Только я ничего не смог придумать, чтоб поговорить. Хотел было спросить, как она шлюхой стала и всяко-разно, только забоялся. Да и по-любому, наверно, она б не сказала.
- Вы же не из Нью-Йорка, правда? - наконец спрашиваю. Вот и все, что я сочинил.
- Из Голливуда, - отвечает. Потом встала и подошла к кровати, куда платье свое кинула. - Вешалка есть? - спрашивает. - Не хочу платье мять. С новья совсем.
- Конечно, - тут же отвечаю я. Я только рад был встать и сделать чего-нибудь. Отнес ее платье в гардероб и там его ей повесил. Уржаться можно. Мне как-то убого стало, когда я его вешал. Я подумал, как вот она идет в магаз и его покупает, и там никому невдомек, что она шлюха и всяко-разно. Продавцы, наверно, думают, обычная такая девка. Убого мне стало, как я не знаю что, - и фиг знает, почему.
Я снова сел и попробовал этот разговор все-таки продолжить. Она паршиво беседу вела.
- Вы каждую ночь работаете? - спрашиваю: жуть как прозвучало, как только я рот закрыл.
- Ага. - Она ходила по всему номеру. Взяла со стола меню и стала читать.
- А днем что делаете?
Она как бы плечами пожала. Вполне себе тощая.
- Сплю. В кино хожу. - Он отложила меню и посмотрела на меня. - Пошли давай, а? Что мне, всю ночь…
- Слушайте, - говорю. - Мне сегодня не очень по себе. У меня была бурная ночь. Богом клянусь. Я вам заплачу и всяко-разно, но вы не будете возражать, если мы не станем это делать? Вы не очень против будете? - Засада в том, что мне просто не в жиляк было. Больше тоскливо, чем стоял, сказать вам правду. От нее тоскливо. Ее зеленое платье в гардеробе висит и всяко-разно. А кроме того, я вообще не думаю, что у меня встал бы на того, кто весь день сидит в дурацком кино. По-честному, наверно, не встал бы.
Она подошла ко мне с такой уматной рожей, будто не поверила.
- Чего такое? - спрашивает.
- Ничего не такое. - Ух как меня заколотило. - Засада в том, что у меня очень недавно операция была.
- Ну? Где?
- На этом, как его - на клавикорде.
- Да ну? А это, нахрен, где?
- Клавикорд? - говорю. - Ну, вообще-то он в спинномозговом канале. В смысле, вполне глубоко в спинномозговой канал закопался.
- Да ну? - говорит. - Это туго. - А потом она села, нафиг, мне на коленки. - Ты лапуся.
Меня так заколотило, что я врал себе дальше напропалую.
- Я еще не оправился, - говорю.
- Ты похож на парня из кино. На этого. Как его. В общем, сам знаешь. Как же, нахрен, его зовут?
- Фиг знает, - отвечаю. А она с коленей моих, нафиг, не слазит.
- Да знаешь. Он еще в той картине был с Мель-вином Дугласом? Там еще, где мелкий братец у Мель-вина Дугласа? Который еще за борт падает? Ну ведь знаешь, о ком я.
- Нет, не знаю. Я стараюсь в кино как можно реже ходить.
Тут она давай со мной чудить. Дуболомно так и всяко-разно.
- Вы бы не против перестать? - спрашиваю. - Я не в настроении, я ж вам только что сказал. Я недавно операцию перенес.
Только она с коленок моих ни встала, ничего, а поглядела на меня так гнусно, что мама дорогая.
- Слышь, - говорит. - Я спала вообще, когда этот долбанутый Морис меня разбудил. Если ты думаешь, я…
- Я же сказал, я вам заплачу, что пришли, и всяко-разно. По - честному. Грошей у меня много. Просто я практически только оправляюсь после очень серьезной…
- А какого ж хера тогда ты сказал этому долбанутому Морису, что тебе девка нужна, а? Если у тебя, нафиг, операция на твоем, нафиг, как его там. А?
- Я думал, мне лучше станет, а не стало. Я слегка не подрассчитал. Кроме шуток. Извините. Если вы на секундочку встанете, я схожу за бумажником. Честно.
Разозлилась она, как не знаю что, но встала у меня, нафиг, с колен, чтоб я сходил к комоду за лопатником. Я вытащил пятерку и отдал ей.
- Большое спасибо, - говорю. - Огроменное просто спасибо.
- Это пятерка. А стоит десятку.
Чудит, сразу видать. Вот чего-то такого как раз я и боялся - по-честному боялся.
- Морис сказал - пятерку, - говорю. - Сказал, пятнадцать до полудня, пятерку за палку.
- Десять за палку.
- Он сказал - пять. Мне очень жаль - по-честному, - но больше я ничего не выкачу.
Она вроде как бы пожала эдак плечами - как раньше, - а потом говорит, очень холодно:
- Ты мне платьице не принесешь? Или тебе слишком трудно? - Не малявка, а жутик какой-то. Даже этим своим корявым голосочком напугать может. Да будь она старой шлюхой, с кучей краски на роже и всяко-разно, и то не была б таким жутиком.
Я пошел и сходил за ее платьем. Она его надела и всяко-разно, потом сгребла с кровати верблюжье пальто.
- Пока, нищеброд, - говорит.
- Пока, - говорю. Ни спасибо ей ни сказал, ничего. Ну и хорошо, что не сказал.
14
Когда эта Солнышко ушла, я немного посидел в кресле и выкурил пару сиг. Снаружи светало уже. Ух как мне было гнило. Так тоскливо, что вы себе и представить не можете. И я тогда вот чего - я начал вслух как бы разговаривать, с Олли. Я так делаю иногда, если совсем невпротык. Твержу ему, чтоб домой шел, брал велик и ждал меня перед домом Бобби Фэллона. Бобби Фэллон совсем недалеко от нас в Мэне жил - ну, то есть, давно еще. В общем, там вот что было: однажды мы с Бобби собрались на великах на озеро Седебего. Хотели пожрать с собой взять, воздушки - ну, мы ж пацаны и всяко-разно, думали, чего-нибудь из воздушек настреляем. А Олли, короче, услыхал, как мы договариваемся, и тоже захотел, а мы не взяли. Я ему сказал, что он еще мелкий. Поэтому теперь время от времени, когда мне сильно тоскливо, я ему все время повторяю: "Ладно. Дуй домой, бери велик и жди меня перед домом Бобби Фэллона. Чтоб пулей". Фигня не в том, что я его с собой не брал, когда сам ходил куда-нибудь. Я брал. А вот в тот день не взял. Он не разозлился - он никогда ни на что не злился, - только я все равно про это думаю, когда мне очень тоскливо.
Наконец, в общем, я разделся и залез в постель. Хотел помолиться или как-то, когда улегся, только не смог. Я не всегда могу молиться, если хочется. Во-первых, я вроде как атеист. Иисус мне в струю и всяко-разно, а прочая фигня в Библии по большей части - фуфло. Взять Апостолов, к примеру. Сказать вам правду, они меня раздражают, как не знаю кто. Когда Иисус помер и всяко-разно, они еще ничего, а пока был жив, они Ему столько же пользы приносили, что дырка в башке. Только подставляли Его по-всякому. Мне в Библии почти все нравятся больше Апостолов. Если по правде, так больше всех после Иисуса в Библии мне нравится этот псих и всяко-разно, который в склепах жил и все камнями себя побивал. Мне этот гад в десять раз больше Апостолов нравится, бедолага. Я все время из-за него в свары ввязывался, когда в Вутоне учился, с тем пацаном, что дальше по коридору жил, с Артуром Чайлдзом. Этот Чайлдз был квакер и всяко-разно, и все время Библию читал. Нормальный такой пацан, мне он нравился, но вот как до фигни всякой в Библии дойдет - сразу с ним собачимся. Он все твердил, что мне если не нравятся Апостолы, то Христос и всяко-разно тоже не нравится. Говорит, любить их полагается потому, что Христос их сам выбрал. Я говорю: я знаю, что выбрал, но выбирал-то он их наобум. Говорю, у Него ж не было времени ходить и всех анализировать. Я Христа ни обвиняю, никак. Он же не виноват, что Ему времени не хватило. Помню, спросил этого Чайлдза, как он считает - Иуда, тот, что Христа предал и всяко, в Ад после самоубийства отправился или как? Чайлдз говорит: конечно. И вот тут как раз я с ним не согласился. Говорю: спорнем на тыщу, что Христос никогда этого Иуду в Ад не сошлет. И сейчас спорнул бы, если б тыща была. Я думаю, любой Апостол Иуду бы в Ад отправил и всяко-разно - да еще и вприпрыжку, - но на что угодно спорнуть, Христос бы так делать не стал. А этот Чайлдз говорит, у меня засада в том, что я в церковь не хожу или как-то. Тут он в каком-то смысле прав. Не хожу. Во - первых, штрики у меня разной веры, а все дети в семье - атеисты. Сказать вам правду, я священников даже не перевариваю. У тех, что в школах были, куда я ходил, у всех такие поповские голоса, когда проповеди свои читают. Господи, как же я их ненавижу. И нет бы нормальными голосами говорить. А то как пасть раскроют - такое фуфло.
Ладно, в общем, когда я лежал в постели, помолиться у меня ни шиша не вышло. Только начну, как прямо вижу: Солнышко меня нищебродом обзывает. Наконец я не выдержал, сел на кровати и выкурил еще сигу. На вкус - параша. Я, наверно, две пачки уже выкурил, как из Пеней свалил.
Вдруг ни с того ни с сего, пока я лежу там и курю, кто-то в дверь стучит. Я надеялся, что это не ко мне в дверь стучат, но все - таки мне отлично известно было, нафиг, что ко мне. Фиг знает, откуда, но знал. И кто там, тоже знал. Я телепат.
- Кто там? - спрашиваю. Я нехило так испугался. Ссыкун я насчет такой хреноты.
А там только снова постучали. Громче.
Наконец я слез с кровати в одной пижаме и открыл дверь. Даже свет включать не надо было, потому что уже день. Там стояли эта Солнышко и Морис - субчик из лифта.
- Что такое? Вам чего надо? - говорю. Ух, а голос у меня дрожит, как я не знаю что.
- Да ничё особого, - говорит этот Морис. - Тока пятерку.
Он за них обоих разговаривал. Эта Солнышко только радом стоит, рот разинув и всяко-разно.
- Я ей уже заплатил. Пятерку дал. Спросите сами, - говорю. Ух как же у меня голос-то дрожит.
- Десятка, шеф. Я ж те сказал. Десятка за палку, пятнашка до полудня. Я те грил.
- Вы не это мне сказали. Вы сказали пятерку за раз. Сказали, пятнадцать до полудня, - это да, но я отчетливо слышал, как вы…
- Рассупонивайся, шеф.
- Чего ради? - говорю. Ох, это сердце меня чуть из комнаты, нафиг, не выталкивало. Все-таки надо было хоть одеться, что ли. Жуть, когда стоишь в одной пижаме и какая-то вот такая хренота творится.
- Пошли, шеф, - говорит этот Морис. И толкает меня этой своей захезанной рукой. Я чуть на пердак не свалился - Морис этот огромный же, падла. А потом я и вякнуть не успел, как они с Солнышком уже в номере. Будто хозяева, нафиг. Эта Солнышко на подоконнике расселась. А Морис этот плюхнулся в кресло, растеребил себе воротничок и всяко-разно - он в лифтерской форме еще был. Ух как меня трясло.
- Лана, шеф, отстегивай. Мне на работу еще.
- Я ж вам раз десять сказал, я вам ни цента больше не должен. Я уже дал ей пятерку…
- Кончай херню пороть, ну? Отстегивай.
- Чего это ради я должен ей еще пять? - говорю. Голос у меня срывался и чуть по комнате не скакал. - Харэ меня трамбовать.
Этот Морис всю куртейку свою расстегнул. Под ней у него был этот фуфлыжный воротничок, а ни рубашки, ничего больше не было. Жирное волосатое пузо.
- Никто никого не трамбует, - говорит. - Отстегивай, шеф.
- Не буду.
Когда я это сказал, он встал с кресла и на меня пошел и всяко-разно. С таким видом, будто он сильно-сильно устал или ему сильно-сильно скучно. Ох как же я перессал. еще помню, я как бы руки на груди сложил. А вообще все бы не так фигово, наверно, если б на мне этой, нафиг, пижамы не было.
- Отстегивай, шеф. - Он уже совсем ко мне подошел. Заладил, как пономарь: "Отстегивай, шеф". Вот дебил.
- Не буду.
- Шеф, ты мя вынуждаешь из тя вышибить чутка. Я не хочу, но так похоже, - говорит. - Ты нам должен пятерку.
- Ничего я вам не должен, - говорю. - А будете вышибать, я заору как не знаю что. Всю гостиницу разбужу. Полиция и всяко-разно. - Голос у меня дрожал, гадство.
- Валяй. Ори, нафиг, сколько влезет. Отлично, - говорит этот Морис. - Хочешь, чтоб предки узнали, как ты ночь со шлюхой тут барахтался? А еще приличный пацан такой? - Он вполне себе соображал, для хезушника-то. По-честному.
- Оставьте меня в покое. Если б вы сказали десятка, я б не рыпался. Но вы отчетливо…
- Не отстегнешь, значит? - Он меня, нафиг, совсем к двери прижал. Чуть не топтался по мне, с этим своим захезанным волосатым пузом и всяко-разно.
- Оставьте меня в покое. И убирайтесь, нахер, из моего номера, - говорю. А руки у меня по-прежнему сложены и всяко - разно. Господи, вот же я ушибок.
Тут Солнышко рот впервые раскрыла.
- Эй, Морис, - говорит. - Мне лопатник у него взять? Он у него там на как его там.
- Ага, давай.
- Оставьте мой бумажник в покое!
- Взяла уже, - говорит Солнышко. И помахала у меня перед носом пятеркой. - Видишь? Я у тебя только пятерку взяла, которую ты мне должен. Я не жулик.
И тут я вдруг разревелся. Что угодно бы отдал, только б не реветь, а заревел.
- Нет, - говорю, - вы не жулики. Вы только сперли у меня пять…
- Заткнись, - говорит этот Морис и пихает меня.
- Оставь его в покое, а? - говорит Солнышко. - Пошли уже, а? Долг взяли, капуста у меня. Пошли. Давай, ну?
- Иду, - говорит Морис. Только не пошел.
- Я серьезно, Морис, эй. Оставь его в покое.
- А я ж его рази пальцем? - спрашивает он, весь такой невинненький, как я не знаю что. А потом чего - потом он щелбан дал мне по пижаме, очень сильно. Не скажу куда, но больно было, как не знаю что. Я ему сказал, что он, нафиг, гнусный дебил.
- Это чё такое? - говорит. И ладонь к уху поднес, с понтом, глухой. - Чё? Кто я?
А я по-прежнему ну как бы реву. Зла, нафиг, не хватает, и колотит, и всяко-разно.
- Ты гнусный дебил, - говорю. - Ты тупое дебильное жулье, года через два на улице ты на кофе клянчить будешь, как все эти оборванцы. И все гнусное пальто у тебя будет в соплях, и ты будешь…
Тут он мне и двинул. Я даже ни дернулся, чтоб уклониться, ничего. Только чую, как он неслабо мне в живот заехал.
Но меня ни вырубило, ничего, потому что я помню, как лежу на полу, а они из номера выходят и дверь за собой закрывают. Я потом еще долго на полу лежал, как тогда со Стрэдлейтером. Только теперь я думал, что подыхаю. По-честному. Вроде как тону или чего-то. Засада в том, что не вздохнуть. Когда я наконец встал, в ванную пришлось тащиться скрючившись, я за живот держался и всяко-разно.
Только я же долбанутый. Ей-богу, долбанутый. Где-то на полдороге в ванную я как бы стал прикидываться, будто мне пулю в живот зафигачили. Это Морис меня подстрелил. И теперь я тащусь в ванную накатить бурбона или как-то, чтоб нервы успокоить и по - честному уже за дела приняться. Я прикинулся, как выхожу из ванной, весь такой при параде и всяко-разно, с пушкой в кармане, чуть покачиваюсь. Потом такой спускаюсь по лестнице - не на лифте. За перила держусь и всяко-разно, а из угла рта струйка крови по чуть-чуть. И чего делаю - спускаюсь так на несколько этажей, кишки придерживая, кровища кругом, а потом жму кнопку лифта. И только этот Морис открывает двери, как видит меня с пушкой и давай визжать этим своим ссыкливым голоском, чтоб его оставили в покое. Но я ему все равно всажу. Шесть выстрелов, прямо в жирное волосатое пузо. Потом швырну пушку в шахту лифта - стерев сначала пальчики и всяко-разно. Затем доползу до номера, позвоню Джейн и попрошу приехать и перевязать мне кишки. Я так и видел ее: сигу мне подносит, чтоб я покурил, пока из меня кровь хлещет и всяко-разно.
Кино, нафиг. От него вся херня. Без балды.
В ванной я просидел где-то час - в ванне и всяко-разно. Потом обратно до кровати доплелся. Уснуть сразу не получилось - я ж даже не устал, - но уснул наконец. Хотя лучше всего было б вот чего - в жилу было бы покончить с собой. Хоть в окошко прыгай. И прыгнул бы, наверно, кабы точно знал, что меня сразу чем-нибудь накроют, как приземлюсь. Не в жилу, если толпа дурацких глазолупов стоит и пялится, когда от меня одна каша.
15
Спал я недолго, потому что когда проснулся, было всего часов десять. Как только выкурил сигу, мне тут же захотелось жрать. В последний раз я зачикал те два гамбургера с Броссаром и Экли, когда мы в Эйджерстаун в кино ездили. Давно. Чуть не полвека назад. Телефон стоял рядом, поэтому я стал было звонить, чтоб завтрак в номер принесли, но как бы испугался, что его пришлют с этим Морисом. Вы долбанулись, если думаете, будто я по нему соскучился. Поэтому я полежал немного в постели и выкурил еще сигу. Решил было звякнуть этой Джейн, проверить, может, она уже дома и всяко-разно, только что-то мне было не в струю.
Я поэтому чего - я этой Сэлли Хейз звякнул. Она ходила в Мэри А. Вудрафф, и я точняк знал, что она уже дома - я ж от нее письмо получил пару недель назад. Она мне, конечно, не сильно в струю, но мы много лет знакомы. Я раньше думал, что она вполне себе такая сечет, - по собственной глупости думал. Все потому, что Сэлли много чего знает про театр, пьесы и литературу, да и о прочей всякой фигне. Если кто-нибудь про такую хрень много знает, сильно не сразу просечешь, дура она или нет. У меня много лет ушло в случае Сэлли. Наверно, и раньше бы просек, если б мы с ней так много, нафиг, не обжимались. У меня большая засада в том, что я вечно думаю, будто эта, с кем я обжимаюсь, нормально сечет. Оно тут, нафиг, совсем ни при чем, только я все равно так думаю.
Ладно, в общем, я ей звякнул. Сначала горничная ответила. Потом ее штрик. Потом она подошла.
- Сэлли? - говорю.
- Да - а кто это? - отвечает. Та еще фуфлыжница. Я уже ее штрику сказал, кто это.
- Холден Колфилд. Ты как?
- Холден! Я прекрасно! Как ты?
- Шикарно. Слышь. Ладно, ты вообще-то как? В смысле, как школа?
- Отлично, - говорит. - Ну то есть - сам знаешь.
- Шикарно. В общем, слышь. Я тут подумал - ты сегодня как, занята? Сегодня воскресенье, но по воскресеньям пара дневных спектаклей есть. Скидки и прочая фигня. Не против сходить?
- Было б здорово. Славно.