4
Они работали уже седьмой час. Седьмой час люто мерзли в своих железных, накаленных морозом кабинах, забыв о времени, об отдыхе, обо всем на свете. Самым трудным оказалось бороться со снегом. Сон сковывал не только тело, но и мысли. Все чаще наступало какое-то бредовое состояние. Лучи прожекторов вдруг казались лучами жаркого солнца, и, если бы можно было на двадцать - тридцать минут устроить перерыв, первым делом, конечно, каждый из них спустился бы на землю и, согретый этим солнцем, немедленно уснул…
Свист ветра был похож на свист свирели. Мягкий и убаюкивающий. Прислушиваясь к нему, Ваненга видит весеннюю тундру. Олешки мирно пощипывают ягель, дремлет мать, и, уютно устроившись около нее, сладко спит Райтынэ. Хорошо, однако. Хорошо бы и ему лечь рядышком и уснуть…
Степан склоняет голову на руки, закрывает глаза. Но снизу доносится, как выстрел:
- Вира давай!
…Облако снега на минуту застилает землю. Саня Кердыш не может оторвать от него взгляда. Это идет волна. Крутая волна. Она поднимет его сейчас, потом бросит вниз, потом снова поднимет. "Самое лучшее, - говорит боцман, - это спать. Тогда не страшно". Конечно, спать!
- Эй, там, майна! Майна, тебя просят! Не слышишь, что ли?!
Саня усилием воли сбросил с себя сонную одурь. Проследив, как тросы с бревнами опустились к земле, он выключил мотор. Сейчас, пока там, внизу, будут возиться с лесом, можно выкурить трубку. Хорошо, черт возьми, затянуться пахучим дымком и погреть о горячую трубку закоченевшие пальцы. Шибко хорошо, как говорит Степа Ваненга.
Налетел шквал, ударил в кабину. Закачалась земля - кабина вновь будто взобралась на гребень волны, упала вниз и опять взлетела вверх. Но Саня не почувствовал даже признаков тошноты. Значит, недаром он каждый день ходил в спортзал тренировать свой вестибулярный аппарат. Еще год назад от такой "качки" его, наверное, стало бы мутить, а сейчас он даже не обращает внимания. Значит, он уже готов и не к тому! Значит, можно снова попробовать… Вот только бы мороз полегче.
Когда сон валит от усталости - это еще полбеды. Такой сон можно перебороть. В конце концов к человеку приходит, как при беге на большую дистанцию, "второе дыхание". И кажется даже странным, что всего четверть часа назад непреодолимо тянуло положить голову на руки и закрыть глаза. Тело становится бодрым, мысли свежими. Снова можно работать с полной отдачей, будто и не было никакой усталости.
Но когда сон наваливается оттого, что кровь человека медленно и совсем незаметно начинает застывать от стужи, - это страшно. Это как наркоз: не остается ничего, что может встряхнуть, поднять из каких-то неведомых глубин, куда человек стремительно падает. Спасти может только воля, если она есть и если она сильнее, чем действие неощутимого наркоза.
Однако наступает момент, когда даже и сильный духом человек вдруг перестает владеть собой. Кому хоть раз в жизни доводилось замерзать, тот знает, что это такое. Вначале все твои чувства обострены до предела. Ты думаешь только об одном: ни одной секунды без движений. Если нельзя ходить, надо топать ногами, размахивать руками, сжимать и разжимать пальцы, в общем - все что угодно, только не оставаться неподвижным. В этом спасение. Приходят на память десятки случаев, о которых ты слышал: один замерз потому, что разрешил себе "маленько передремнуть", другой присел на минуту перекурить да так и застыл с папиросой в руке, третий прислонился спиной к дереву, закрыл глаза, задумался, вспомнил, может быть, о чем-то хорошем из своего прошлого - его нашли с застывшей улыбкой на губах.
Нет, нет, нельзя поддаваться этому страшному наркозу, надо быть все время начеку.
Быть все время начеку… Это очень утомляет. Словно ты выполняешь тяжелую работу или решаешь трудную задачу. У тебя возникает желание послать все к черту, закрыть глаза и хоть на минутку забыться. Хорошо ведь подумать о теплой печурке, в которой полыхают сухие березовые дрова, о горячем песке у синего моря, где ты когда-то лежал, подставив спину солнцу… Плывут пароходы, летят чайки, шумят волны…
Проходит минута, другая - время становится нереальным. Все, что было давно, кажется не прошлым, а настоящим. Все словно происходит сейчас. Ты и не спишь, и не бодрствуешь - ты замерзаешь. И пока не поздно, встряхнись. Выйди из оцепенения, иначе… Иначе ты никогда из него не выйдешь.
Первым сдал Деда. Он видел, как грузчики закрепили тросами бревна, слышал, как крикнули снизу:
- Вира давай!
Деда включил подъемный механизм. Бревна пошли вверх. Ярко светил прожектор. Деда видел, как сыплется снег, сдуваемый с бревен ветром. Видел, как человек восемь рабочих почти повисли на тросах, пытаясь удержать тяжелый груз прямо под стрелой, но ветер раскачивал его, и людям приходилось туго… Крановщик сказал самому себе:
- Стоп!
И выключил механизм. Бревна повисли в воздухе. Деда включил рычаг - и стрела начала разворачиваться к штабелю.
- Стоп!
Он остановил кран.
- Майна!
Этого он уже не слышал.
- Майна-а-а!
Нет, Деда ничего не слышал. Почти четверть вагона леса раскачивалось над землей, ветер свистел в тросах, в фермах крана, снизу сразу в два или в три мегафона кричали: "Майна-а!", а крановщик не подавал никаких признаков жизни.
- Всем выйти из опасной зоны! - приказал стивидор.
Он, по всей вероятности, понял, что произошло с крановщиком. Надо было принимать срочные меры, но какие - стивидор не знал.
Распорядившись вызвать врача, Велоян отошел в сторону и, прислонившись к куче досок, закурил. На минуту его самого охватило оцепенение - от усталости, от холода, от многих бессонных ночей. Если бы на его плечах не лежала ответственность за все и за всех, он упал бы прямо вот здесь, на доски, и заснул. Заснул бы таким сном, что его не разбудила бы и пальба из пушек.
Белоян не заметил, как закрылись его глаза и как в голову полезла всякая чертовщина. Двоюродный брат Вартан вдруг высунул голову из башенки крана и ни с того ни с сего сказал: "Слушай, Арам, я дам тебе на память глыбу льда от Арарата. Хочешь, дорогой?" Засмеялся и исчез. А на его месте появился начальник станции. Этот кричал: "Мы вам вправим мозги за вашу нераспорядительность!"
- Идите вы к черту! - резко сказал Белоян. - Не до вас! - И очнулся.
Перед Белояном стоял молодой человек с небольшим саквояжем в руке.
- Я врач Смолич.
- Прости, это я не тебе. - Он бросил в снег погасшую папиросу и внимательно посмотрел на Смолича: - Скажи, можешь совершить подвиг? Скажи прямо.
Смолич в недоумении пожал плечами.
- Не понимаю.
- Подняться вон туда. - Арам Михайлович протянул руку в сторону башенки, где был Деда. - Подняться туда и привести человека в чувство. Он, наверное, заснул. И может замерзнуть. Понимаешь?
- А кто вам разрешил посылать людей на кран в такую погоду? - возмутился врач. - Насколько я знаю инструкции… Вы взяли на себя большую ответственность.
- Все ясно, - сказал стивидор. - Ты, дорогой, никакого подвига никогда не совершишь. Ты будешь жить долго, как черепаха. Дай-ка мне фляжку со спиртом, а сам пойди посиди в вагончике. Тебя позовут, когда надо…
Белоян говорил спокойно, без зла. Он даже и не смотрел на Смолича. Развязал башлык, снял тулуп и, оставшись в одном ватнике, пошел к крану…
Деда сидел неподвижно, свесив голову на грудь. Руки его лежали на рычагах. Бородка заиндевела, на щеке застыла не то слезинка, не то капля воды.
Стивидор осторожно встряхнул его за плечи, позвал:
- Товарищ Сидоренко!
Деда не двигался. Только руки его отпустили рычаги и, как плети, упали на колени.
- Деда! - закричал Белоян. Ему вдруг показалось, что крановщик уже мертв. И стало страшно. Он снова его встряхнул и закричал: - Деда!
Сидоренко тяжело приподнял веки, посмотрел на стивидора мутными, ничего не понимающими глазами. У Белояна отлегло от сердца.
- Слушай, дорогой, - сказал он, - прошу тебя, очнись, пожалуйста. Совсем очнись. Нельзя так, понимаешь?
Сидоренко сонно покрутил головой: ничего, мол, не понимаю. И опять уронил голову на грудь. И закрыл глаза.
Стивидор вдруг вспомнил о фляжке спирта, которую взял у врача. Вытащив ее из кармана и откупорив, он поднес фляжку ко рту крановщика, сказал:
- Пей, дорогой. Пей, пожалуйста.
Деда глотнул раз, другой, поморщился и снова глотнул. Посидел две-три минуты, протянул руку:
- Дай еще.
Спустились они вместе. Уже на земле Деда спросил:
- А все остальные? Работают?
- Пока работают, - ответил Белоян.
- Значит, один я?
- Всем тяжело. - Белоян взял Сидоренко под руку, повел его к вагончику. - Не учел я, понимаешь? Надо было посменно: трое - на кранах, трое - спят. Правильно?
- Ветер как будто тише становится, - сказал Деда. - А там, к черту, пропасть можно. Кулаками поначалу бил себя, чтоб не заснуть, но видишь, как получилось… Лесу много еще?
Стивидор в отчаянии махнул рукой:
- Тайга.
Деда остановился, легонько толкнул Белояна:
- Ладно, не кручинься. Иди снимай ребят. Часа по три поспим, опять полезем. Опыт теперь есть. Все будет в порядке…
ГЛАВА VII
1
Перед ним стояла Марина. Теплый ветер играл концом ее голубого шарфика, перекинутого через плечо, и сборками легкого платья. Ноги у нее были крепкие, смуглые.
Марина смеялась.
- Чего ты? - спросил Илья.
Она, не ответив, продолжала смеяться. Это сразу вывело его из себя: ему показалось, что она смеется над ним. Приподнявшись на локоть, Илья сказал:
- Замолчи!
Марина присела рядом, спросила:
- Ты Степу Ваненгу знаешь?
- Тундряка?
- Я говорю о Степе Ваненге. Ненец он. Славный такой парень, друг Кердыша.
- Ну, дальше…
Марина опять засмеялась.
- Посмотришь на Ваненгу - шкет. Даже подумаешь: дунуть - с ног свалится. А он один три дня по тундре бродил. Олешек своих искал, и все время пел… А ты почему не поешь?
- Отпелся уже, - ответил Илья, - Харитон тоже, видно, отпелся. Каюк нам с ним…
- Боишься? - спросила Марина.
- Чего?
- Остаться вот здесь, под снегом. Боишься?
- Дай мне свою руку, - попросил Илья.
Она чуть отодвинулась. Илья сделал усилие дотянуться до нее, но не мог. Его точно опутали чем-то, и у него не хватало сил порвать эти путы.
- Я пойду, - сказала Марина. - Меня ждут.
Илья зло спросил:
- Кто тебя ждет?
- Ждут… Помнишь, я тебе говорила, что встретилась со своим прошлым? Вот оно и ждет меня.
- Не уходи, - попросил он мягко. - Слышишь, не уходи. Без тебя я пропаду тут.
Она шагнула в пургу и быстро стала удаляться. Не в силах подняться на ноги и броситься ей вслед, Илья закричал: "Стой!"
Но Марина уже не слышала. Ушла. Ему стало страшно. Страшно встретить свой конец. Если бы на людях, думал он, если бы можно было показать, что и в последнюю минуту остался таким же твердым, не знающим слабости, каким был всегда, - что ж, тогда он готов. Но вот так, как сейчас… Нет, надо еще раз попытаться вырвать себя из пут, которые спеленали почти намертво.
О Марине Илья уже не думал. Пришла, ушла - ладно, все выяснится потом. Может, она и не приходила… Сейчас ему вообще трудно разобраться. Полчаса назад (или полгода назад - откуда ему знать) он видел свою сестренку. Подошла, вытерла платком его мокрое от снега лицо, сказала, что дома все в порядке и пусть он не волнуется, и ушла. Как она сюда попала, его сестренка?!
Нет, сейчас ему ничего не понять. Все перемешалось, все сдвинулось с места. Твердо Илья знает только одно: надо что-то делать. И он будет что-то делать. Вот подремлет немножко, отдохнет, соберется с силами и начнет…
- Все будет в порядке…
Это был голос Смайдова, Илья не мог ошибиться. Надо было открыть глаза, но он боялся: а вдруг опять то же, что уже было - Смайдов, как Марина и сестренка, шагнет в пургу и исчезнет в ней. Что тогда?..
Не открывая глаз, Илья провел рукой по своему телу, нащупал пальцами мохнатое одеяло и незаметно потеребил ворсинки. Нет, он не бредил, все это было наяву.
- Илья!
Кажется, Марк Талалин? Или кто-то другой?
Медленно, ощущая, как все в нем дрожит, еще не до конца подавив в себе чувство страха, Илья приподнял веки. И сразу услышал:
- Ну вот…
Судовой врач сидел рядом, а за ним стояли Марк Талалин, Костя Байкин и Смайдов. Стояли в одних рубашках: в кубрике было так жарко, что электрическая лампочка над головой Ильи казалась погруженной в зыбкое марево. Лица у Марка и Смайдова блестели, и Беседин понял: обморозились, их смазали жиром.
- Ну вот, - повторил врач, - теперь все позади. Дватри дня, и от этого происшествия останутся только веселые воспоминания… Пойду к Езерскому, а вы лежите спокойно, молодой человек, сейчас вам принесут горячего бульону.
Врач ушел, а на его место сел Смайдов. Поправил на Беседине одеяло, подвинулся и сказал Марку:
- Присядь, Талалин.
Марк сел. И сразу же, точно ему было неловко молчать, предложил:
- Хочешь закурить, Илья Семеныч?
Илья кивнул:
- Хочу.
Марк размял папиросу, подул в мундштук и протянул Беседину. Закурив, Илья со вздохом сказал:
- Кажется, сто лет не курил… - Помолчал с минуту, жмурясь от удовольствия, потом спросил: - Как Харитон?
Ответил Костя Байкин:
- Все так же. Растерли его, привели в чувство, дали полстакана спирту. Выпил, закусил, начал опять посапывать носом, как будто песню запел…
Костя засмеялся, но никто его смех не поддержал. Беседин продолжал курить, глядя на задернутый шторкой иллюминатор. Он будто и не расслышал слов Байкина - так, по крайней мере, всем показалось. Но Илья, спокойно стряхнув с папиросы пепел, взглянул на Байкина внезапно потемневшими глазами:
- Хотел бы я, чтобы ты побывал в шкуре Харитона. Или моей. Интересно, какую б ты песню запел? - Илья опустил руку к полу, притушил папиросу. И добавил зло, с упреком: - Когда человека бросают, как собаку…
- Зря ты обижаешься, Илья, - примирительно проговорил Костя. - Я ведь пошутил. А бросать вас никто не бросал - сами отстали. Когда мы обнаружили, что вас нет, они сразу пошли искать. - Костя кивнул на Смайдова и Марка. - Они и моряки с угольщика. Марк первым наткнулся на Харитона. Впрочем, сам спроси. Талалин лучше расскажет.
Смайдов встал, толкнул Костю:
- Идем, Байкин.
Марк тоже поднялся, но Петр Константинович сказал:
- Ты посиди тут, Талалин. Может быть, бригадиру что-нибудь понадобится.
- Ничего мне не понадобится, - быстро проговорил Беседин. - Обойдусь сам.
Марк понял: Беседин не хочет остаться с ним один на один. И, правду сказать, ему тоже не хотелось этого.
Все же Марк ответил:
- Хорошо, Петр Константинович, я посижу тут.
Смайдов и Костя оделись и ушли. Марк отдернул шторку на иллюминаторе, хотел приоткрыть его, но винт заржавел, не поддавался. И хотя Марк видел, что голыми руками ему с винтом не справиться, он продолжал возиться, лишь бы оттянуть время, лишь бы не обернуться к Беседину. Он убеждал себя: "Что это я вроде как робею перед ним? Или я в чем-нибудь виноват? Уж если кто и виноват, так он, а не я! И нечего мне испытывать смущение, я не красная девица!"
Убеждал, а сам действительно испытывал смущение, хотя и не мог объяснить, откуда оно.
- Брось, Талалин! - услышал он за своей спиной голос Беседина. В его голосе звучала легкая насмешка. Марк это сразу уловил. - Не думай, что я ничего не понимаю.
Марк отошел от иллюминатора, сел на табуретку, стоявшую напротив койки бригадира.
- Дай-ка мне еще одну папироску, - продолжал Беседин. - Спасибо… Ты лучше расскажи, как вы нас отыскали.
- Как отыскали? Тут и рассказывать нечего. Петр Константинович попросил у помощника капитана людей. Бригада-то идти не могла, надо было работать… Ну, пошли…
Марк тоже закурил, выпустил дым, разогнал его рукой. Помолчал. И подумал: "И зачем Костя сказал, что я первый нашел их. Вряд ли Беседину это приятно". Да и особой заслуги в этом Марк не видел: лыжи случайно наткнулись на Езерского, совсем случайно. Пройди он метром левее или правее, и, кто знает, что было бы? Может, наткнулся бы кто-нибудь другой, а может…
- Ну? - спросил Илья. - А дальше?
- А дальше? - Марк невесело улыбнулся. - У меня и сейчас мороз по коже бегает: такой бури я в своей жизни никогда не видал. И все время думал: "Пропадут люди! Как их отыщешь?" Смайдов говорил: "Если сами не отыщем - всех подниму. И моряков, и сварщиков. Пускай этот угольщик на дно к чертовой матери отправляется, нам люди дороже. Будем искать до тех пор, пока или найдем, или сами тут останемся…" Знаешь, Илья Семеныч, я будто впервые его увидел. Не человек, а железо.
Илья пыхнул дымком, скептически заметил:
- О том думал, что отвечать за нас с Харитоном придется.
- Нет! - Марк резко взмахнул рукой, жестко взглянул в глаза Ильи. - Ты не знаешь людей, Беседин! Ты хотя бы раз постарался заглянуть в душу настоящего человека. Такого, например, как Смайдов. Хотя бы раз.
- Ха! - Беседин приподнялся на локоть, усмехнулся. - Таких, например, как Смайдов, я вижу насквозь.
Он чуть не сказал: "И таких, как ты, Талалин". Но вовремя удержался. Не потому, что боялся обидеть Марка, - об этом Илья и не подумал, - а потому, что был твердо уверен: скажи он так, и Марк сейчас же уйдет. А ему уже не хотелось, чтобы Марк уходил. Пусть он говорит. Обо всем. О Смайдове тоже интересно послушать. "Будем искать до тех пор, пока или найдем, или сами тут останемся". Струсил, конечно. И пусть Талалин думает, что это у Смайдова от души. Смех один.
Беседин спросил:
- А ты сам-то веришь, что для него люди дороже этой посудины?
Марк пожал плечами.
- Как можно не верить этому? Если бы ты был на месте Смайдова, разве ты не так же сказал бы?
- Сказать - это одно. А вот чтобы на самом деле… Чтоб душой, по-честному… Я тоже Харитона тащил на спине, не бросил, хотя одному было бы куда легче. Почему не бросил? Потому что с меня спросили бы за него. Сказали бы: "Спасал свою шкуру!" Сказали бы?
- Наверно. Но и ты сам не простил бы себе, если бы…
- Что - сам?! - раздраженно бросил Беседин. - Самому с собой всегда можно договориться…
Марк отчужденно посмотрел на бригадира. Беседин сразу же уловил эту отчужденность и, ругая себя за то, что некстати разоткровенничался, перевел разговор на другое:
- Так, значит, это тебе мы с Харитоном должны выразить благодарность как спасителю?
- Искали вас не ради благодарности…
Беседин хотел возразить и не смог. Он много отдал бы, лишь бы знать, что не Марк, а кто-нибудь другой разыскал его и Харитона в тундре.
И все-таки Илья сказал:
- Все равно, спасибо тебе, Талалин.