый поклонник, а в общем - хороший парень. В шелковой трикотажной бобочке, простоволосый, как всегда - патлатый, возбужденный. Только улыбки на лице не было. Вбежал, поцеловал Машу в лоб, отодвинулся и взглянул с сочувствием: "Ну что? Только что замуж вышла накрепко, младенца "запланировала", - как вдруг война. Не везет тебе и жаль тебя, хотя ты и помучила меня в свое время!"
Оська еще зимой сдал государственные экзамены, дипломную работу успел защитить в начале июня.
- Что делать думаешь, Машенька? - спросил Оська.
- Что делать? Свекровь уезжает в Ашхабад, предлагает Зою взять… Жалко расставаться, маленькая еще.
- А сама-то?
- Я что, я отсюда никуда.
И тут Оська стал кричать, суматошно разводя руками и призывая всё человечество убедиться в глупости этой женщины. Что она, урода, что ли, родить собирается? Тут же бог знает что может быть. У Сестрорецка уже самолет подбили, воздушные тревоги каждый день. Эгоистка, думает только о себе, а каково ему, будущему человеку? Определенно родится урод, потому что нервную систему ему такая мать покалечит еще до рождения.
Маша слушала и не слушала. Она была избалована вниманием, - о ней заботятся, так и должно быть. Нет, уезжать она не собирается, она не трусливей других. До Ленинграда немцы никогда не дойдут. Ну побомбят постреляют, но, конечно же, не дойдут. Разумеется, жертвы будут. Но ведь здесь рядом Костя, его можно увидеть, он приголубит… И она же может быть полезна чем-нибудь, она же не дармоед.
Оська шумел. И он убедил Машиных родителей, - они стали настаивать, чтоб Маша уехала.
- А сам ты что собираешься делать? - спросила Маша, чтобы прекратить бесполезные уговоры.
- Подал заявление, чтобы зачислили в танковую часть. Завтра на комиссию.
Он произнес это скромно опустив глаза, и в то же время молодцевато. В танкисты он надумал пойти только потому, что митинг в институте проводил танкист. Оська ревниво слушал, как ребята спрашивали, можно ли поступить именно в танковую часть. С митинга с ходу пошел в военкомат.
Он не рассказывал, что творилось у него дома. Мать - та просто плакала, пила валерьянку, снова плакала. - Оська ее очень любил, и слезы эти его терзали. А двоюродный брат Наум - тот возмутился. "Какой умный человек полезет на рожон? - спрашивал он. - Почему в танкисты? Это же надо выдумать! Оська только что окончил институт, он инженер, его посылают работать на хороший ленинградский завод "Красная заря", - пусть там и работает! Повестки же из военкомата не было. Смешно инженеру идти в строевики, да еще в танкисты! Чего ему нужно, спрашивается? Почему ему нужно больше всех?" Маму Оська жалел, - мама это мама. А Науму сказал: "Езжай-ка ты отсюда подальше, хоть в Ташкент, там ты себя найдешь, снабженец несчастный, я не сомневаюсь". Пока еще Наума не призывали. Наум работал экономистом в пищеторге, он действительно был снабженец. Но на этот раз слово это прозвучало как ругательство.
К Маше Оська не просто зашел, - он прощался. Под конец он даже улыбаться стал, забрался в Зоечкин угол и всё перепутал - слона и лошадку усадил в плетеное креслице чай пить, куклу поставил на четвереньки, а маленького целлулоидного голышика привязал на ниточке под абажуром висячей лампы. Голышик был очень легкий, он долго кружился на нитке, заворачивая то вправо, то влево. Оська ходил по комнате и наводил беспорядок всюду - и на письменном столе, и на книжных полках. Несмотря на бодрый вид, состояние его духа бы то явно смятенное.
Никаких возвышенных речей он не произносил. Говорил что придется. Но мысли его были уже далеко от Маши и от огорчений, которые она ему причинила когда-то давно. Оська думал: "Я ничем не хуже других, и это легко доказать. Как все. Как все они, бесчисленные простые ребята, у которых чувство родины сильнее чувства самосохранения".
- Знаешь, чем отличается человек от животного? - спросил он Машу, прощаясь.
- Что ты имеешь в виду?
- Многое. Я что-то стал много думать над разными пещами, даже башка трещит. Народ у нас замечательный, Машка. А человек, между прочим, отличается и тем, что добровольно и сознательно идет на боль, если требуется. Человек соображает. А еще сильнее получается, если сразу сообразит тысяча человек - ты чувствуешь? Сила соображающего коллектива - это не арифметика, это бог знает что. Да.
И оба одновременно подумали о том, что война - это больно, и страшно, и смертельно может быть. Но что же делать, надо выдержать.
- А противогаз ты не забывай с собой носить, - сказал Оська, открыв почему-то книжный шкаф и вытащив с нижней полки противогаз в зеленоватой сумке. - Сейчас не нужен, а завтра мало ли… От них всего жди.
- Как ужасно, всё-таки, что мы этого дождались. Помнишь ночные учебные тревоги в пионерлагерях? Ворчали, что будят нас, беспокоят…
- Теперь уж - без дураков. Интересно, как поведут себя разные типы… Вот хоть Курочкин, который с тобой в университете учился и настрочил на тебя подметное письмишко. Где он сейчас?
- Аспирантуру, кажется, окончил уже. Где-нибудь подвизается, преподает… Да ну, что о таком ничтожестве думать!