- Получается странно, - сказал он громче, чем следовало, - будто на заводе лишь один директор ратует за экономию, а главный бухгалтер, обязанный быть финансовым контролером, и парторг, и рядовые коммунисты, - все против. Но как же это так? Ведь Николай Ильич не может отрицать, что всякая экономия любит разум, а рубль - дельного хозяина, и конечная цель все-таки не скопидомство ради рубля, но только и исключительно ради самих же людей. Не нужно нам сокращение себестоимости, если оно приносит вред и не движет производство вперед. Кого мы собираемся надувать? Разве государству нужна такая искусственно созданная экономия? Да ведь государство никогда нас не похвалит, если узнает, как мы сокращаем убытки. Оно дает нам по плану средства на расходы и велит содержать производство в порядке, а мы, выходит, денежки прижимаем, не тратим их куда следует и гоним производство на износ, на износ, на износ. И условия труда для людей оставляем иной раз без внимания. Так какая же польза от такого скопидомства? Нет, нас этому никто не учит и никто с нас такой экономии не требует. Сами выдумали. Государство хочет, чтобы мы действительно экономили каждую копейку, ведь она нужна для развития хозяйства и улучшения народного благосостояния, но эта экономия должна происходить от улучшения производства, от его постоянного обновления, от правильной организации труда, внедрения прогрессивных методов труда, развития соревнования, повышения квалификации и сознательности каждого, кто стоит на рабочем месте.
- Первоклашки об этом знают, - вспылил Богданенко. - Этакое ты открытие сделал! Наверно, я директив не читаю и сам не думаю.
- Директивы вы, конечно, читаете и с тем, что я высказал, спорить не станете. Но на практике поступаете иначе. Очень уж скоро хотите всего достичь. И я не ошибусь, если скажу: вы, вроде, противник личных интересов, однако многое в вашей работе и в ваших распоряжениях исходит не от общественного, а от личного. Не добьемся снижения убытков - на первое место среди подсобных предприятий треста не выйдем… Мы за первое место. Но давайте добиваться его по-честному.
18
Корней весь ушел во внимание. Впрочем, он еще не решил, кто же все-таки прав: Богданенко или его противники, кому из них отдать предпочтение и кто из них может взять верх? "Завод-то ведь все же старый, изрядно потрепанный, и, действительно, какая нужда транжирить деньги, чтобы прорехи штопать, взять бы да сломать и на том месте выстроить новый по современной технике и по современной технологии".
Это соображение оправдывало Богданенко, привлекало на его сторону, но, с другой стороны, и в том, о чем говорил Матвеев, тоже было все правильно и нужно, потому что людям надо работать и работать как следует, а не "пинать погоду", не нервничать из-за постоянных неполадок, не тратить свое здоровье в загазованных печах, в сырых забоях, не опасаться, как бы не сломать руку, ногу или не свернуть шею на неисправных узкоколейных путях, посреди разного ненужного, вовремя не прибранного хлама и мусора.
Ведь если бы кто-нибудь "сверху", хотя бы из треста, послал команду "добивай и дорабатывай", "выжимай последние соки", не давал бы денег на содержание производства в порядке, в нормальном рабочем состоянии, ну, тогда совсем иной разговор, можно было бы еще как-то мириться или спорить, а то ведь деньги дают и никто "команды" не посылает, налицо просто "самодеятельность" только ради того, что "я на последнем месте быть не желаю".
Между тем, Матвеев, уже весь потный и разволнованный, расстегнув воротник гимнастерки, продолжал нагнетать жар в накаленную атмосферу:
- Вы, Николай Ильич, не экономист, не инженер, и нет у вас никаких оснований пренебрегать советами коллектива, решать одному за всех. Почему не стал у нас работать молодой инженер, которого присылали из треста? Вы не позволили ему развернуться. А парень предлагал много дельного…
- С кем нужно - советуюсь, - высокомерно, возможно, даже нарочито, отрезал Богданенко.
- С тем, кто ближе! Коллегиальность у вас особенная. Матвеев брезгливо кивнул на Артынова, который, разместив себя на диване, не подавал никаких признаков расстройства, словно речь шла не о том, что касается его лично, а о совершенно постороннем предмете.
Лишь после намека Матвеева на "особенную коллегиальность" и кивка, Артынов встряхнулся, облокотился на колени, и в узких щелях его оплывших глаз вспыхнули зеленые огоньки, как у сытого кота, которому слегка наступили на хвост.
- Ты мне загадки не загадывай, товарищ главбух! - гневно сказал Богданенко. - Куда киваешь-то? Ты бумажки строчишь и счетами брякаешь, а Василий Кузьмич план дает.
- Один?
- Нет, не один! Но и уменья у него не отберешь. Да ведь если он провинится, то и с ним в игрушки играть тоже не стану.
- А что же в таком разе Артынова так бережете? Толчем здесь воду в ступе и трем репу, вроде, как от безделья!
- Я Артынова не покрываю, - сугубо официально сказал Богданенко. - Товарищ Артынов тоже свое получит.
В знак согласия Василий Кузьмич тотчас же покорно наклонил голову, дескать, отвечать готов в любую минуту, а для пущей убедительности приложил пухлую ладонь к груди, но эта его готовность вызвала совершенно неожиданную реакцию, многие из присутствующих брызнули смешком, откровенно выражая свое неверие, а Богданенко, неосторожно кинув обещание, принял смешок на свой счет и распалился еще сильнее:
- Могу и уволить, если понадобится!
- Не уволите, - подзадорил Козлов.
Богданенко вдруг понизил голос:
- Пока не вижу оснований. И что значит уволить специалиста? Может быть, главбух у нас обжигом будет руководить и понесет на себе все нагрузки, которые сейчас Василий Кузьмич на себе тянет? Недостатки у Василия Кузьмича есть, но он товарищ безотказный…
- И не безгрешный, - вставил Семен Семенович.
- Он безотказный, - повторил Богданенко, - работает, время не считает, в ночь-в полночь, всегда можно на него положиться. Выпивает? Так это я не могу ни за кого поручиться, все помаленьку грешны. Дома в свободную минуту любой рад рюмочку пропустить, это не во вред производству. Говорят же: пей, но дело разумей…
Крутой переход от горячности и гнева к ровному, даже несколько шутливому и игривому тону, который совершил Богданенко, понравился Корнею, и он мысленно похвалил его.
- А разумея дело, действуй смело! Василий Кузьмич ошибку, конечно, допустил, серьезный недогляд. За это я тебе, Василий Кузьмич, - он обернулся лицом к Артынову, - за это я тебе объявляю выговор, потом в приказе распишешься, и вместе с тем освобождаю тебя от обязанностей начальника карьера. Оставайся на своем основном участке, в обжиге, а туда, в карьер, начальником временно придется назначить Гасанова. Ты, Василий Кузьмич, сегодня же передай ему карьер. И предупреждаю вас обоих, тебя и Гасанова, чтобы в отношении техники безопасности был полный порядок. Лично все проверьте, подготовьте мероприятия, и пусть мне главбух не сует свои цифры, будто я на технику безопасности и вообще на производство деньги жалею.
- Я согласен, - опять склонил голову Артынов. - Будет исполнено!
- А тебе, товарищ Чиликин, - повернувшись на этот раз к Семену Семеновичу, сказал Богданенко, - хотя ты и парторг, объявляю тоже выговор, без приказа, словесно, прохлопал на дежурстве непорядок! А если ты не согласен - жалуйся! Но вот ведь и по акту инспектора твоя виновность выходит. Критиковать ты умеешь и рапорты писать мастер, я на твою критику не обижаюсь, я уважаю критику, так ты тоже ее уважай и покажи другим пример, как надо ошибки исправлять.
Это была, видать, вынужденная уступка парторгу, и все это почувствовали, но, сделав один шаг назад, Богданенко сразу же сделал два шага вперед, ошарашив непредвиденным и совершенно неуместным к текущему разговору распоряжением.
- А теперь по диспетчерской: участок этот у нас явно не на высоте! Антропов засиделся на одном месте, вот вчера не уложился с погрузкой кирпича в вагоны, допустил простои порожняка, придется платить штраф, для завода это голый убыток. Того, что грузчиков у него не хватало и один машинист по нездоровью на смену не вышел, я во внимание не беру, обязан был Антропов обеспечить, но коли не обеспечил, изволь отвечать. От должности Антропова отстраняю, можешь, товарищ Антропов, увольняться или оставаться на рядовой работе, - как тебе угодно!
Вот уж действительно "грянул гром не из тучи"! И с какой стати гром этот грянул над головой Антропова, никто из присутствующих не понял, у всех в глазах застыло недоумение, а сам Антропов уронил трубку на пол, просыпал из кисета табак, но вместо того, чтобы поднять трубку, встал, наступив на нее сапогом:
- Позвольте, Николай Ильич! Это же неправда! Я простоев не допускал, груженый состав мы отправили по графику.
- А ты меня в неправде не уличай! - категорически сказал Богданенко. - С диспетчерской не справляешься…
Антропов вышел из кабинета при полном молчании, и молчание это было столь тягостным, что Богданенко сгреб в кучу разложенные на столе материалы инспекторской проверки и, скомкав, кинул их Полунину. Тот вежливо произнес:
- Однако, зачем же так волноваться, Николай Ильич? Очень, очень круто вы поступаете, пожалуй, даже вопреки закону, и не современно, и мне придется при докладе управляющему это отметить.
- Да валяйте, хоть десять раз докладывайте, - с нескрываемой неприязнью отчеканил ему Богданенко.
В продолжение всей этой сцены, в сущности, не мотивированной и не связанной ни с какими нормами уважения к человеку, взбалмошной, Корней испытывал непреодолимое желание встать и уйти вслед за Антроповым и больше не приходить сюда, но уйти он все-таки не решился, чтобы не давать никому повода думать, будто он испугался. Наконец, он опять вернул себя в свое прежнее состояние и сказал себе, что "все это, конечно, глупости, возможно, если бы Богданенко не распалился, если бы на него не наседали со всех сторон, то и не получилось бы подобной сцены, Антропов не пострадал бы".
Семен Семенович сдвигал и раздвигал брови, дергал усы, голос его звучал глухо:
- Вы накажите по правде, и всякий вас поймет, а так, под горячую руку, ни с того, ни с сего, недолго свой авторитет смазать, кинуть его псам под хвост… За что вы человека оскорбили и вытурили? Ну, ладно, Артынову выговор, мне выговор, а Антропова за какую провинность? Вы ведь людей не убедите, завтра весь завод станет говорить не в вашу пользу, скажут, и правильно скажут: "Антропова турнули зазря, он Василию Кузьмичу Артынову темнить не позволял".
- Ты сам прежде зря не болтай, - оборвал его Богданенко. - Где Василий Кузьмич темнит? На чем?
- Пусть вам Иван Захарович подтвердит.
- Знаешь, товарищ парторг, не заводи-ка ты новой истории.
- Эта история тоже не новая: темнит. Артынов с кирпичом!
- У тебя факты есть?
- Пока нет, но будут.
- Когда будут, тогда и приходи ко мне. Докажи документом. Тогда поверю. А сплетни знать не хочу…
На чем именно "темнит" Артынов, не выяснилось, обошлось недомолвкой, очевидно, Семен Семенович приберегал выяснение до другого случая, а кроме того, вмешался Яков Кравчун и решительно попросил оставить Антропова на его должности, имея в виду и его честность, и его многолетний опыт, и его нелегкие семейные обстоятельства.
- А если вы не отмените, то я первый поеду в трест.
- Поезжай, - сказал Богданенко.
- Антропова мы одного не оставим! - еще решительнее подтвердил Яков.
- Чем дальше в лес, тем больше дров, - с досадой выругался Волчин.
Артынова, по-видимому, ничуть не смущало ни прямое высказывание о том, что он где-то "темнит", ни увольнение Антропова, ни происшествие на зимнике и то, что в его адрес никто еще не произнес ни одного доброго слова. Он чувствовал себя надежно, прочно. "Ну, ну, продолжайте, продолжайте, а я вас послушаю, и, однако, как я хочу, так оно и будет, - всем своим видом говорил он. - Отвечать на критику - это значит новый огонь на себя вызывать, а я лучше помолчу, пойди-ка, угадай, какие у меня мысли на уме?"
В этом он был прямой противоположностью горячему, вспыльчивому и грубоватому Богданенко, и Корней решил, что, вероятно, Богданенко именно поэтому им дорожит и всячески его покрывает. Уж какой начальник не любит молчаливо-исполнительных подчиненных! А кто любит "ершей"?
Пока Корней рассматривал Артынова, поднялся шум, все наперебой выражали несогласие с решением Богданенко относительно Антропова, но Богданенко поставил все-таки на своем. Тогда сначала Яков, а затем Семен Семенович встали и вышли из кабинета. Вслед за ними вышел Матвеев, поднялись и направились к выходу Козлов, Гасанов и Шерстнев, и, в сущности, на этом совещание закончилось. Полунин даже несколько растерялся и стал собирать бумаги.
В открытое окно вдруг залетел резкий порыв ветра. Из-за степи, где таял в дымке зубчатый лес, наплывала туча. Неподалеку в огороде низко склонились подсолнечники, на дороге вместе с пылью ветер подхватил мусор и понес над вершинками молодых топольков, затем поднял его еще выше, перекинул через забор и там завихрил.
Новым порывом ветрогона вспучило по простенкам холщовые занавески и опрокинуло на стол стеклянную банку с букетом нежно-голубых незабудок, услужливо поставленных секретаршей Зиной.
Богданенко, отворачивая лицо, чтобы не запорошить глаза, плотно прикрыл створки, прошелся по кабинету взад-вперед, хмурясь. В эту минуту он чувствовал себя, по-видимому, очень одиноким, и его это угнетало, как большое несчастье.
Тихо, почти на цыпочках выскользнул из кабинета Артынов, было похоже, просто удрал, не надеясь на дальнейшие милости.
- Дрянь! Дрянь! - не то ему в спину, не то сам для себя пробормотал Богданенко, после чего, очевидно, вспомнив о Корнее, перестал ходить и, не меняя выражения лица, сказал:
- А ты вот что, молодой человек: займешь место Антропова! Назначаю тебя диспетчером. Сегодня же в ночь надо грузить вагоны.
- То есть, как это? - озадаченно спросил Корней. Он такого предложения не ожидал, оно было взято с маху, с крутого поворота, как и то, что Богданенко перед этим накомандовал.
Возможно, у него не было никакого умысла, и ничего иного, кроме естественного желания "укрепить" диспетчерскую, но ведь только что совершилась несправедливость, и все, кто при этом присутствовал, были ею возмущены. Так почему он, Корней, должен принять на себя какую-то постыдную роль?
Кроме того, и сама должность диспетчера ему не подходила, он технолог, а экспедирование кирпича, ей-богу же, не требовало никаких особенных знаний.
- Ты что, не согласен? - спросил Богданенко, заметив его колебание.
- Для этой работы мне не стоило три года долбить учебники, - решил заявить себе цену Корней. - Пошлите меня в цех. Я завод знаю, до техникума проработал пять лет и предпочту снова быть в цехе.
- Других должностей нет.
- И я не хочу пользоваться чужой бедой.
- А тебе-то какое дело?
- Не хочу и только.
- Ну, знаешь! Если мне с каждым считаться, хочет он или не хочет… Здесь тебе не детский садик. Повторять приказы мне недосуг! - строго сверкнул глазами Богданенко. - Сказано, исполняй! Я тебя предупреждал. На первых порах поработаешь на этом участке, а дальше посмотрим. Справишься - повышу, не справишься - пеняй на себя!
Он опять порывисто прошелся по кабинету и занялся разговором с Полуниным.
Корней остановился в дверях, выжидая.
- Ступайте, ступайте! - поторопил его Полунин.
В приемной секретарша Зина цокала на машинке, возле нее мурлыкал что-то Артынов. Зина изредка охала и легонько взвизгивала, словно ее щекотали.
- Вот так-то, друг! - назидательно сказал Артынов, отступая от Зины и подхватывая Корнея за локоть. - У нас на зубы не попадай, а попал - становись резиновым.
Корней отвел локоть, но Артынов опять его подхватил:
- Между прочим, я за тебя слово замолвил…
- Значит, кислушка оказалась впрок… - усмехнулся Корней.
Туча не поднялась из-за степи, а повисла над синей кромкой леса, проливая косые струи дождя и дробя радугу. Оттуда долетал глухой гул грома.
- Впрок, - подтвердил Артынов, принимая намек Корнея за шутку. - Долг платежом красен.
Они дошли вместе до угла здания конторы, за углом, с торца, были настежь открыты двери в столовую, - после обеденного перерыва буфет торговал пивом. Артынов подмигнул и показал два пальца:
- Может, сдвоим?
- Не могу, у меня нет с собой ни рубля, - отказался Корней.
У него действительно не было денег, мать выдавала только мелочь на папиросы, но и при деньгах он не пошел бы с Артыновым делить компанию.
- И я еще не обедал…
- Ну, нет, так нет, как угодно!
Артынов вдруг недоверчиво покосился:
- Не могу понять, как я очутился в своей квартире? Кто меня увел из вашего дома?
- Меня не было, я вернулся, когда все гости уже разошлись, - соврал Корней. - А вы были здорово под турахом…
- Никогда со мной такого не случалось. Я выпиваю умеренно, нахожусь на уровне. Сильно съершил, что ли? Все утро тогда голова трещала.
"Ври, ври больше", - весело подумал Корней, но уходя сплюнул. Артынов продолжал вызывать у него брезгливость. И отделаться от брезгливости не было никакой возможности, хотя следовало, потому что, вероятнее всего, придется работать вместе с Артыновым, бок о бок.
Марфа Васильевна всегда приучала к трезвым суждениям: "Не торопись, прежде каждую мелочь на своих весах взвесь, что хорошо, что плохо". И это правило, когда его Корней применял, действовало безотказно. Вот и теперь, взвешивая обе стороны, - где хорошо, где плохо, - он выбрал середину, - то есть заставил себя не показывать Артынову отвращения и не возбуждать его против себя.
Подумав так, Корней рассудил далее, что, пожалуй, миновать завода все равно не удастся, и если уж начать работать, то, по крайней мере, самостоятельно и не подчиняться ни Артынову, ни кому-то иному, кроме директора. Отвечать, так только за себя, а не подставлять спину за чужую глупость, или подлость, или еще за что-нибудь в подобном роде.
В конечном итоге получилось, что предложение Богданенко не так уж и плохо, вернуться к своей специальности можно в любое время, - диплом и знания никуда не денутся, - а организовать отгрузку кирпича на стройку не ахти какое сложное дело, если за него взяться с умом.
А вот Как быть с Антроповым? Ведь для него, с его здоровьем, переход на общую работу, на сдельщину, действительно, настоящая беда, и если в такой момент занять его должность, то выглядеть это будет скверно, и люди на заводе этого не поймут.
Однако и тут нашелся выход: сделанного уже не переделаешь, Богданенко приказ не отменит, и не Корней, то, значит, кто-то другой займет место Антропова, не останется же оно пустым!
Ну, а совесть?
"Да при чем тут моя совесть! - окончательно сказал Корней сам себе. - Не я же Антропова снял. Его с места убрали, а меня поставили. И я ничего не украл, не отобрал. Мне предложили - взял. Вот и все!"
Марфа Васильевна осталась довольна, все складывалось пока удачно. Насчет совести она сказала так: