Добыть адрес Свена в Элизабет, Нью-Джерси. Интересно будет познакомиться с его женой, также с собакой Линди. Однако мне бы не хотелось владеть собакой самому.
Написать письмо с соболезнованиями д-ру Вокаваре насчет его нефрита. Добыть его новый адрес у мамы.
Попробовать спортивную палубу для медитации завтра утром до завтрака но не терять сознание. Также не терять сознание в ресторане если официант опять уронит большую ложку. Папа довольно таки рассвирепел.
Слова и выражения которые посмотреть завтра в библиотеке когда будешь возвращать книги: нефрит мириада дареный конь пронырливый триумвират
Быть любезнее с библиотекарем. Поговорить с ним на общие темы когда станет игрив.
Из бокового кармана Тедди выхватил небольшую шариковую ручку, похожую на длинную пулю, снял колпачок и принялся писать. Столом ему служило правое бедро, а не подлокотник шезлонга.
Дневник за 28 октября 1952 года
Тот же адрес и вознаграждение что значатся 26 и 27 октября 1952 года.
После медитации сегодня утром я написал письма следующим лицам.
Д-р Вокавара Профессор Мэнделл Профессор Пит Бёрджесс Хэйк-мл.
Роберта Хэйк Сэнфорд Хэйк Бабушка Хэйк М-р Грэйм Профессор Уолтон
Мог спросить у мамы где папины именные жетоны но она вероятно ответила бы что мне их носить не обязательно. Я знаю что они с ним потому что видел как он их складывал в багаж.
Жизнь это дареный конь по моему мнению.
Мне кажется довольно безвкусно со стороны профессора Уолтона критиковать моих родителей. Он хочет чтобы люди были некими.
Это случится либо сегодня либо 14 февраля 1958 года когда мне будет шестнадцать. Смехотворно об этом даже упоминать.
Сделав последнюю запись, Тедди не оторвался от страницы, а оставил ручку наизготове, словно будет написано что-то еще.
Он очевидно не осознавал, что у него появился одинокий заинтересованный наблюдатель. Футах в пятнадцати к носу от шезлонгов и в восемнадцати-двадцати ослепительно солнечных футах в высоту от лееров Спортивной палубы за ним пристально следил молодой человек. Это длилось уже минут десять. Молодой человек вдруг резко снял ногу с леера - явно уже пришел к какому-то решению. Мгновение постоял, все так же глядя на Тедди, затем отошел, скрылся с глаз. Однако всего минуту спустя появился, бесцеремонно вертикальный, среди шезлонгов. Ему было лет тридцать или меньше. Он двинулся прямо к Тедди по проходу, бросая краткие отвлекающие тени на страницы романов отдыхающих и довольно непринужденно (если учесть, что был единственной движущейся в полный рост фигурой) переступая кошелки с вязаньем и прочие пожитки.
Тедди вроде бы не заметил, что кто-то остановился в ногах его шезлонга - или, раз уж на то пошло, отбрасывает тень на его блокнот. Но в ряде-другом у него за спиной, тем не менее, пару человек отвлечь оказалось легче. Они воззрились снизу вверх на молодого человека - эдак возможно взирать только из шезлонгов. Но молодой человек держался так, будто может простоять здесь сколько угодно - если ему позволят мелкий пустячок: хотя бы одну руку он будет держать в кармане.
- Приветик! - сказал он Тедди.
Тот поднял голову.
- Привет, - сказал он. Отчасти закрыл блокнот, отчасти позволил ему закрыться самостоятельно.
- Не против, если я присяду? - спросил молодой человек с неисчерпаемой вроде бы сердечностью. - Тут занято?
- Вообще-то эти четыре шезлонга - моей семьи, - ответил Тедди. - Только родители еще не встали.
- Не встали? В такой-то день, - произнес молодой человек. Он уже опустился в кресло справа от Тедди. Шезлонги стояли так близко друг к другу, что подлокотники их соприкасались. - Это богохульство, - продолжил он. - Совершеннейшее богохульство. - Он вытянул ноги - необычайно тяжелые в бедрах, каждая толщиной чуть ли не в человеческое туловище. Облачен он был, по большей части, в обмундирование Восточного побережья: сверху стрижка под газон, снизу вытертые грубые башмаки, а посредине наряд несколько смешанный - темно-желтые шерстяные носки, темно-серые брюки, рубашка с воротником на пуговках, галстука нет, а пиджак в елочку, вероятно, должным образом состарили где-нибудь на популярном семинаре для аспирантов Йеля, Гарварда или Принстона. - Господи, что за божественный день, - благодарно произнес он, щурясь на солнце. - В руках погоды я абсолютная пешка. - Тяжелые ноги свои он скрестил в лодыжках. - Вообше-то известно, что я способен воспринять совершенно обычный дождливый день как личное оскорбление. Поэтому такая погода для меня - абсолютная манна. - Хотя голос его в обычном смысле звучал культурно, разносился он более чем адекватно, как будто молодой человек вступил сам с собою в сговор: что бы ни сказал он, все прозвучит более-менее нормально - разумно, грамотно, будет даже забавлять или волновать Тедди или же людей в заднем ряду, если они прислушаются. Он покосился на Тедди и улыбнулся. - А у тебя как с погодой? - спросил он. Улыбка его не смотрелась непривлекательно, однако была светской, иначе - болтливой, и отражала, хоть и косвенно, его самомнение. - Тебя погода никогда не доводит до полного умопомешательства? - улыбнулся он.
- Я не принимаю ее на свой счет, если вы об этом, - ответил Тедди.
Молодой человек расхохотался, и голова его откинулась.
- Чудесно, - сказал он. - Меня, кстати, зовут Боб Николсон. Не уверен, что в спортзале мы до этого дошли. Как тебя зовут, я, разумеется, знаю.
Тедди чуть поерзал и сунул блокнот в боковой карман.
- Я там сверху смотрел, как ты пишешь, - говорливо продолжил Николсон и показал. - Боже праведный. Трудился ты, просто как пчелка.
Тедди глянул на него.
- Я писал у себя в блокноте.
Николсон кивнул и улыбнулся.
- Как Европа? - спросил он, чтобы поддержать беседу. - Понравилась?
- Да, очень, спасибо.
- Где побывали?
Тедди вдруг нагнулся и почесал икру.
- Вообще-то перечислять все места долго, потому что мы взяли машину и покрывали сравнительно большие расстояния. - Он снова откинулся на спинку. - Но мы с матерью преимущественно были в Эдинбурге, Шотландия, и Оксфорде, Англия. Мне кажется, я говорил вам в спортзале, что в обоих местах меня должны были опросить. Преимущественно в Эдинбургском университете.
- Нет, по-моему, ты не говорил, - ответил Николсон. - Потому мне и стало интересно, чем это ты там занимался. Ну и как прошло? Тебя прессовали?
- Извините? - переспросил Тедди.
- Как там все было? Интересно?
- Временами да. Временами нет, - сказал Тедди. - Мы слишком надолго задержались. Отец хотел вернуться в Нью-Йорк немного раньше, не на этом корабле. Но кое-кто приехал познакомиться со мной из Стокгольма, Швеция, и Иннсбрука, Австрия, поэтому пришлось их дожидаться.
- Так оно всегда и бывает.
Тедди в первый раз глянул на него прямо.
- Вы поэт? - спросил он.
- Поэт? - уточнил Николсон. - Боже праведный, нет, конечно. Увы. А почему ты спросил?
- Не знаю. Поэты всегда принимают погоду на свой счет. Вечно пихают свои чувства в то, что чувствами не обладает.
Улыбаясь, Николсон сунул руку в карман пиджака и вытащил сигареты и спички.
- Я бы решил, что это их обычные уловки, - сказал он. - Разве поэты пишут по большей части не о чувствах?
Тедди, видимо, его не услышал - или не слушал. Он рассеянно смотрел на пару дымовых труб на Спортивной палубе - или же поверх них.
Николсон прикурил - не без труда, поскольку с севера дуло легким бризом. Откинулся на спинку и сказал:
- Я так понимаю, ты оставил там довольно взбудораженную компанию…
- "И кто бы мог сказать, что жить им так недолго? Немолчный звон цикад", - вдруг произнес Тедди. - "О, этот долгий путь! Сгущается сумрак осенний, и - ни души кругом".
- Что это? - с улыбкой спросил Николсон. - Повтори-ка?
- Это два японских стихотворения. Чувства в них почти нет, - сказал Тедди. Он резко сел, склонил голову вправо и легонько хлопнул себя ладонью по правому уху. - У меня в ухе до сих пор вода от вчерашнего плавания, - сказал он. Еще пару раз хлопнул, затем снова откинулся и уложил руки вдоль подлокотников. То был, само собой, обычный шезлонг для взрослых, и мальчик в нем выглядел отчетливо маленьким, однако смотрелся совершенно расслабленным, даже безмятежным.
- Я так понимаю, ты оставил в Бостоне довольно взбудораженную компанию педантов, - сказал Николсон, наблюдая за ним. - После того последнего замеса. Вся исследовательская бригада "Лейдеккера" более или менее переполошилась, насколько я понимаю. Я, по-моему, говорил, что в июне мы довольно долго беседовали с Элом Бэбкоком. Вообще-то в тот же вечер, когда я услышал твою пленку.
- Да, вы говорили.
- Я так понимаю, компания переполошилась, - стоял на своем Николсон. - Судя по тому, что Эл мне рассказывал, вы все как-то поздно вечером насмерть схлестнулись языками - в тот же вечер, насколько я понимаю, когда ты эту пленку и записал. - Он затянулся. - Если я правильно понял, ты там наделал кое-каких предсказаний, и они всех до крайности взбудоражили. Правильно?
- Интересно, почему люди думают, будто давать волю чувствам так важно, - сказал Тедди. - Мать и отец считают, будто человек - не человек, если он не считает всякую ерунду очень грустной, или досадной, или очень… очень несправедливой, что ли. Отец дает волю чувствам, даже если читает газету. Меня он считает нечеловеком.
Николсон смахнул в сторону пепел с сигареты.
- То есть у тебя чувств нет, так? - спросил он.
Тедди задумался и только потом ответил.
- Если и есть, я не помню, когда вообще ими пользовался, - сказал он. - Я не вижу, на что они годны.
- Ну ты же любишь Бога? - спросил Николсон чуточку чересчур спокойно. - Это же твоя сильная, так сказать, сторона? Судя по тому, что я слышал на пленке и что мне говорил Эл Бэбкок…
- Да, конечно, я Его люблю. Но я люблю Его без сантиментов. Он никогда никому не говорил, чтобы Его любили с сантиментами, - ответил Тедди. - Будь я Богом, я бы уж точно не хотел, чтобы люди меня любили с сантиментами. Это слишком ненадежно.
- И родителей своих ты любишь?
- Да, люблю - очень, - сказал Тедди, - но вы хотите заставить меня употребить это слово в том значении, которого вам хочется, я же вижу.
- Хорошо. А в каком смысле тебе хочется его употребить?
Тедди поразмыслил.
- Вам известно, что значит слово "сродство"? - спросил он, повернувшись к Николсону.
- Есть примерное представление, - сухо ответил тот.
- У меня очень сильное сродство с ними. То есть они мои родители, и все мы составляем гармонию друг друга и прочее, - сказал Тедди. - Мне хочется, чтобы им было хорошо, пока они живы, потому что им нравится, когда им хорошо… Но меня и Писклю - это моя сестра - они так не любят. В смысле, они вроде как неспособны любить нас такими, какие мы есть. Они, похоже, неспособны любить нас, если не будут все время стараться чуточку нас изменить. Они любят те причины, по которым любят нас, почти так же, как нас самих, а по большей части - даже больше. А так нехорошо. - Он снова повернулся к Николсону, чуть подавшись вперед. - Не скажете, который час? - спросил он. - У меня в половине одиннадцатого плавание.
- У тебя еще есть время, - ответил Николсон, даже не глянув на часы. Только потом отогнул манжету. - Всего десять минут одиннадцатого, - сказал он.
- Спасибо, - ответил Тедди и откинулся на спинку. - Мы можем наслаждаться беседой еще минут десять.
Николсон уронил одну ногу за край шезлонга, наклонился и наступил на свой окурок.
- Насколько я понимаю, - сказал он, откидываясь снова, - ты довольно твердо придерживаешься ведической теории перевоплощения.
- Это не теория, это, считайте, часть…
- Хорошо, - быстро сказал Николсон. Улыбнулся, быстро выставил ладони в некоем ироническом благословении. - Этого мы оспаривать пока не станем. Дай мне закончить. - Он снова, не сгибая, скрестил тяжелые ноги. - Насколько мне известно, ты через медитацию получил определенные сведения, и они убедили тебя, что в последнем своем перевоплощении ты был индийским святым, но так или иначе лишился Милости…
- Я не был святым, - сказал Тедди. - Я просто очень хорошо развивался духовно.
- Ну, как угодно, - сказал Николсон. - Но суть в том, что ты чувствуешь, будто в своем последнем перевоплощении так или иначе лишился Милости перед окончательным Просветлением. Правильно, или я…
- Правильно, - ответил Тедди. - Я познакомился с дамой и как бы перестал медитировать. - Он снял руки с подлокотников и засунул ладони себе под ляжки, словно согревая. - Мне бы все равно пришлось взять другое тело и снова вернуться на землю - то есть, я не был так уж духовно развит, чтобы, если б не встретил ту даму, умереть, а затем попасть сразу к Брахме и никогда уже больше не возвращаться. Но если б я не встретил эту даму, мне бы не пришлось перевоплощаться в американском теле. В смысле, в Америке очень трудно медитировать и вести духовную жизнь. Если попробуешь, тебя сочтут уродом. Мой отец отчасти полагает, что я чучело. А мать - в общем, она убеждена, что мне вредно все время думать о Боге. Она считает, это неполезно для здоровья.
Николсон смотрел на него, изучал.
- Насколько я понимаю, на той последней пленке ты говорил, что первое мистическое переживание случилось с тобой, когда тебе было шесть. Правильно?
- Мне было шесть, когда я впервые понял, что всё - это Бог, у меня аж волосы на голове зашевелились, - ответил Тедди.
- По-моему, это было в воскресенье. Моя сестра тогда была совсем малявкой, она пила молоко, и я ни с того ни с сего вдруг увидел, что она - Бог, и молоко - Бог. В смысле, она просто вливала Бога в Бога, если вы меня понимаете.
Николсон не ответил.
- Но из ограниченных измерений я умел выбираться сравнительно часто уже лет с четырех, - чуть подумав, добавил Тедди. - Не длительно или как-то, но сравнительно часто.
Николсон кивнул.
- Правда? - спросил он. - Мог?
- Да, - ответил Тедди. - Это было на пленке… Или, может, на той, которую я записывал в апреле. Не уверен.
Николсон снова вытащил сигареты, но глаз с Тедди теперь не сводил.
- И как же выбираются из ограниченных измерений? - спросил он и коротко хохотнул. - То есть, если начать с самого примитива, к примеру, деревяшка - это деревяшка. С длиной, шириной…
- Без ничего такого. Тут вы неправы, - сказал Тедди. - Все только думают, будто вещи где-то прекращаются. А они нет. Это я и пытался сказать профессору Питу. - Он поерзал в шезлонге, вытащил страх божий, а не носовой платок - серое, скомканное нечто, - и высморкался. - Причина, по которой все вроде как где-то прекращается, - в том, что люди не знают иного способа на все смотреть, - сказал он. - Но это не значит, что вещи прекращаются и впрямь. - Он убрал платок и посмотрел на Николсона. - Вы не поднимете на секундочку руку? - спросил он.
- Это еще для чего?
- Поднимите и все. Чуть-чуть.
Николсон оторвал руку от подлокотника на дюйм-другой.
- Эту руку? - спросил он.
Тедди кивнул.
- Как это называется? - спросил он.
- В каком смысле? Это моя рука. Это рука.
- Откуда вы знаете, что это рука? - спросил Тедди. - Вы знаете, что нечто называется рукой, но откуда вы знаете, что это она? У вас есть доказательства, что это рука?
Николсон вытащил из пачки сигарету и прикурил.
- Честно говоря, мне кажется, это отдает софистикой наихудшего пошиба, - сказал он, выдохнув дым. - Это рука, елки - палки, потому что это рука. Во-первых, у нее должно быть имя, чтобы она отличалась от других предметов. В смысле, ты же не можешь просто…
- Вы только следуете логике, - бесстрастно сказал Тедди.
- Я делаю что? - переспросил Николсон немного чересчур учтиво.
- Логике следуете. Даете мне обычный разумный ответ, - сказал Тедди. - Я попытался вам помочь. Вы спросили, как я выбираюсь из ограниченных измерений, когда мне хочется. А логика здесь совершенно точно ни при чем. От нее первой нужно избавляться.
Николсон пальцами снял с языка табачную крупинку.
- Адама знаете? - спросил Тедди.
- Кого?
- Адама. Из Библии.
Николсон сухо улыбнулся.
- Лично - нет, - ответил он.
Тедди чуть подумал.
- Не сердитесь на меня, - сказал он. - Вы спросили, и я…
- Да не сержусь я на тебя, господи ты боже мой.
- Ладно, - сказал Тедди. Он сидел, откинувшись на спинку шезлонга, а голова его была повернута к Николсону. - Знаете, вот в Библии написано про яблоко, которое Адам съел в Райском саду? - спросил он. - Знаете, что было в яблоке? Логика. Логика и все рассудочное. Больше ничего не было. Поэтому - я вот к чему клоню - вам нужно все это выблевать, если хотите увидеть все таким, каково оно есть. А когда выблюете, у вас больше не будет хлопот с деревяшками и всем прочим. Вы не будете тогда видеть, как все постоянно прекращается. И будете знать, что есть на самом деле ваша рука, если вам интересно. Понимаете? Вы следите за мыслью?
- Слежу, - довольно кратко ответил Николсон.
- Беда в том, - сказал Тедди, - что большинство не хочет видеть все таким, каково оно есть. Они ведь не желают просто бросить рождаться и умирать. Им только и хочется все время новых тел - а вовсе не остановиться и остаться с Богом, где по-настоящему хорошо. - Он чуть подумал. - Такую компанию яблоневых плодожорок еще поискать, - сказал он. И покачал головой.
В этот миг перед Тедди и Николсоном остановился стюард в белой куртке, обходивший всю палубу, и спросил, не желают ли они утреннего бульона. Николсон вообще не отреагировал. Тедди сказал:
- Нет, спасибо, - и стюард двинулся дальше.
- Не хочешь говорить - не говори, - с подчеркнутой резкостью сказал Николсон. Он стряхнул с сигареты пепел. - Но правда это или нет, что ты сообщил всей бригаде "Лейдеккера" - Уолтону, Питу, Ларсену, Сэмюэлсу, всем, - когда, где и как они в конечном итоге умрут? Правда или нет? Если не хочется об этом говорить, тогда и не надо, но слухи по Бостону…
- Нет, не правда, - с нажимом произнес Тедди. - Я сообщил им места и время, когда им лучше быть очень, очень осторожными. И сказал, чем бы им неплохо заняться… Но ничего такого я им не говорил. Я не сказал, что это неизбежно, - в этом вот смысле. - Он опять вынул платок и высморкался. Николсон ждал, наблюдая. - И профессору Питу я ничего подобного не говорил. Во-первых, он там один не валял дурака и не задавал мне всяких вопросов. В смысле, я профессору Питу сказал только, что ему не стоит преподавать с января, вот и все. - Тедди помолчал, откинувшись на спинку шезлонга. - А остальные профессора - они практически вынудили меня все это им наговорить. Когда с опросом уже закончили, пленку записали, уже довольно поздно было, а они всё сидели, курили, их на игривость потянуло.
- Но ты не говорил Уолтону или Ларсену, к примеру, когда, где или как в конечном итоге их постигнет кончина? - упорствовал Николсон.