25
Когда я вылез наружу, там только светать начало. Такой себе дубак, к тому же, но в струю, раз я так потел.
Я вообще не знал, куда, нахер, мне идти. В другой отель, тратить все Фибины гроши не в жилу. Поэтому я чего - я дошел до Лексингтон и на метро поехал на Гранд-Сентрал. Чемоданы у меня и всяко-разно там, поэтому я прикинул, что посплю в этом долбанутом зале ожидания, где такие скамейки стоят. Так и сделал. Сколько-то было ничего, пока толпы не набежало, - можно было ноги по лавке вытянуть. Только мне что-то не в жилу про это рассказывать. Не сильно-то это путёво. Даже не пробуйте. Кроме шуток. Тоска заест.
Проспал я всего где-то часов до девяти, потому что в зал ожидания набежал где-то мильон народу и ноги с лавки пришлось убрать. Не в струю мне спать, если у меня ноги на полу. Поэтому я сел. Башка по-прежнему болела. Даже хуже. И никогда, пожалуй, в жизни мне тоскливей не было.
Не в жилу было, только я все равно стал думать про этого мистера Антолини: интересно, что он наплетет миссис Антолини, когда та увидит, что я у них ни ночевал, ничего. Только меня с этой стороны не сильно колыхало: я-то знаю, что у мистера Антолини котелок сильно варит, уж он-то чего-нибудь сочинит. Что я домой пошел или как-то. С этой стороны меня не сильно трясло. А трясло меня с той стороны, что я проснулся, а он меня по голове гладит и всяко-разно. В смысле, может, я и не просек, и он не кадрил меня, как гомик. Может, ему просто нравится парней по башке гладить, когда они спят. В смысле - как тут скажешь точно? Никак. Я даже прикидывать стал, может, забрать мне чемоданы да вернуться к нему, я же вроде как обещал. В смысле, я стал прикидывать, что если он даже и гомик, то все равно точняк нормально он со мной обошелся. Он же не возбухал, что я так поздно ему позвонил, и сказал, чтоб я сразу к нему двигал, если мне в жилу. И напрягался, советы мне давал про то, как прикидывать размеры разума и всяко-разно, да и он один же тогда вообще подошел к этому Джеймсу Каслу, про которого я рассказывал, когда тот разбился. Вот всю эту фигню я и прикидывал. И чем больше прикидывал, тем больше тоской маялся. В смысле, начал уже прикидывать, может, и надо к нему вернуться. Может, он меня по башке гладил просто от нефиг делать. И чем больше прикидывал, тем тоскливей мне было, тем больше хер проссышь. А фиговей всего, что глаза у меня болели, как не знаю что. Болят и режет их с недосыпу. А кроме того, я вроде как простыл, и платка, нафиг, у меня с собой не было. У меня они в чемодане, только не в жилу же мне их из камеры хранения вытаскивать и разлатывать там на людях, и всяко-разно.
На скамейке рядом кто-то журнал забыл, и я его читать начал - прикинул, может, так хоть ненадолго отвлекусь от мистера Антолини и еще мильона всякой фигни. Только от этой, нафиг, статьи, которую я читать начал, чуть ли не еще херовей стало. Про гормоны. Написано, как надо выглядеть - рожа, глаза и всяко-разно, - если у тебя с гормонами все путем, а я так ни фига не выглядел. Я выглядел точняк, как тот типус в статье, с паршивыми гормонами. Поэтому меня еще и насчет гормонов заколотило. А потом другую статью прочитал - как просечь, есть у тебя рак или нет. Там написано, что если у тебя во рту болячка и она быстро не заживает, это признак того, что у тебя, наверно, рак. У меня эта параша под губой недели две держалась. Вот я и прикинул, что у меня рак. Неслабо так журналец меня приободрил. Наконец я бросил его читать и вышел наружу прогуляться. Я прикинул, что все равно загнусь через пару месяцев, раз у меня рак. По-честному. Ни фига не сомневался, что загнусь. А от этого было мне ни шиша не роскошно.
На улице того и гляди дождь хлынет, но я пошел все равно гулять. Во-первых, я прикинул, что надо позавтракать. Жрать мне совсем не в жилу было, но я прикинул, что надо бы что-то съесть. В смысле, чего-нибудь с витаминами. И я двинул на восток, где рестораны подешевле, потому что много тратить не в струю.
А по дороге я прошел мимо двух парней - они с грузовика такую нехилую елку сгружали. Один другому говорит:
- Держи ты эту подлюку вверх! Вверх держи, едрену вошь! - Шикарно так про елку выражаться. Но и смешно как-то - жуть, но смешно, поэтому я как бы заржал. И херовей я ничего не мог бы придумать - только я заржал, мне показалось, что сейчас сблюю. По-честному. И я даже начал, но отступило. Фиг знает почему. В смысле, я ж не жрал ничего негигиеничного, и у меня обычно желудок вполне себе крепкий. В общем, я рвоту поборол и прикинул, что съем чего-нибудь - получшеет. Поэтому я зашел в такое заведение, что вроде как подешевле, и заказал кофе с пончиками. Только пончики я жрать не стал. Не глотались они чего-то. Засада в том, что если какая тоска берет, глотать трудно, как я не знаю что. А официант ничего, нормальный. Забрал пончики и денег с меня не взял. Я кофе только выпил. Потом вышел и двинул к Пятой авеню.
Был понедельник и всяко-разно, и уже почти Рождество, все магазы открыты. По Пятой авеню поэтому не очень фигово так было гулять. Ничего так, рождественски. На перекрестках эти тощие Санта-Клаусы стоят, в колокольчики трезвонят, и девки из Армии Спасения - те, на которых ни помады нет, ничего, тоже в колокольчики блямкают. Я шел и вроде как озирался, вдруг тех монашек увижу, с которыми вчера познакомился, только их нигде не было. Я, в общем, так и знал, они же мне сами сказали, что в Нью-Йорк преподавать приехали, только я их все равно искал. В общем, вдруг ни с того ни с сего совсем Рождество такое стало. По городу мильон малявок со штрунями рассекает, то в автобус, то с автобуса, то в магаз, то из магаза. Нехило бы и Фиби тут. Она, конечно, уже не такой карапуз, чтоб совсем уж рехнуться в отделе игрушек, но ей в струю дурака валять и людей разглядывать. На позапрошлое Рождество я ее с собой за покупками брал. Неслабо мы время провели. Кажется, в "Блуминдейлз". Зашли в обувной отдел и прикинулись, будто она - Фиби такая - хочет купить эти высокие походные сапоги, где еще мильон где-то дырочек, чтоб шнуровать. Бедный этот продавец от нас чуть на стенку не полез. Фиби такая пар двадцать перемерила, и всякий раз этому бедняге приходилось один сапог до самого верху шнуровать. Гнусный трюк, только Фиби угарно было, как не знаю что. Наконец мы купили мокасины и сказали на счет записать. Продавец нормально так отнесся. Знал, наверно, что мы дурака валяем, потому что Фиби такая всегда начинает хихикать.
Ладно, в общем, я все топал и топал по Пятой авеню, без галстука, без ничего. И тут вдруг ни с того ни с сего начала какая-то жуть твориться. Только дойду до конца квартала, только соступлю, нафиг, с бордюра, как такое чувство, что дорогу ни шиша не перейду. А буду тонуть и тонуть, и никто меня больше не увидит. Ух как я обоссался. Вы не представляете. Всего потом прошибло гадски - и рубашка мокрая вся, и трусы, и как-то. А потом я еще чего-то начал. Как дойду до перекрестка, так начинаю вроде как со своим братцем Олли разговаривать. Говорю ему: "Олли, не дай мне исчезнуть. Олли, не дай мне исчезнуть. Олли, не дай мне исчезнуть. Прошу тебя, Олли". А как на другую сторону перейду и не исчезну - говорю ему спасибо. А потом все заново, как до следующего перекрестка доберусь. Только я дальше пер и всяко-разно. Наверно, вроде как остановиться боялся - сказать вам правду, не помню. Только знаю, что не останавливался, пока в Шестидесятые не заглубился, мимо зоосада и всяко-разно. А там на эту скамейку такую сел. Еле отдышался, и в поту по-прежнему, гадство. И сидел я там, наверно, где-то час. Наконец я чего прикинул - я прикинул свалить. Домой больше не возвращаться и больше не ходить ни в какую школу. Прикинул, что с Фиби такой еще разок увижусь, как бы попрощаться и всяко-разно, верну ее рождественские гроши, а потом на Запад стопом поеду. Я чего прикинул, - я к тоннелю Холланд пойду, а там попрошусь к кому-нибудь, а потом еще попрошусь и еще, и еще, и через несколько дней буду уже где-нибудь на Западе, где все нормалек и солнышко, и где меня никто не знает, и я там на работу устроюсь. Я прикинул, что работу найду на какой-нибудь заправке, буду бензин да масло народу в машины заливать. Да вообще пофиг, что там за работа. Главное - чтоб меня никто не знал и я не знал никого. Я прикинул, я еще чего сделаю - я, с понтом, буду таким глухонемым. Так не придется, нафиг, разводить ни с кем эти дурацкие бессмысленные базары. А если кто - то мне чего-то захочет сказать, пускай на бумажке пишет и мне подсовывает. Скоро это их достанет, как не знаю что, и базары по гроб жизни прекратятся. Все станут думать, что я такой глухонемой бедолага, и оставят меня в покое. Пускай я им там буду в их дурацкие машины бензин и масло заливать, а мне за это будут гроши платить и всяко-разно, а я себе на них построю хижину где-нибудь и жить в ней буду по гроб жизни. Построю возле самого леса, не в самом лесу, чтоб солнце было всегда, как не знаю что. Сам себе стану готовить, а потом, если в струю жениться будет или как-то, познакомлюсь с такой уматной девчонкой, тоже глухонемой, и мы поженимся. Она поселится у меня в хижине, а если захочет мне что-нибудь сказать, пускай пишет на бумажке, нафиг, как все. А если дети у нас будут, мы их где-нибудь спрячем. Купим им кучу книжек и сами научим читать и писать.
Меня разгоношило, как не знаю что, когда я про это подумал. По-честному. Не, я знаю, про глухонемого - это как-то совсем уж чекануто, но мне в струю было все равно. И я по-честному прикинул двигать на Запад и всяко-разно. Мне только хотелось с Фиби такой сперва попрощаться. Поэтому я вдруг рванул, как полоумный, через дорогу - чуть, нахер, вообще не убился, сказать вам правду, - залетел в канцелярский магаз и купил себе блокнот и карандаш. Прикинул: напишу ей записку, скажу, где встретимся, чтоб попрощаться и вернуть ей рождественские гроши, отнесу в школу и попрошу кого-нибудь из учительской ей передать. А сам все равно только сунул блокнот и карандаш в карман и чуть не бегом давай к ее школе - меня слишком подбрасывало, чтоб в магазе прямо записку писать. А быстро я поршнями шевелил, чтоб она записку получила еще до того, как домой на обед двинет, времени там не очень много оставалось.
Само собой, я знал, где ее школа, потому что мелким сам в нее ходил. Дошел, а там уматно так. Фиг знает, наверно, и не вспомню уже, как там внутри, только вот вспомнил. Точняк так же, как при мне. Внутри тот же здоровенный двор, как бы темный такой всегда, а вокруг лампочек - клетки, чтоб не разбились, если мячом влепят. Те же кружки по земле нарисованы для игр и прочей фигни. И те же баскетбольные кольца без сеток - только щиты да кольца.
Нигде вообще никого не было - наверно, урок идет, не переменка, а для обеда еще рано. Я только одного пацаненка и увидал - цветного, он в сортир пилил. Из кармана штанов сзади бирка такая деревянная торчит, пропуск - мы так тоже делали, чтоб не прикапывался никто и всяко-разно, пустили нас в сортир или нет.
Меня по-прежнему потом пробивало, но уже не так фигово. Я подошел к лестнице и сел на нижнюю ступеньку, вытащил карандаш с блокнотом. На лестнице воняло так же, как и при мне. Будто на нее только что нассали. Школьные лестницы всегда так воняют. В общем, сел я и написал такую записку:
Дорогая Фиби,
Я больше не могу ждать среды, поэтому наверно поеду автостопом на запад сегодня. Встретимся в Музее искусства возле двери в четверть 1-го если можешь и я верну тебе рождественские гроши. Я не много потратил.
С любовью,
Холден
Школа у нее, считай, возле самого музея, и по пути домой на обед ей все равно мимо него идти, поэтому я знал, что нормально мы с ней встретимся.
Потом я двинул по лестнице к учительской, чтобы записку отдать кому-нибудь, чтоб Фиби на урок передали. И бумажку раз десять сложил, чтоб никто не развернул. В школе, нафиг, никому доверять нельзя. Только знал, что все равно ей передадут, раз я ей брат и всяко-разно.
Только пока я шел по лестнице, вдруг ни с того ни с сего просек, что сейчас опять сблюю. Только не сблевал. Присел на ступеньку и получшело. А пока сидел, заметил такую вот долбанутую фигню. На стене кто-то написал "хуй вам". Я, нафиг, чуть на потолок не полез. Прикинул, как Фиби и прочие малявки увидят такое и не поймут, что, нахер, это вообще значит, а потом какой - нибудь гнусный пацан им возьмет и объяснит - само собой, сикось-накось, - и они станут про это думать, и, может даже, заколотит их на день-другой. Убить вообще того, кто это написал. Наверно, какой-нибудь шаромыжник-извращенец среди ночи проник в школу отлить или как-то, а потом написал на стене. Я все прикидывал, как я его ловлю за этим занятием, как башку ему размазываю по ступенькам, пока не сдохнет, нахер, до конца, весь в кровище. Только еще я просекал, что кишка у меня тонка так сделать. Точняк. От этого мне еще тоскливей стало. У меня едва кишки-то хватило рукой это стереть, сказать вам правду. Я все ссал, что какой-нибудь препод меня поймает и решит, что это я накорябал. Только в конце концов я все равно стер. А потом двинул дальше к учительской.
Директора там не было, за машинкой сидела только дама какая-то, лет ста. Я сказал ей, что я брат Фиби Колфилд из 4Б-1, и попросил передать, пожалуйста, записку. Очень важно, говорю, потому что мама заболела и обед не приготовит, поэтому Фиби придется со мной встретиться и пообедать в аптечной лавке. Нормально так она отнеслась, эта старушенция. Взяла у меня записку и позвала из соседнего кабинета какую-то другую даму, и другая дама эта понесла записку Фиби. Потом мы с той дамой, которой лет сто, чутка потрепались. Ничего она так себе, и я ей сказал, что ходил в эту школу, и братья мои тоже. Она меня спросила, в какую я сейчас хожу, я говорю - в Пеней, а она говорит, Пеней - очень хорошая школа. Даже захоти я ее поправить, у меня сил бы не было. А кроме того, раз она считает Пеней хорошей школой, то пускай. С какой радости сообщать чего-то новое, если человеку уже лет сто. Им все равно не понравится. А немного погодя я отвалил. Уматно вышло. Она мне вслед орет:
- Удачи! - совсем как этот Спенсер, когда я из Пеней сваливал. Господи, как я ненавижу, если мне орут "Удачи!", когда я откуда-нибудь сваливаю. Тоска сплошная.
Вниз я пошел по другой лестнице и там тоже увидел на стене "хуй вам". Снова попробовал рукой стереть, только тут выцарапали ножом или как-то. Не стиралась, хоть тресни. Да все равно бесполезняк. Будь у тебя даже мильон лет, все равно и половины всех "хуй вам" в мире не сотрешь. Не выйдет.
Я посмотрел на часы во дворе - только без двадцати двенадцать, до фига еще времени до встречи с Фиби. Только я все равно сразу к музею пошел. Больше-то некуда. Может, зайду в будку да звякну этой Джейн Гэллахер перед тем, как двинуть стопом на запад, - только не в жиляк мне чего-то было. Я ж даже не был уверен, что она вообще домой на каникулы вернулась. Поэтому я просто двинул к музею и стал там околачиваться.
Пока я ждал Фиби в музее, на самом входе и всяко-разно, подваливают ко мне два таких малявки и спрашивают, не знаю ли я, где тут мумии. У того пацанчика, что спрашивал, ширинка расстегнулась. Я ему про это сказал. И он штаны свои застегнул - прямо там же, где стоял и со мной разговаривал, - ни за колонну не стал заходить, ничего. Я чуть не сдох. Заржал бы, только испугался, что опять блевать потянет, поэтому не стал.
- Где тут мумии, дядя? - снова спрашивает пацан. - Не в курсе?
Я чуть повалял с ними дурака.
- Мумии? - спрашиваю одного. - Эт чего?
- Ну мумии. Знаете, трупаки такие. Их еще в рыбницах хоронят.
В рыбницах. Я чуть не сдох. Он гробницы имел в виду.
- А вы, парни, чего не в школе? - спрашиваю.
- Уроков нет, - отвечает тот, который разговаривал. Врет, гаденыш, видно же, как я не знаю что. А мне все равно делать нефиг, пока Фиби не придет, поэтому я помог им найти, где мумии. Ух, я ж раньше точно знал, где они, только в музее этом уже много лет не был.
- А вас мумии интересуют? - спрашиваю.
- Ну.
- А твой дружбан говорить умеет? - спрашиваю.
- Он не дружбан. Он мне братан.
- Так может говорить? - Я поглядел на того, который и рта не раскрыл. - Ты вообще говорить умеешь?
- Ну, - отвечает. - Тока не хочу.
Наконец мы нашли мумий, заходим.
- Знаешь, как египтяне покойников хоронили? - спрашиваю пацана.
- Не-а.
- А пора бы. Очень интересно. Оборачивали им лица такими тряпками, которые вымачивали в каком-то секретном химикате. И так они тыщи лет могли в своих гробницах лежать, и лица у них ни гнили, ничего. Никто так больше не умеет, только египтяне. Даже современная наука.
А чтоб добраться к мумиям, надо по такому как бы узкому коридору пройти с камнями сбоку, которые вытащили прямо из этой гробницы фараона и всяко-разно. Там вполне себе жутко, и сразу видно, что этим фертикам не очень в струю. Жались ко мне, как я не знаю что, а тот, который ни фига не разговаривал, чуть ли не за рукав мне цеплялся.
- Пошли, а? - брату своему говорит. - Я их уже видал. Ну пошли, а? - Потом развернулся и дал деру.
- Он ссыт, как водопад просто, - второй говорит. - Пока! - И тоже дернул.
Поэтому я в гробнице остался один. Мне как бы в жилу в каком-то смысле. Там нормально так, спокойно. А потом вдруг - ни за что не угадаете, чего я там увидел на стене. Еще один "хуй вам". Красным карандашом или как-то, прямо под стеклом, под камнями.
Вот где засада вся. Даже такого места не найдешь, где нормально и спокойно, потому что нет таких мест. Только думаешь, что есть, а доберешься до него, чуть отвернешься - и кто-нибудь подлезет втихушку и прямо у тебя перед носом напишет "хуй вам". Сами попробуйте. Я так даже прикидываю, что вот сдохну когда-нибудь, и сунут меня в могилу на кладбище, и будет у меня надгробье и всяко-разно, и на нем "Холден Колфилд" написано, а потом год, когда родился, и год, когда помер, а прямо под низом будет: "хуй вам". К бабке не ходи.
Когда я вышел оттуда, где мумии, мне в сортир захотелось. На меня как бы дрыщ такой напал, сказать вам правду. Дрыщ-то ладно, только еще кое-что случилось. Выхожу из тубза, даже до двери не дошел, и тут вроде как отключился. Но мне повезло. В смысле, мог бы и убиться, когда на пол грохнулся, а я вроде как на бок эдак приземлился. И вот умора. Мне вроде как получшело, когда я отключился. По-честному. Рука только болела - наверно, потому что грохнулся, но хоть башка, нафиг, больше не кружилась.