Марк чувствовал: в этих его словах не было ни капли тепла. Но это не удивило, иного от Ильи он не ожидал. И, пожалуй, другого он сейчас не хотел.
Беседин спросил:
- Я еще не знаю, что случилось на корабле. Расскажи.
- Открылась течь в машинном. Моряки правильно сделали, что подняли тревогу. Сейчас там уже порядок.
Марк встал, подошел к вешалке.
- Уходишь? - спросил Илья.
Марк ответил, не оборачиваясь:
- Да. Ребятам трудно. А ты лежи. Выздоравливай.
Беседин закрыл глаза. Усталость опять навалилась на него, как глыба льда.
2
Прошло шесть дней.
Работы на угольщике закончены. Беседин вместе с механиком и боцманом облазили все трюмы, чуть ли не в лупу разглядывая каждый шов. После этого доложили капитану: все в порядке, опасности никакой.
Капитан, старый моряк, - было ему, наверно, далеко за пятьдесят, из которых сорок он провел на море, - осунувшийся и побледневший после болезни, сказал боцману:
- Назавтра вызываю вертолет за сварщиками. Сегодня в девятнадцать - всем в кают-компанию. Сварщиков - на почетные места. Все понятно?
- Почти все, - ответил боцман. - Как насчет этого? - он мягко, ласкающе провел ладонью под подбородком.
- Сварщикам - по потребности, нашим - обычную норму… Ну, немножко прибавь, наши ведь тоже не на печи лежали. И скажи коку, чтоб постарался.
В девятнадцать все были в салоне. За иллюминатором термометр показывал сорок два градуса ниже нуля. Над океаном, над белым городом из торосов застыла длинная ночь, нет ей, кажется, ни начала, ни конца. В темном небе дрожат от холода звезды, дрожит, словно пар над полыньей, туман Млечного Пути. И даже от зарева сияния, полыхающего за снежными сопками, веет стужей.
В салоне тепло и уютно. Салон небольшой, его лишь условно можно назвать кают-компанией, но тесноты никто не замечает. Сейчас здесь шумно и весело, тревоги остались позади, ночь и стужа сюда не проникнут.
В дверях появился капитан. Все встали, но старый моряк широким жестом гостеприимного хозяина тут же пригласил к столу. Смайдова он посадил по правую руку с собой, Беседина - по левую. И сказал, по-доброму улыбнувшись:
- Нальем… Я понимаю, что за таким дружеским столом длинные речи ни к чему. Обойдемся без них. Хочу только сказать: моряки всегда будут благодарны докерам! И я поднимаю тост за ваше мужество, за ваши золотые руки. Выпьем!
Марк видел, как рюмки моряков потянулись к рюмкам сварщиков, услышал тонкий звон стекла. Потом кто-то сказал: "Ах, хороша!" Димка Баклан крякнул: "Ух, здорово!" А Марк продолжал сидеть с полной рюмкой в руке и задумчиво смотреть на прозрачную как слеза жидкость, не притрагиваясь к ней. Он точно оцепенел.
"За ваши золотые руки!.." Капитан Андрей Зарубин поднимает бокал, пьет, потом берет руку Марины и целует. И глаза Марины блестят, как хрусталь бокала…
Она была чертовски красива в тот вечер, его Марина! И чертовски счастлива! Она чувствовала, что ею любуются все: и докеры, и моряки, - от этого у нее кружилась голова, наверное, сильнее, чем от вина… А потом вдруг исчезла. Вместе с Зарубиным…
Марк чуть не раздавил рюмку. И огляделся вокруг, словно кто-нибудь мог увидеть все то, что видел он сам.
Глаза его встретились с глазами Смайдова. Петр Константинович участливо, дружески кивнул. И показал на рюмку Марка: почему полная? Марк в ответ улыбнулся: выпью. И сразу же выпил. А Смайдов, взяв графинчик, заговорщически подмигнул: давай, дескать, еще по одной. Давай! - глазами ответил Марк.
Они сидели чуть наискосок друг от друга, их разделял широкий стол, но Марку казалось, что сидит он с парторгом рядом, и ему было приятно чувствовать его безмолвное участие. "Человек!" - подумал Марк и улыбнулся, вспомнив Степана Ваненгу и Саню Кердыша…
3
Беседин пил, но почти не пьянел. Ему хотелось беспечно болтать и смеяться, как это делали сейчас все, включая и Смайдова, однако он не мог избавиться от какогото тягостного чувства. Илью раздражал звонкий смех Кости Байкина и очень уж самодовольная, на его взгляд, физиономия капитана (хотя капитан время от времени вытаскивал из кармана платок и вытирал им влажный лоб: у него, наверное, опять поднялась температура), и даже шутливый тон кока ("Будьте Робин Гудами: пейте за пятерых, ешьте за десятерых!"). "Какого черта кривляется! - думалось Беседину. - Шут гороховый!"
Отыскав глазами Марка, Илья долго смотрел на него. Марк теперь сидел чуть поодаль от стола, у иллюминатора, курил и, прислушиваясь к общему шуму, едва заметно улыбался. От Ильи не ускользнула натянутость этой улыбки. Казалось, Марк просто не хочет быть невежливым, но ему совсем не весело и думает он о чем-то своем, отнюдь не радостном.
Беседин не заметил, как возле него оказался Харитон, держа в руках полную рюмку. Пьяно всхлипнув, он тянулся рюмкой к бригадиру:
- Выпьем, Илья Семенович. Мы с тобой - герои наших дней. Мы с тобой теперь братья, правильно я говорю? Вместе погибали… И мне каюк бы, если б не ты. Помнить буду по гроб, Илья Семенович, брат мой. Выпьем за братство, а?
Илья молча чокнулся, выпил и встал. Харитон ткнулся головой ему в плечо, расставив руки:
- Дай я обниму тебя, брат.
- Потом. - Беседин поморщился, бесцеремонно отстранил Харитона, с минуту постоял и неожиданно - неожиданно даже для самого себя - шагнул к Марку. - Можно? - спросил он, глазами указывая на стул, стоящий рядом.
Марк кивнул:
- Садись, бригадир… Курить будешь?
- Давай.
Илья сел, закурил.
- Рад, что завтра летим домой?
Марк ответил не сразу. Он и сам не знал, рад или же ему все равно. Домой человек стремится, когда его там ждут. А кто ждет Марка? Он вспомнил, как однажды - это было года три назад - его направили в командировку. Уже через неделю он так затосковал, что был готов послать все к черту и лететь обратно, если бы не срочная и важная работа. Марк не мог ее бросить. Зато когда кончился срок командировки, он не стал даже ждать бухгалтера, а лишь написал записку, чтобы ему перевели заработанные деньги по почте, и помчался на аэродром. Ему была дорога каждая минута: ведь его ждали, ждала Марина!
- Чего ж ты молчишь? - спросил Беседин.
- Видишь ли, Илья Семеныч, здесь, конечно работать тяжелее, но… - Марк улыбнулся, и Беседин опять в его глазах увидел грусть, которой Талалин не мог скрыть. - Я уже успел привыкнуть… Морозы, пурга, бураны…
- Этого добра и у нас хватает, - заметил Беседин. - Подольше поживешь - осточертеет.
- Может быть, - сказал Марк.
- Такое только тундрякам не надоедает, - продолжалм Беседин. - Степку Ваненгу и медом не корми, лишь бы ветер с тундры.
Марк пожал плечами, хотел что-то возразить, но промолчал. Только как-то холодно усмехнулся и даже не взглянул на Илью.
Это сразу обидело Беседина. И, словно эта обида дала новый толчок его мыслям, Илья вдруг подумал, что теперь-то наконец понял, откуда у него то тягостное чувство, которое все время не дает ему покоя. Оно связано с Марком… Харитон сказал: "Каюк бы мне, если бы не ты". Илья был уверен, что Марк говорит самому себе, мысленно обращаясь к нему, Беседину: "Каюк бы тебе, если бы не я…" И, конечно, посмеивается, поглядите, дескать, на нашего бригадира, который так любит говорить о силе клондайкских героев! Сам-то оказался простым зайчишкой: "Спасите, братцы, погибаю…"
- Ч-черт! - Илья, забывшись, стукнул кулаком по колену. - Надо же!..
Марк удивленно взглянул на него, спросил:
- Что случилось, Илья Семеныч?
Беседин швырнул в урну папиросу, зло ответил:
- Ничего. Зуб дергает, застудил, видно. Ты, Талалин, небось всю жизнь будешь вспоминать ту ночь, а? Подвиг все-таки - человека спасти! Прилетим домой, сам к газетчикам пойду, попрошу: напишите о подвиге Марка Талалина. Он, рискуя жизнью, бросился на помощь двум замерзающим товарищам. И чтоб портрет твой - на всю полосу… Страна должна знать своих героев!.. Здорово будет, а, Талалин?
- Здорово, - сказал Марк. - Только попроси, чтоб над моей головой художники нимб нарисовали. Светящийся. Картину "Христос спасает рыбаков" видал? Чтоб было похоже…
- Смеешься?
- И не думаю. Греметь так греметь.
- А если бы не ты меня, а я тебя из-под снега откопал? - неожиданно спросил Беседин. - Как бы ты реагировал?
- Я? - Марк усмехнулся. - Надо прикинуть… Наверное, места себе не находил бы от уязвленного самолюбия. Ходил бы и думал: как же это так, черт подери, я, Марк Талалин, человек не слабый, не трус, личность автори тетная, и вдруг какой-то там Беседин осмелился оказать мре товарищескую помощь! Хуже не придумаешь. Тут не только зуб начнет дергать - душа задергается. Конечно, тебе, может, было бы даже приятно, что ты смог мне помочь. Человеку ведь всегда приятно, когда ему удается сделать что-то хорошее! Но я тебе этого не простил бы! Не надейся, Илья Семенович! И Смайдову не простил бы, и морякам, которые тогда…
- Все разгадал? - прервал его Беседин. - Я думал, ты глупее.
- Низко кланяюсь за комплимент. - Марк склонил голову и, резко подняв ее, уже совсем другим тоном спросил бригадира: - Скажи, Илья, ты очень хочешь, чтобы я ушел из бригады? Тебе и вправду со мной тесно?
- Тесно, Марк. Хочешь знать - почему?
- Хочу.
- Тогда слушай. Ты, наверное, думаешь: "Раньше Беседин рвал налево и направо, никто ему не мешал. А когда я пришел в бригаду, кое-что изменилось. Беседину это не по нутру, вот он и хочет, чтобы я ушел". Так мыслишь?.. Помолчи… Не отказываюсь, вначале все было именно так. Потом я понял и другое: нам тесно еще и потому, что ты, Талалин, тоже человек сильный и твердый. И мастер! До тебя я считался лучшим сварщиком, обо мне кричали на каждом углу. И это было справедливо. А теперь… Я вижу - ты мне не уступишь. Выходит, что мы с тобой почти совсем одинаковые. Согласен. Таких, как мы, раз, два - и обчелся… Скажи, стоит нам идти рядом?
Илья на минуту умолк, вытер платком повлажневший от волнения лоб и попросил у Марка папиросу. Закурил, еще немного помолчал и только тогда закончил:
- Откровенность за откровенность, Талалин. Говори.
- Скажу. - Марк жестко взглянул на Беседина, встал и подошел к оттаявшему иллюминатору. - Что ж, скажу, - повторил он. - Ты говоришь, что мы почти во всем одинаковые. Это не так. Мы с тобой разные. Работать хорошо умеют многие, а жить… Жить по-твоему я не хочу. Ты, Илья, любишь только себя. Ты и работаешь красиво не потому, что у тебя это внутри, а ради выгоды. Красота должна радовать человека, а ты всегда злой, подозрительный. Потому что все время оглядываешься: а вдруг кто-то опередит, вдруг кто-то затмит твою славу. Скажи, зачем такая слава, если людям от нее проку как от козла молока?
Высказался? - хмуро бросил Беседин.
Марк пожал плечами:
- Ты сам попросил, чтоб откровенно.
- А чего ж темнишь? - крикнул Илья. - Говори уж прямо: так, мол, и так, Беседин, завидую тебе, завидую, что умеешь жить на всю катушку! У тебя и деньги, и почет, и бабы вокруг тебя, как пчелы вокруг меда, а мы, смертные, ползаем по грешной земле, рады бы взлететь, да крылышки слабоваты. В точку попал?
Марк молча смотрел в иллюминатор. На белый город из торосов опустилось облако и туманом растеклось меж островерхих крыш, скрыло от глаз Марка колизеи и персидские шатры. Белый город исчез, как призрак, но через минуту-две, когда облако растаяло, он снова появился, такой же загадочный и сверкающий белизной. Марку вдруг захотелось пойти туда, побродить по закоулкам, помечтать. Там, наверно, хорошо мечталось бы… Тишина. Безмолвие. Один на один с самим собой - это порою бывает очень нужно человеку. Чтоб глубже понять самого себя. И других. Каждый человек - загадка. Одна мудренее, другая проще, но даже простую не всегда легко разгадать. Разгадать до конца…
- Ты меня слышишь? - резко спросил Беседин.
Марк кивнул:
- Слышу.
- Ты зачем приехал на Север? Заработать?
- Нет. Я не думал об этом. Приехал к девушке, которую любил…
Марк сказал это просто, и сам удивился, что впервые прямо сказал об этом именно Беседину. Признание вырвалось как-то само по себе, может быть, потому, что мысленно Марк в эту минуту уже бродил в белом городе, где все располагало к откровенности.
- Что-то я никогда не видел тебя с девушкой, - усмехнулся Илья. - Или держишь ее в заточении?
Из города-сказки не хотелось уходить. Марк смотрел на древний минарет, ему даже казалось, что он слышит глухие голоса людей…
Марк улыбнулся. Беседин опять спросил:
- Ты скрываешь ее?
- Нет.
- Она переметнулась к другому?
Теперь из города-сказки Марк перенесся в кают-компанию. И все стало на свои места. "Переметнулась к другому?" Цинизм Беседина не задел. В конце концов он прав, никуда от этого не уйдешь. Но говорить о Марине с Ильей не хотелось. Это только его боль, и никому до нее нет дела. Беседину - тем более.
- Довольно об этом, - сказал Марк. - Не все так просто, как ты думаешь.
Он направился было к столу, но Беседин вдруг взял его за руку, остановил. Илью внезапно будто озарило, он даже крепко выругался про себя: "Черт, как же я не подумал об этом раньше?!" А вслух сказал:
- Я знаю эту девушку, Талалин.
Сказал уверенно, твердо, без тени сомнения.
- Знаешь? - Марк иронически усмехнулся, не поверив.
- Я знаю Марину уже больше года…
Он смотрел на Марка с жадным вниманием, ждал, что он скажет. Сейчас Марк засмеется, скажет: "Марину? О какой Марине ты говоришь?" И тогда Илья успокоится. Может быть, он даже по-дружески хлопнет Марка по плечу и тоже засмеется: "Хотел взять тебя на пушку, Талалин… Думал, угадаю. Ну, ладно. Пойдем выпьем за девушек: ты - за свою, я - за свою. Пойдем…"
Марк молчал. И его молчание говорило само за себя. "Я встретилась со своей юностью", - вспомнил Илья слова Марины. Вот она - ее юность. Вот, оказывается, кого она не может забыть.
- Мы с Мариной большие друзья, - продолжая ухмыляться, сказал Беседин. И добавил, как само собой разумеющееся: - Привыкли уже друг к другу за это время. Привязались. Особенно она. Сам знаешь: женщина прилипнет - не оторвешь.
Марк плотно прикрыл веки, точно желая укрыться за щитом. Так было легче хоть на минуту остаться одному, собраться с мыслями. Много раз он говорил себе: "Марины больше нет, нет и не будет. И пора забыть все, что было…" Он не строил иллюзий, давно подозревал, что кто-то другой идет рядом с ней. Ну что ж, таков закон жизни. Это так же естественно, как и то, что ночь сменяется днем, а день - ночью.
Но одно дело - рассуждать, другое - чувствовать, как тебе больно. А ему было больно все время, потому что он ни на один день не мог забыть Марину. Нет, Марк не искал с ней встреч, ни на что больше не надеялся. Но в то же время не расставался с мыслью, что однажды увидит Марину такой же, какой она была прежде. Чтобы ее можно было назвать словом, в которое Степан Ваненга и Саня Кердыш вкладывают так много: человек!
- Знаешь, она никогда не говорила о тебе, ни разу. - Слова Беседина врывались в сознание Марка, заставляли вздрагивать. - Видно, любил только ты, а она…
Беседин не мог обмануть Марка. За внешним спокойствием Ильи он чувствовал совсем другое - страстную надежду услышать подтверждение своим словам: "Да, любил только я, а она нет…" Что ж, Марк может сказать об этом честно. И добавить: "У нее был Зарубин. Блистательный капитан Зарубин. Но она и его не любила, понастоящему она, наверное, вообще не может любить…" Пусть Беседин тоже хлебнет из горькой чаши.
- Что ж ты молчишь? - Теперь Беседин открылся. Голос его звучал напряженно, пальцы, сжавшие локоть Марка, вздрагивали.
Самое время нанести удар в солнечное сплетение. Ему и Марине - обоим сразу.
- Ты меня слышишь, Талалин? Я хочу знать все.
Илья был жалок. Но его вид не вызывал у Марка сочувствия, и он нанес бы ему удар, если бы вдруг перед его глазами не появилась Марина. Он увидел ее такой, как два года назад, когда темной ночью она пришла к нему домой. "Марк, мне тяжело, - сказала она тогда. - Мне очень тяжело…"
- Ты хочешь знать все? - переспросил Марк.
- Да.
- Почему же ты не спросишь у нее самой? Она, наверно, тебе все расскажет…
ГЛАВА VIII
1
Саня Кердыш был ослепителен. Черная пара, белая рубашка и темный галстук - он даже сам чувствовал себя не совсем ловко от такой парадности. Но иначе Саня не мог. Знал: Людмила не терпела ни малейшей неряшливости, а ее мнение для него было слишком важным. Слишком…
Стройная, с красивой, гордо посаженной головой, Людмила смотрела на мир свошм большими глазами так, точно этот мир и все, что в нем есть, сотворено ею самой, ее маленькими, но сильными руками.
"Меня касается все!" - говорила она, и эта фраза стала неотделимой от Людмилы Хрисановой, так же как ее слава сварщицы, как почетное звание "королевы голубого огня". Как работа в профкоме, которой она вот уже более трех лет отдавала много сил и времени. Может быть, именно эта работа приучила ее чувствовать себя ответственной за все, что происходит вокруг: и за выполнение производственных норм, и за то, чтобы как следует работала столовая, и за порядок в общежитии, и за судьбы людей, с которыми ее сталкивала жизнь.
Как-то на вечере в клубе моряков она увидела незнакомую девушку в обществе капитана с норвежского корабля. Девушка как девушка, но Людмила заметила, что норвежец все время подливает в ее бокал с шампанским водку, а та, не замечая, пьет и кокетничает с моряком. Людмила прошла мимо этой пары раз, другой. Волосы у девушки растрепались, верхняя кнопка на блузке расстегнулась. Людмилу передернуло. Она подошла к девушке, вежливо сказала:
- Очень прошу вас на одну минуту.
Норвежец попытался запротестовать:
- Послушайте, мисс. Не есть карашо, когда нарушилься тет-а-тет.
Людмила обворожительно улыбнулась, сказала:
- У нас принято уважать желание дам, господин капитан…
Она взяла девушку под руку и повела ее через зал. Заметив, что ее ведут к раздевалке, девушка попыталась высвободить свою руку.
- Что это значит?
Но Людмила только крепче сжала ее локоть.
- Где ваш номерок от пальто?
- Вот здесь, в сумке… Но…
- Дайте вашу сумку.
Людмила сама надела на нее пальто, шляпку и вывела ее из клуба. И только теперь жестко проговорила:
- Как вам не стыдно! На вас противно смотреть! А ведь, наверное, студентка?
- Да, студентка… Ну и что?
- Как вас зовут?
- Нонна… А кто вы, собственно, такая? И какое вам до меня дело?
Людмила увидела зеленый глазок такси, подняла руку.
- Садитесь. Где вы живете?
У подъезда трехэтажного дома, когда Людмила помогла девушке выйти из машины, та снова заартачилась:
- Слушайте, кто вам дал право вмешиваться не в свои дела? Вас не касается, кто я и что я!