- Тогда уговор: я тебя не просил! Понятно?
- Даже очень! - подтвердил Корней беззаботно. - Вы хоть на голове ходите, лишь меня в покое оставьте. Я в славе и ни в чем другом не нуждаюсь!
На том и разошлись. "А ну, как ты, Василий Кузьмич, начнешь теперь действовать дальше? - подумал он, когда Артынов ушел. - Где у тебя запасные ходы и выходы?"
Судя по тому, что Артынов ушел не очень расстроенный, "запасных выходов" было у него достаточно. Находятся же, черт возьми, люди, как-то по-особому устроенные, ум которых вырабатывает не добро, а зло и всегда направлен в сторону, в обход. Но почему именно? Что движет таким умом?
И ради каких интересов? Понятно, если мать на базаре, "для зачина" торговли сдерет с первого покупателя двойную цену, это интерес ее личный, он как бы покрывает и компенсирует все ее заботы и труды в огороде и в саду. Так же понятно, когда Мишка Гнездин "облагает налогом" стяжателей, а затем свою долю пропивает, прогуливает, считая это возмездием. Интересы одного человека поглощают интересы другого, каждый живет для себя, это и есть пережитки прошлого, убывающие, исчезающие под напором нового сознания, новой жизни, но еще цепкие, липкие.
Но еще отвратительнее, когда вот такой Артынов, изворотливый и нахальный, готов обмануть человека, оказавшего ему доверие, и нанести заводу любой вред, лишь бы его личный, артыновский, интерес был удовлетворен.
Корней похвалил себя: по крайней мере Артынов теперь будет знать, не станет надеяться на поддержку.
Но что-то внутри все же скребло и досаждало; получилось половинчато, не доведено до конца. Почему решительно отказав Артынову, он, Корней, не схватил его за руку и не отвел к директору, к парторгу, к людям и не сказал им: "Вот, посмотрите на него и послушайте, как он попирает совесть. Это же подло!" Да, это подло!
Но он все же преодолел досаду на себя: "Ввязываться? У меня руки чистые, а они пусть как хотят. Может, сам Богданенко ему велел?"
Потом выяснилось, Богданенко ничего подобного не велел, а продолжал давить, командовать, подгонять, наблюдая из окна диспетчерской за темпом выгрузки кирпича из печей и погрузки в вагоны.
Не прошло и часа, как он снова позвал Артынова.
- Ну, настоящего разворота не вижу. В чем загвоздка?
- Людей мало, - смиренно сказал Артынов. - План дадим, если поможете.
- А ты без помощи никак не обойдешься?
- Трудно.
- Вот ты всякий раз так - трудно! Надо заранее предусматривать.
- Виноват…
- То-то же! Впрочем, ладно, деваться некуда. Подвинь-ка сюда аппарат.
Артынов подал телефон, директор продул трубку и приказал телефонистке соединить с карьером.
- Гасанов? Это я, Богданенко. Даю тебе полчаса сроку на сборы. Чего "зачем"? Я знаю, а тебе не обязательно. Давай без дискуссий, спорить завтра начнем, теперь недосуг. Значит так: останавливай машины, прекращай работы в забоях и топай со всеми людьми в обжиг. Ты меня не учи, мне лучше видеть, где сейчас люди нужнее. Исполняй!
Это же самое приказал и Козлову. Вскоре карьер и формовочный цех замолкли, зато возле обжиговых камер и на складской площадке собралась почти вся заводская смена. Вагонеток не хватало, прибывшее подкрепление Артынов снабдил деревянными носилками.
Гасанов вытребовал для забойщиков отдельный участок.
- Ералаш не надо! Друг другу на пятки наступать плохо, толк не выйдет. Кажи, Артынов, где твой кирпич брать, куда класть. Дальше не лезь, не твой забота. Часы не смотри. Клади задание на аккордный работа. Хоть одна камера, хоть две. Уберем и - домой.
Со своего участка он отогнал лишних выгрузчиков, расставил бригаду по цепочке, и пошли кирпичи с рук на руки из камер прямо в вагоны.
- Шумит, шумит дело, - весело доложил Артынов. - Заткнули прорыв!
Веселое настроение продержалось недолго. Готового к выгрузке кирпича не хватило, распечатанные и остывшие камеры опустели, а до конца плана ни много ни мало - еще сто тысяч штук. Выгрузчики сели "на перекур с дремотой".
- Что-то я тебя не узнаю, Василий Кузьмич, - мрачно сказал Богданенко. - Сдаешь! Одно не предусмотрел, другое прошляпил.
- Виноват, Николай Ильич, это от расстройства, наверно.
- Где - так ты орел! Не распускай нюни! Чего делать станем?
- Не решаюсь предложить, Николай Ильич.
- Говори.
- Надо технологические огни тушить. Придется прежде времени два из них потушить, выгружать кирпич, малость недоспевший и неостывший…
Богданенко заколебался и призадумался.
- Опасно! Большой беды нет, если этот кирпич сдадим вторым или третьим сортом, это куда ни шло, потеряем лишь в деньгах, а вот люди ожоги могут получить.
- Выходит, надо кончать. Один раз план недодадим, голову не снимут.
- Помолчи-ка, герой!
Он стукнул кулаком по столу.
- Ладно! Семь бед - один ответ! Распечатывай камеры! Да сразу распорядись каждому выгрузчику выдать шапку, ватные штаны, телогрейку, валенки, по две пары брезентовых рукавиц. Проверь лично! Накажу строго, ежели допустишь ожоги.
- Опасно все-таки, Николай Ильич, - как бы в нерешительности почесал в затылке Артынов. - Дать бы камерам малость отстояться, понизить в них температуру и выветрить угар…
- Я и не говорю сразу лезть. Два часа постоят открытые, потом начинай и нажми покрепче, единым махом, чтоб сто процентов к утру было…
Артынов не двинулся с места: его вдруг опять, как тогда в кабинете, при разговоре с Семеном Семеновичем, начало гнуть на левый бок, он застучал зубами, схватился за сердце, застонал и повалился на стул, чуть не опрокинув на столе Корнея чернильницу.
- Эк, тебя не в пору! - выругался Богданенко, наливая для него стакан воды. - Именно ни раньше, ни позже!
Таблетка очевидно не помогла, и Артынов, беспомощно опустив вниз руки, откинув на плечо голову и закрыв глаза, продолжал морщиться, как от нестерпимой боли.
- Из строя выбыл! - не веря, усмехнулся Корней.
- Очень уж сырой мужчина, волноваться ему нельзя, - неодобрительно взглянув на Корнея, сказал Богданенко. - Давай-ка, помоги ему до медпункта добраться. Пусть медсестра укол сделает и даст ему полежать.
В медпункте Артынов еще морщился, но уже не так показательно и, приняв укол в руку, завалился на белоснежную кушетку, отдыхать.
Между тем, Богданенко сам распорядился по производству, а пока камеры распечатывали и остужали, позвал Корнея обедать.
В столовой Лепарда Сидоровна накрыла им стол в "директорской" комнате, позади буфета, и сама приняла заказ. Корней попросил щей, котлеты, стакан молока. Богданенко подали двойную порцию борща со сметаной, два блюда тушеной свинины и двести граммов водки. Водку он выпил в первую очередь, предварительно размешав в ней столовую ложку тертого красного перца. "Ого-го! - воскликнул про себя Корней. - Вот это натура!"
- Что-то не в себе я, - басисто прокашлялся Богданенко. - Просквозило, наверно, маленько.
- А это помогает? - показал Корней на порожний стакан.
- Кому как! Не можешь, не берись!
Он похлебал борща и затребовал еще сто граммов.
- Вообще, я не пью. Теперь же мне надо быть в форме. Кончим план, тогда домой, там жена начнет горячим чаем с малиной поить.
- План! План! - осторожно заметил Корней. - Вот вы теперь ради процентов все производство разладите, разорвете технологический поток, навалите браку, да и себестоимость у вас полетит.
- Технология не бог, чтобы ей поклоняться, - не прекращая хлебать, убежденно произнес Богданенко. - Человек ее выдумал, он же ее хозяин. Нельзя попадать к ней в зависимость. Ведь ломать приходится не по прихоти, я бы рад не ломать, кабы она мне служила безотказно. Сама же план не обеспечивает, выдерживаем кирпич в камерах, как в маринаде. Неужели нельзя срок сушки и обжига сократить? Ну, а насчет себестоимости тоже: где пьют, там и льют!
- И не жалко?
- Здесь потеряем, в другом месте найдем. На то оно и производство. Поверни в одну сторону - минус, разверни в другую - плюс!
- А если плюс на минус помножить, то как выйдет?
- Сатана его знает. Такой математики не знаток. Но в хозяйстве не просчитаюсь. До меня тут убытки лопатой гребли, я подчистил, за большой дотацией в трест не лезем.
- По мелочам собирали?
- И по мелочам! Хочешь большое дело исполнять - начинай с мелочей. Тут рубль, в другом месте рубль, так по мелочам и набирается. Меня вот ругают, вроде, я скопидом, а мне каждый рубль жалко на здешнюю рухлядь тратить. Не впрок!
- Так, конечно, убытки проще снижать: не трать, прижимай! Кому не по душе, пусть место другое ищет…
Богданенко покосился, поразмышлял.
- Чужую песню поешь.
- У меня своей пока нет, - уклонился Корней. - Может, вы и правы, а может, не правы.
- Жизнь покажет. По крайней мере, меня не упрекнут, будто я государственными деньгами разбрасываюсь.
- Наверно, и премии получаете?
- Бывает. Полагается, значит, получаем. До полного коммунизма мы еще не дожили. Вот я на заводе уже вторые сутки дежурю, глаз не смыкал. Кто-то ночью спит, с женой обнимается, в театры ходит для культурного отдыха, а я тем временем мыкаюсь, и неужели мой труд не оценят…
Корней хотел подпустить ему под эту "декламацию" что-нибудь прохладное, вроде намека на недавнюю шумиху с Матвеевым и Семеном Семеновичем, но вовремя заметил - нельзя!
- Да, да! - подтвердил он неопределенно, как Полунин.
- Между прочим, я хотел тебя предупредить, - положив ложку на стол и вытерев ладонью губы, сказал Богданенко. - Ежели с тобой Василий Кузьмич заведет разговор…
- О чем?
- Насчет авансов. Вместо кирпича на площадку сдать воздух. Так ты у меня гляди: с обоих шкуры спущу!
"То-то Артынов особенно не настаивал!" - подумал Корней.
Он наклонился над тарелкой и скрыл усмешку.
Богданенко уже принялся за второе блюдо, когда Лепарда Сидоровна осторожно приоткрыла дверь: звонил Шерстнев и просил подойти к телефону.
- Ну-ка, иди, поговори с ним, - кивнул Богданенко Корнею. - Чего у него там? Без няньки не может обойтись!
Оказалось, что вахтер Подпругин, недосмотрев, пропустил через проходную пьяного Витечку Красавчика. На площадке Красавчик столкнулся с Шерстневым, привязался к нему, кричал, будто его дочь, Наташка, последняя шлюха, а Иван Захарович обиделся и стал его гнать. Тогда Красавчик достал где-то топор, кинулся на Шерстнева, разогнал бригаду выгрузчиков, затем закрылся в технической лаборатории, где Иван Захарович собирался испытывать очередную партию кирпича и хранил контрольные документы.
- Передай Шерстневу, пусть сам управится, - распорядился Богданенко. - Велика важность - Красавчик!
Немного погодя Иван Захарович позвонил снова. Все же Богданенко не прекратил обеда, прикончил свинину, запил ее квасом, выкурил папиросу.
Возле лаборатории, вместе с Шерстневым, стояли Фокин, Базаркин и еще несколько человек. Через закрытую дверь слышалась матерщина.
- Эх, вы-ы! - оттолкнув Шерстнева в сторону, сказал Богданенко. - С одним вшивым обормотом не можете справиться! Хуже баб!
Он дернул дверь за ручку, постучал кулаком.
- Ты там, анчутка, вылазь! Это я, Богданенко, тебе велю! Не то дождешься у меня, хуже будет!
- Не подходи, начальник! - крикнул в ответ Красавчик. - Заруб-лю!
- Не артачься, выходи добром!
- Зарублю! - снова крикнул Красавчик. - Р-р-раз! Р-р-раз!
Очевидно, он бил топором по приборам: посыпались и зазвенели стекла.
- Надо же! - свирепо зыкнул Богданенко. - Подвернули мне сюрприз не ко времени. Да разве же Красавчик пьяный! Это же сволота несчастная!
И не раздумывая дальше, дернул дверь на себя. Косяк затрещал, внутренний замок вылетел, а дверь слетела с петель и, скособочившись, повисла.
В проеме появился Красавчик с занесенным топором.
- Зарублю-ю!
- Руби! - гаркнул Богданенко, подставляя под топор голову. - Руби-и!
Красавчик вылупил глаза, протрезвел, охнул и, отступая, выронил топор.
- Не могу…
Он схватил Красавчика за плечи, выбросил рывком во двор, потом приподнял, ударил кулаком. Тот, раскинув руки, сделал несколько оборотов кубарем и по-лягушачьи шлепнулся в пыль. Богданенко опять поднял его, снова ударил, и снова Красавчик, тыкаясь лбом в землю, прокатился вперед. Таким способом Богданенко догнал его до ворот, последний раз отвесил затрещину и, вынув платок, вытер ладони.
- Вот и вся ему воспитательная работа!
Первую смену он домой не отпустил, пообещав всем, кто останется сверхурочно, двойную оплату. Такая щедрая оплата мало кого соблазняла. Люди за прошедшую смену уже наработались. Но все же остались. Чермянин, возвращаясь от проходной обратно в цех, угрюмо сказал Николаю Ильичу:
- Э, чего ты нам деньги суешь, будто мы только ради рублевок работаем? Надо, значит, надо, куда денешься, приходится выручать! Только уж надоела нам твоя штурмовщина!
Корней тоже остался без особого энтузиазма. Он уже достаточно вымотался и рад был сбежать домой, отмыться от заводской пыли, отдохнуть, вырядиться в чистую одежду и вечером пошляться с парнями по поселку. Но его, кроме "надо!", удерживало еще и другое, не весьма приятное, чувство. Он уже однажды показал себя… Тогда на зимнике, в суматохе, никто кроме Тони на него не обратил внимания, никто не осудил опять-таки кроме Тони и… его собственной совести. А сбежать сейчас? На виду у Богданенко и всех заводчан? Как это они назовут?…
Кирпич из обжиговых камер принимал на склад десятник Валов. Сам Корней руководил погрузкой вагонов. То ли по счастливой случайности, то ли потому, что крановщики, прицепщики и укладчики трудились без остановок, график погрузки двигался стремительно, и Корней дважды вызывал со станции дополнительный порожняк.
В сумерках на крыше обжигового цеха вспыхнула дюжина прожекторов, ночь отодвинулась от завода, вдобавок Лепарда Сидоровна привезла на повозке буфет, - было распоряжение от Богданенко кормить в счет зарплаты.
Не дождавшись сына на обед и на ужин, Марфа Васильевна сама принесла в диспетчерскую узелок с едой.
Пока Корней ел, торопясь, она оглядывала его закопченный костюм, скамейки возле стен, стопки бумаг на столе.
- Все ж таки этак нельзя! Неспособно! Измучаетесь и добра сколь перепортите. Ладно, вот государство у нас богатое, убытки терпит, а коснись бы при частном порядке, сплошной раззор. Без расчету! Второпях-то половья набьете без меры, машинам здоровья убавите. Хороший хозяин добро приберег бы, обошелся аккуратнее. Что за нужда так дуреть, шуметь, народ баламутить и себя изводить? Не на войне. Не Гитлер наступает. Подумаешь, месяц кончается! Да их, месяцев-то, впереди еще бог знает сколько, хватит на много веков.
По ее мерке Богданенко в хозяева не годился.
- План государственный, - сказал Корней.
- А добро-то, поди-ко, не государственное.
- Ты, мама, на производстве не работала и не берись судить. Нельзя так! Хозяйство у нас в стране плановое.
- Коли плановое, так и робить надо по плану. Под конец-то месяца не устраивать всенощные.
Она поглядела в окно, пожевала губами.
- Ишь, эвон директор-то туды-сюды на площадке маячит. Не сидится, небось, в кабинете. Наверно, хоть и громкий он человек, в натуре представительный, а неуправный.
- Он мужик сильный! - похвалил Корней.
- Ох, господи, кабы только одной силой люди обходились! Твой-то дед по отцу, Семен, бывало с быками боролся, а из бедности так и не выбился.
Деда Семена Корней помнил только по фотокарточке. Стоит, опершись на стул, размашистый усач, в солдатской одежде, на груди георгиевский крест и тут же спущенные из кармана гимнастерки часы на цепочке. Не как-нибудь, а при часах! Вот и весь дед. Да помнил еще по рассказам отца. В деревенские драки дед не ввязывался, но если звали на подмогу, то колошматил валенком. Зимой он шапку не носил, полушубок не подпоясывал, при любом морозе не кутал голую грудь. После революции избрали его деревенские мужики в ревком, и нашел он в том ревкоме себе конец. Подкараулила в лесу банда, он сначала отстреливался из нагана, а когда кончились патроны, вывернул из саней оглоблю и, прежде чем пасть замертво, успел прикончить троих.
- Ну, в общем, ты, мама, не вмешивайся, - попросил Корней. - Это его, Богданенково, дело, как здесь командовать.
Ночью, проходя мимо обжиговых камер, Корней случайно наткнулся на дядю и невольно подслушал его разговор с Богданенко. Они стояли друг против друга и, на первый взгляд, мирно беседовали, а на самом деле объявляли друг другу бой. Семен Семенович говорил:
- Я не мог вам, Николай Ильич, воспрепятствовать, хотя не могу согласиться, но больше ни на меня, ни на других коммунистов не рассчитывайте, мы вас поддерживать не станем. Нельзя так рвать и дергать производство. В конце концов, вы хоть и доверенное лицо, но мы коллектив, и вы останетесь в одиночестве. Все хорошо в меру!
- Валяйте, валяйте, подкладывайте под меня мину, - сверх обыкновения спокойно, почти равнодушно отвечал Богданенко. - Собирайте всю грязь!
- Нам и правды хватит!
- Да какая у вас правда?
- Вы бы хоть с кем-нибудь советовались, Николай Ильич! А то ведь все один, как захотите, или слушаете, как Артынов подскажет. Выбора у вас нет, это вот как у меня однажды было. Послала жена меня в магазин, лимон захотела. Прихожу я в магазин, а на витрине лежит один-разъединственный лимон, уже темными точками побит. Подумал я: покупать или нет? Было бы много лимонов, так выбрал бы, который получше, посвежее, а тут коли один-разъединственный, то выбирать не приходится. Так и у вас. Вы б с одним посоветовались, с другим, с третьим, а потом сравнили, или от каждого понемножку взяли - и вот вам ваше решение.
- Ты намерен каждый мой шаг брать под контроль. Без парторга чихнуть не смей.
- Потушить огни в печах - это, Николай Ильич, не "каждый".
- Да ты сам-то ни черта не смыслишь.
- Возможно, очень даже возможно! Ни у меня, ни у вас дипломов нет, но я здесь тридцать лет, а вы только год.
- Я не юнец!
- Так ведь и я не вчера родился! У меня седина, и у вас тоже, и в партии мы состоим уже не первый год, и перед партией оба в ответе. Очевидно, придется нам с вами обсудить наши дела…
- Ты меня не пугай!
- Я хочу поступить по-честному и заранее известить вас…
Увидев Корнея, оба замолчали и разошлись. "Сила, что ли, в нем играет, такой он норовистый, - провожая взглядом Богданенко, подумал Корней. - Неоседланный, необъезженный, уздечку не терпит. Или же характер такой каменный? Ведь понимает же, наверно, какой вред производству наносит. А все же стоит на своем, лишь бы он был наверху. И получается не по-хозяйски!".
Это слово, - "не по-хозяйски", - прилипло к языку и втемяшилось в голову, и почти до утра Корней повторял его, замечая лихорадочную поспешность и наплевательство на экономию, на потери, на разлад технологии, которыми сопровождалось завершение плана.
На рассвете Корней отправил на станцию последний груженый состав. Закрывая выезд, вахтер Подпругин огорченно вздохнул: