Прошло много времени, прежде чем X сумел отложить записку, не говоря о том, чтобы вытащить из коробочки часы отца Эсме. Все же решившись, он увидел, что стекло при пересылках разбилось. Целы ли они в остальном, спросил он себя, но мужества завести и проверить ему не хватило. Он просто еще очень долго просидел, держа их в руке. А потом как-то вдруг, почти восторженно захотел спать.
Возьмите очень сонного человека, Эсме, и он наверняка сумеет сохранить все свои та… все тэ-а-эл-а-эн-тэ-ы в целости.
Губки - ах, в глазах листва
Когда зазвонил телефон, седой спросил девушку - и почтения в его голосе было маловато, - может, ему почему-либо не стоит снимать трубку. Девушка услышала как бы издалека и обратила к нему лицо: один глаз - с той стороны, где свет, - прижмурен, а открытый, сколь бы неискренне открыт ни был, распахнут очень широко и такой при этом синий, что чуть ли не фиалковый. Седой попросил ее побыстрее, и она приподнялась на правом локте - но не очень поспешно, чтобы только движение не выглядело формальным. Левой рукой она отмела со лба волосы и сказала:
- Господи. Откуда я знаю? В смысле - ты сам как думаешь?
Седой ответил, что как ни взгляни, а разницы пшик, и левой рукой скользнул под локоть, на который девушка опиралась, пробрался пальцами вверх по ее руке изнутри, меж теплым предплечьем и грудной клеткой. Правой рукой потянулся к телефону. Чтобы не шарить, ему пришлось чуть приподняться, и затылком он задел абажур. В тот миг свет чрезвычайно, хоть и чересчур наглядно льстил его почти совсем белым сединам. Хоть волосы теперь и спутались, очевидно, их недавно стригли - или, скорее, приводили в порядок. На висках и затылке подравнивали по обычаю коротко, а по бокам и на макушке оставили длинновато, и выглядело вообще-то слегка "солидно".
- Алло? - звучно произнес он в трубку. Девушка наблюдала за ним, по-прежнему опираясь на локоть. Глаза ее, скорее просто открытые, нежели настороженные или задумчивые, отражали в основном лишь собственный размер и цвет.
Из трубки донесся мужской голос - окаменелый, однако грубо, почти непристойно торопливый по случаю разговора:
- Ли? Разбудил?
Седой коротко глянул влево, на девушку.
- Кто это? - спросил он. - Артур?
- Ну… Разбудил?
- Нет-нет. Лежу читаю. Что-то случилось?
- Точно не разбудил? Ей-богу?
- Нет-нет - абсолютно, - сказал седой. - Вообще-то я теперь в среднем часа по четыре вшивых…
- Я чего звоню, Ли, - ты случайно не заметил, когда Джоанн уходила? Она случайно не с Элленбогенами ушла?
Седой снова глянул влево, но повыше, поверх девушки, которая теперь наблюдала за ним - ни дать ни взять юный голубоглазый ирландский полисмен.
- Нет, не заметил, Артур, - ответил он, не сводя глаз с дальнего сумрачного угла, где стена встречалась с потолком. - Она разве не с тобой ушла?
- Нет. Господи, нет. Ты вообще, что ли, не видел, как она уходила?
- Да нет, Артур, вообще-то не видел, - сказал седой. - Я вообще ни черта весь вечер не видел. Едва зашел, сразу вляпался в длиннейший даже не треп, а вообще бог знает что с этим французским остолопом, венским, откуда он еще там. Каждый клятый иностранец так и норовит бесплатно консультацию юриста получить. А что? Что случилось? Джоанн потерялась?
- Ох господи. Кто ж его знает? Я вот не знаю. Ты же знаешь ее - как накачается, так и вперед. Откуда я знаю? Она же могла…
- Элленбогенам звонил? - спросил седой.
- Ну. Их еще дома нет. Я не знаю. Господи, я ведь даже не уверен, с ними она ушла или нет. Я одно знаю. Всего одно, язви его в душу. Хватит уже башкой биться. Я серьезно. Теперь уже я серьезно. Хватит. Пять лет. Господи.
- Ладно, попробуй не заводиться, Артур, - сказал седой. - Во-первых, если я знаю Элленбогенов, они, скорее всего, загрузились в такси и поехали в Виллидж на пару часов. И все втроем, вероятно, нагрянут…
- У меня такое чувство, что она принялась обрабатывать какого-нибудь ублюдка на кухне. Просто нюхом чую. Она всегда вешается какому-нибудь ублюдку на шею, если надирается. Но все, хватит. Ей-богу, я уже не шучу. Пять, язви их…
- Ты сейчас где, Артур? - спросил седой. - Дома?
- Ну. Дома. Дом, милый дом. Господи.
- Ну так попробуй полегче… Ты чего - напился, что ли?
- Не знаю. Откуда мне, язви его, знать?
- Ладно, послушай. Расслабься. Просто расслабься, - сказал седой. - Елки-палки, ты же знаешь Элленбогенов. Наверняка опоздали к последнему поезду. И все втроем в любую минуту нагрянут, бурля остроумием, из какого-нибудь ночного клуба…
- Они были на машине.
- Откуда ты знаешь?
- Их нянька. Мы с ней искрящиеся, язви их, беседы ведем. Мы с ней нащупали близость. Мы, как две горошины в стручке, язви его, с ней близки.
- Ладно. Ладно. И что? Не дергайся и расслабься, ну? - сказал седой. - Они все, наверно, втроем в любую минуту сейчас впорхнут. Поверь мне на слово. Ты же знаком с Леоной. Я не знаю, что за… Они же все начинают эдак кошмарно, по-коннектикутски веселиться, как только оказываются в Нью-Йорке. Ясно же.
- Ну да. Ясно. Ясно. Хотя не ясно.
- Да ясно тебе все. Ну ты сам подумай. Они вдвоем, вероятно, затащили Джоанн…
- Слушай. Никому никогда не надо Джоанн никуда тащить. И не вешай мне тут про то, как ее затащили.
- Никто тебе ничего не вешает, Артур, - спокойно сказал седой.
- Я знаю, знаю! Извини. Господи, я уже совсем рехнулся. Ей - богу, ты уверен, что я тебя не разбудил?
- Если б разбудил, Артур, я бы тебе сказал, - сказал седой. Он рассеянно извлек руку из девушкиной подмышки. - Послушай, Артур. Хочешь совет? - сказал он. Взял в пальцы телефонный шнур под самой трубкой. - Я серьезно, ну? Хочешь совет?
- Ну. Не знаю. Господи, я тебе спать не даю. Пошел бы лучше да вскрыл себе…
- Послушай меня минуточку, - сказал седой. - Во-первых - я серьезно, ну? - ляг в постель и расслабься. Налей себе добрый стакан на сон грядущий, залезь под…
- На сон грядущий! Ты издеваешься? Господи, да я целую кварту вылакал за последние два часа, язви ее. На сон грядущий! Я так нализался, что не могу…
- Хорошо. Хорошо. Тогда ложись, - сказал седой. - И расслабься - ты меня слышишь? Скажи-ка мне. Сидеть и изводиться - ну что тут хорошего?
- Ну, я знаю. Я б даже не волновался, елки-палки, но ей же нельзя верить! Ей-богу. Ей-богу нельзя. То есть, можно, но лишь покуда… я даже не знаю, покуда что. А-а-а, да что толку? Я уже совсем рехнулся.
- Ладно. Не будем, ну? Не будем. Сделай доброе дело - попробуй взять и на все это наплевать, а? - сказал седой. - Поди разбери, может, ты делаешь… я честно думаю, ты делаешь из…
- Ты знаешь что я делаю? Знаешь, что я делаю? Стыдно сказать, но ты знаешь, что я делаю почти каждый вечер, язви его в душу? Когда прихожу домой? Хочешь узнать?
- Артур, послушай меня, это не…
- Секундочку подожди - я тебе расскажу, черт бы его побрал. Да я изо всех сил стараюсь не проверять чуланы в квартире, богом клянусь. Каждый вечер прихожу домой и так и жду, что там прячется целая толпа ублюдков. Лифтеры. Курьеры. Легавые…
- Хорошо. Хорошо. Давай попробуем полегче, Артур, - сказал седой. Он резко глянул вправо, где на краю пепельницы была пристроена сигарета, зажженная чуть раньше. Только она, очевидно, погасла, и он ее не взял. - Во-первых, - сказал он в трубку, - я уже много, много раз говорил тебе, Артур, что вот тут ты и совершаешь самую большую свою ошибку. Знаешь, что ты делаешь? Хочешь, я тебе скажу? Ты из кожи вон лезешь - я серьезно, ну?.. Ты просто из кожи вон лезешь, чтобы себя извести. Вообще-то тем самым ты даже подбиваешь Джоанн… - Он умолк. - Тебе дьявольски повезло, что она такая чудесная девчонка. Я не шучу. А ты за ней не признаешь ну никакого вкуса - или мозгов, елки-палки, коли об этом речь…
- Мозгов! Ты смеешься, да? Да нет у нее никаких мозгов, язви ее! Она животное!
Ноздри седого раздулись - судя по всему, он очень глубоко вдохнул.
- Мы все животные, - сказал он. - Если вдуматься, все мы - животные.
- Черта лысого. Я тебе не животное. Может, я дурак и засранец, сукин сын двадцатого века, но никакое не животное. Ты мне давай не это. Я не животное.
- Слушай, Артур. Это нас никуда не…
- Мозги. Господи, ты бы знал, как это смешно. Она же считает себя интеллектуалкой. Вот что самое смешное, живот надорвешь. Читает страницу театральных рецензий, смотрит телевидение, пока совсем не слепнет, - и вот она уже интеллектуалка. Знаешь, на ком я женат? Хочешь знать, на ком? Я женат на величайшей из живущих несостоявшихся, неоткрытых актрис, романисток, психоаналитичек и вообще неоцененных знаменитых гениев Нью-Йорка, язви их в бога душу. А ты не знал, а? Господи, это так смешно, что хоть глотку себе режь. Мадам Бовари Колумбийских курсов самообразования. Мадам…
- Кто? - раздраженно спросил седой.
- Мадам Бовари записалась на курсы Ценителей Телевидения. Боже, если б ты знал, как…
- Будет, будет. Ты же понимаешь, что это нас ни к чему не приведет, - сказал седой. Повернулся и показал девушке двумя пальцами у рта, что ему нужна сигарета. - Во-первых, - сказал он в трубку, - ты же просто дьявольски разумный парень, а такой бестактный, что дальше некуда. - Он выпрямился, чтобы девушка у него за спиной дотянулась до сигарет. - Я серьезно. Это влияет на твою личную жизнь, влияет на твою…
- Мозги. Ох господи, сдохнуть можно! Боже всемогущий! Ты когда-нибудь слышал, как она о ком-нибудь говорит - о мужчинах, в смысле? Когда случай выпадет, сделай милость - попроси ее кого-нибудь тебе описать. Она о каждом мужике, которого увидит, говорит "ужасно привлекательный". Даже самый старый, мерзейший, сальнейший…
- Ладно, Артур, - оборвал седой. - Это ни к чему нас не ведет. Ни к че-му. - Он принял у девушки сигарету. Девушка зажгла две. - А кстати, - сказал он, выпуская дым через ноздри, - как ты сегодня справился?
- Что?
- Как справился сегодня? - повторил седой. - Ну, как дело прошло?
- Ох боже. Не знаю. Паршиво. Две минуты до моей заключительной речи, и адвокат истца, этот Лиссберг, втаскивает чокнутую горничную с охапкой простыней - улики, все в клопиных пятнах. Господи!
- И что? Ты проиграл? - спросил седой, затягиваясь еще раз.
- Знаешь, кто заседал? Засранец Витторио. Бочку на меня катит, что ли. Я даже рта раскрыть не успеваю, как он набрасывается. Ему и слова не скажи. Невозможно.
Седой повернул голову - посмотреть, чем занимается девушка. Та как раз ставила между ними пепельницу.
- Так ты проиграл, что ли? - спросил он в трубку.
- А?
- Я спрашиваю, проиграл?
- Ну. Вот собирался тебе рассказать. На вечеринке не получилось - в этом бедламе-то. Как ты считаешь, Младший взбеленится? Мне, конечно, до фонаря, но как ты думаешь? Взбеленится?
Левой рукой седой аккуратно выложил столбик пепла с сигареты на край пепельницы.
- Не думаю, что так уж непременно и взбеленится, Артур, - спокойно сказал он. - Но велика вероятность, что и не слишком обрадуется. Ты знаешь, как долго мы обихаживали эти три клятых отеля? Сам старик Шэнли начал все…
- Да знаю я, знаю. Младший мне все это уже раз пятьдесят излагал. Красивее сказки я в жизни не слышал. Ладно, ну проиграл я это чертово дело. Но, во-первых, я не виноват. Сначала этот псих Витторио меня изводил весь процесс. Потом эта кретинка горничная начинает совать простыни, все в клопиных…
- Никто и не говорит, Артур, что ты виноват, - сказал седой. - Ты спросил, не кажется ли мне, что Младший взбеленится. А я тебе просто честно высказал свое…
- Я знаю - это я знаю… Не знаю. Какого черта. Может, опять в армию пойду. Я говорил?
Седой снова повернул голову к девушке - быть может, показать, как он терпим, какой он даже стоик. Но девушка не увидела. Она только что перевернула коленом пепельницу и пальцами быстро собирала пепел в кучку, чтобы легче было сгрести; глаза ее обратились на него мигом позднее, чем нужно.
- Нет, не говорил, Артур, - сказал седой в трубку.
- Ну вот. Могу. Пока не знаю. Мне, естественно, это не слишком нравится, и если можно будет избежать, я никуда не пойду. Но, может, и придется. Не знаю. По крайней мере, забвение. Дадут мне касочку и стол побольше, да еще сеточку от комаров красивую - и все будет…
- Мне бы хотелось вбить тебе в эту твою голову хоть какой - то здравый смысл, мальчик мой, - вот чего бы мне хотелось, - сказал седой. - Ты же дьявольски… ты вроде бы разумный парень, а я слышу какой-то детский лепет. И я говорю это совершенно искренне. У тебя куча какой-то ерунды копится, как снежный ком, и, черт возьми, ты больше ни о чем не можешь думать, ты абсолютно неспособен…
- Надо было ее бросить. Понимаешь, да? Надо было покончить с этим прошлым летом, когда мне фартило. И знаешь, почему я этого не сделал? Хочешь узнать, почему?
- Артур. Бога ради. Это совершенно ни к чему нас не приведет.
- Секундочку. Дай я тебе расскажу! Хочешь знать, почему я так не сделал? Я тебе скажу, почему. Потому что ее пожалел. Вот и вся простая правда. Пожалел ее.
- Ну, не знаю. То есть это вне моей юрисдикции, - сказал седой. - Хотя, мне кажется, ты забываешь одну вещь: Джоанн - взрослая женщина. Не знаю, но сдается мне…
- Взрослая! Ты спятил? Она большое дитя, елки-палки! Слушай, вот я бреюсь - ты послушай, послушай, - я бреюсь, а она ни с того ни с сего, язви ее, зовет меня аж из своей комнаты. Я иду смотреть, что там у нее случилось, - не добрившись, пена по всей морде. И знаешь, чего ей надо было? Ей хотелось у меня спросить, как я считаю, хороший ли у нее ум. Богом клянусь. Смотреть противно, говорю тебе. Я смотрю на нее, когда она спит, - я знаю, о чем говорю. Поверь мне.
- Ну, ты лучше знаешь, чем… То есть это вне моей юрисдикции, - сказал седой. - Суть в том, черт бы тебя драл, что ты вообще ничего конструктивного не делаешь, чтобы…
- Мы не сочетаемся, вот и все. Вот и вся простая история. Мы просто чертовски не сочетаемся. Знаешь, чего ей надо? Ей надо здорового такого молчаливого ублюдка, который будет время от времени к ней подходить и вырубать ее намертво - а потом идти дочитывать газету. Вот что ей надо. Я для нее слишком слабак, язви его. Я это знал, еще когда мы женились, - ей-богу знал. Ну вот ты - хитрый гад, никогда не женился, но у людей так бывает - перед тем, как жениться, у них такая вспышка: как оно будет после того, как поженятся. Ну и к черту. Я все эти вспышки к черту посылал. Я слабак. Вот в чем суть.
- Ты не слабак. Ты просто головой не работаешь, - сказал седой, беря у девушки новую зажженную сигарету.
- Еще какой слабак! Еще какой! Да черт побери, я-то знаю, слабак я или нет! Не был бы слабаком, думаешь, было бы все… A-а, да чего там говорить! Еще какой я слабак… Господи, я тебе всю ночь спать мешаю. Повесь ты уже трубку, язви ее, а? Я серьезно. Повесь.
- Не буду я вешать трубку, Артур. Мне бы хотелось тебе помочь, если это вообще возможно, - сказал седой. - На самом деле, ты себе сам роешь…
- Она же меня не уважает. Она меня даже не любит, елки - палки. По сути - если до конца разобраться, - я ее тоже больше не люблю. Не знаю. И да, и нет. По-разному. Туда-сюда. Господи! Только я соберусь все расставить по местам, как мы где-нибудь ужинаем почему-то, и я с нею где-то встречаюсь, и она приходит в каких-нибудь белых перчатках, язви их. Не знаю. Или я начинаю думать, как мы в первый раз ездили в Нью-Хейвен на принстонский матч. Только съехали с Паркуэй, как колесо спустило, холодища стояла адская, и она держала фонарик, пока я чертовню эту чинил… Ну ты понимаешь. Не знаю. Или давай думать про - господи, вот стыдоба, а? - про тот стишок, что я ей послал, когда мы только стали ходить вместе. "Цветом роза ты и снег, Губки - ах, в глазах листва". Господи, вот же стыд - а мне он раньше ее напоминал. Да у нее и глаза-то не зеленые - елки-палки, у нее глаза, язви их, как ракушки, - но все равно напоминал… Не знаю. Что толку говорить? Я совсем свихнулся. Повесь трубку, ну чего тебе стоит? Я серьезно.
Седой прокашлялся и сказал:
- Артур, я не собираюсь вешать трубку. Только одно…
- Однажды она мне костюм купила. На свои. Я тебе не рассказывал?
- Нет, я…
- Пошла, по-моему, в "Триплерз" и купила. Я с ней даже не ходил. В смысле, есть в ней все-таки что-то славное. И самое смешное, что сидел костюмчик неплохо. Пришлось только чуточку в седалище ушить, ну, штаны, и укоротить немного. В смысле, в ней просто дьявольски приятное что-то есть.
Седой послушал его еще немного. Затем резко обернулся к девушке. И так на нее посмотрел, что взгляд, хоть и мимолетный, исчерпывающе дал ей понять, что вдруг сотворилось на том конце провода.
- Так, Артур. Послушай. Никакого толку от этого не будет, - сказал седой в трубку. - Никакого толку. Я серьезно. Теперь послушай. Я совершенно искренне тебе говорю. Будь, пожалуйста, паинькой, разденься и ляг в постельку. И расслабься, а? Джоанн, скорее всего, приедет через пару минут. Ты ж не хочешь, чтоб она тебя в таком виде застала, правда? И эти чертовы Элленбогены наверняка вместе с ней завалятся. Некрасиво же, если вся эта банда застанет тебя в таком виде, а? - Послушал. - Артур? Ты тут?
- Господи, ты из-за меня всю ночь не спишь. Что ни сделаю, все…
- И никакую не всю ночь, - сказал седой. - Даже не думай об этом. Я же говорю, я сплю часа по четыре в среднем. Но я бы хотел… если это возможно, я бы хотел тебе помочь, мальчик мой. - Послушал. - Артур? Ты здесь?
- Ну. Я тут. Слушай. Я все равно тебе всю ночь спать не давал. Может, я приеду к тебе, выпьем? Не против?
Седой выпрямился, положил ладонь себе на макушку и сказал:
- В смысле - сейчас?
- Ну. То есть, если тебе это ничего. Я только на минутку. Мне бы просто хотелось где-нибудь сесть и - не знаю. Как тебе, ничего?
- Ничего, только суть в том, что мне кажется, тебе этого делать не надо, Артур, - сказал седой, отнимая руку от макушки. - То есть я тебе всегда рад, но я честно думаю, что тебе лучше не дергаться и ждать, когда явится Джоанн. Честно. Тебе же чего хочется - тебе же хочется быть на месте, когда она явится. Я прав или нет?
- Ну. Не знаю. Ей-богу, не знаю.