3
Он никогда не думал, что душевная боль может быть такой сильной. И никогда не думал, что ему вдруг так нестерпимо захочется уйти от самого себя: ничего не вспоминать, ни о чем не размышлять, раствориться в какойто пустоте, чтобы она окружила его со всех сторон. Но боль не уходила. И он не знал, как от нее уйти. Метался, за сутки почернел, осунулся до неузнаваемости.
"Кто она теперь для тебя? - пытался убедить он себя. - Из-за таких теряешь веру в людей… А разве ты сможешь забыть ее? - тут же возражал он себе. - Но ведь это - вероломство, подлость, - снова убеждал он себя. - Руби сразу: если придет, оскорби так, чтобы запомнила на всю жизнь. И сразу станет легче. Потому что ничего не останется… В том-то весь ужас, что ничего не останется. А как же жить?.. Но она ведь предала тебя. Предала! Ее надо забыть!"
- Да, забыть… - неожиданно для себя вслух произнес он…
Она пришла ночью. Долго стояла в конце переулка, не решаясь подойти к его дому. Стояла и оглядывалась по сторонам, будто ее кто-то выслеживал. Понимала, что Марк не простит, не сможет простить, и все же пришла.
"Зачем пришла? - спрашивала она себя. - Что ты ему скажешь?"
Ей нечего было говорить. Она это тоже понимала. Не станет же она рассказывать Марку о том, как еще прошлой осенью издали любовалась капитаном танкера "Калуга". Ей, простой сварщице, Зарубин казался недосягаемым, чем-то вроде знаменитого киноартиста. А он к тому же еще был и моряком. Тем самым моряком, который лишь вчера сурово глядел смерти в глаза, а сегодня умеет смотреть на мир беспечно и весело, будто в этом мире, кроме радостей, ничего другого не существует… Это было даже не увлечение, скорее восторженное любопытство. И вот однажды, уже нынешней осенью, этот моряк заговорил с Мариной. Это был пустячный разговор, но он словно что-то перевернул в ее жизни. Вблизи Зарубин оказался проще и доступнее. В нем бурлила неуемная энергия, которая захлестывала и его самого, и тех, кто с ним соприкасался.
Зарубин спрашивал: "А кто же для тебя я?" Она и вправду не знала, как ответить. К Марку она испытывала глубокую нежность и была уверена, что таких чистых, как Марк, больше не найти. А Зарубин… В нем было чтото такое, что Марина не могла объяснить, что неудержимо влекло. Может быть, это была та легкость, с которой Зарубин плыл по жизни и которой, казалось Марине, не хватает Марку.
"Марк все усложняет, - думала она, - все у него слишком глубоко. С ним, наверно, будет хорошо, когда перевалит за сорок и поостынет кровь…"
Порой ей становилось страшно. Чем все это кончится? Но ничего не могла поделать. "Время само все поставит на свое место", - говорила она, как бы прячась от своих сомнений…
Если бы Марина сейчас могла рассказать Марку обо всем, что пережила с той минуты, когда Зарубин трусливо сбежал после стычки с ним!.. Если бы Марк поверил, что сейчас на всем белом свете ей никто не дорог так, как он! За эти сутки Марина, кажется, поняла его душу до конца и вдруг почувствовала, как сразу повзрослела и что от той легкомысленной Марины, которая недавно восхищалась "романтикой" и "блеском" Зарубина, не осталось и следа… Но разве она сможет обо всем рассказать Марку? Разве он станет ее слушать?
Марина наконец подошла к дому, где жил Марк, нерешительно поскреблась в ставню.
Никто не откликался. Марина прижалась щекой к ставне, тихонько позвала:
- Марк!
Теперь он услышал. Приблизился к окну, спросил:
- Ты?
А мог не спрашивать. Знал ведь - это она. Потому что ждал. Не верил, что может прийти, а ждал.
Марк набросил пиджак, вышел на улицу. А она так и продолжала стоять, прижавшись щекой к ставне, не в силах сдвинуться с места.
Он остановился рядом, закурил.
- Здравствуй, Марк. - Марина не могла побороть волнения, голос ее дрожал. - Я пришла…
Он, не глядя на нее, бросил:
- Зачем?
- Мне тяжело, Марк.
Он неестественно засмеялся:
- Ха! Тебе разве может быть тяжело? Таким, как ты, - он нажал на слово "таким", - разве бывает тяжело?
- Мне тяжело, Марк, - повторила она. - Очень тяжело.
Марина заплакала. Слезы бежали по щекам, одна за другой, как капли дождя.
Ты и плакать умеешь? - зло спросил Марк. - В-вот уж никогда не подумал бы, что такие, как ты…
- Я не такая, Марк… Не надо…
Не надо? - Он рванулся к ней, приблизил свое лицо к ее лицу, почти касаясь лбом ее волос. - Н-не надо? Ты… Ты…
Он задохнулся. А Марина смотрела испуганными глазами на его исказившееся лицо и чувствовала острую жалость к Марку. Страшная это штука - жалость! Вот Марк поднимает руку и тыльной стороной ладони вытирает лоб. До боли знакомый жест, по нему Марина угадывает, какая буря проносится сейчас в душе Марка. И все ее переживания отступают перед его страданиями. Побелевшими губами Марина прошептала:
- Марк, ударь меня.
Он взял ее руки, сжал их так, что у нее потемнело в глазах. И сказал:
- Уходи. Совсем уходи. Ищи свой причал у другой гавани… Конец.
…Вскоре она уехала. И только через два года написала коротенькое письмо, в котором почти ничего не сказала.
Да, два года разлуки, и ни одного дня порознь. Она уехала, но была с ним. Марк не мог забыть ее. Поутихла боль, теперь все, что тогда произошло на танкере, представлялось не таким уж значительным и страшным: что она тогда понимала? Что они тогда понимали? Что они знали о жизни? И если бы она сейчас…
4
Он так и сидел у окна, когда пришла Марина. Все силился представить, что она сделает, когда увидит его, и не мог. Вскрикнет от радости и бросится к нему, будто и не было этих двух лет разлуки?.. Удивленно взглянет и спросит: "Марк?" Или остановится у двери, протянет к нему руки, скажет: "Марк, как долго ты не приходил?"
Погруженный в свои мысли, он не услышал ни стука каблучков, ни скрипа двери. В комнату давно уже вползли густые сумерки, и Марк будто растворился в них. И мысли его будто растворились в этих сумерках, были они неясными, зыбкими. Только когда щелкнул выключатель и яркий свет залил комнату, Марк быстро обернулся - и увидел Марину.
Она стояла у двери, у ее ног валялась выпавшая из рук сумка. Рассыпавшиеся круглые конфеты разноцветными шариками катились по полу.
- Марк!
Она прижала руки к груди и смотрела на него растерянно, еще не совсем веря, что перед ней действительно Марк, тот Марк, который, как ей казалось, давно уже ушел из ее жизни. Или только казалось? Чем-то близким и совсем незабытым повеяло сразу от его спутанных, почти белых волос, от широких сильных плеч, от его чистых глаз, в которые она неотрывно сейчас глядела. И ни чуточки он не изменился, только вот в этой странной улыбке, не то грустной, не то о чем-то спрашивающей, есть что-то новое, чего не было раньше.
Марк порывисто встал, шагнул к ней навстречу, но она как-то неловко подняла руки, точно отгораживаясь от него, на мгновение закрыла глаза. Только на мгновение, а Марку казалось, что она давно уже стоит вот так, с плотно закрытыми глазами, и все думает, думает.
О чем она думает?
Марина снова взглянула на него и, видимо, приняв определенное решение, покачала головой:
- Не надо, Марк… Сядь, посиди, - и показала на стул, где он сидел у окна до ее прихода.
Марк послушно сел, тыльной стороной ладони провел по лбу, вытащил папиросу, закурил. За все это время он не произнес ни слова. Он просто не знал, о чем говорить. Все, о чем хотелось сказать Марине еще до ее прихода, теперь потеряло смысл. Даже в наступившем тягостном молчании Марк слышал ее слова: "Не надо, Марк…"
"Почему не надо?" - подумал Марк. Подумал, но не спросил.
Марина сказала:
- Я виновата, Марк, что написала тебе.
Он опять промолчал, а Марина вдруг вспомнила, как не могла пересилить свое желание написать ему несколько слов. В этот день ей особенно было тоскливо, и она как никогда чувствовала одиночество. Бросив письмо в почтовый ящик, она тут же спохватилась: "Зачем я это сделала? Зачем?.."
Марина повторила:
- Да, я виновата, Марк…
Он вскинул голову, выдавил улыбку.
- Ты ни в чем не виновата. Все это я сам. Думал… - Он внезапно умолк и усмехнулся: - Взбредет же в голову…
Марк повернулся к окну. Там было уже совсем темно.
И ему вдруг показалось, что этот холодный, вперемежку с хлопьями снега дождь не там, за окном, а в нем самом. Он, казалось, физически ощущает в самом себе мрак, нависший над землей.
Марк взял руку Марины в свои большие ладони, она попыталась освободиться, но не смогла, Марк говорил:
- Все это время ты была со мной. Каждый день. Мы никуда не уходили друг от друга. Если я обидел тебя…
Она наконец отняла руку, сказала, глядя в сторону:
- Столько времени прошло с тех пор. Поздно. И ты и я стали совсем другими. И хотя ничего не забылось, все теперь иным кажется…
- Что кажется иным? - не понял Марк.
- Ну, все то, что у нас было.
Марк с минуту глядел на нее в упор, потом тяжело поднялся, глазами отыскал свой чемоданчик и медленно пошел. Медленно и нерешительно. Он был почти уверен, что Марина окликнет его. "Марк, - скажет она, - вернись. И давай начнем все сначала".
Он уже подошел к двери, а Марина все не говорила ни слова. Он взял чемоданчик в руки, оглянулся. Она все так же сидела и смотрела на темные заплаканные стекла. Будто неживая.
- Я ухожу, - сказал Марк.
Она не ответила.
Тогда он рванул дверь и стремительно побежал вниз по лестнице.
ГЛАВА II
1
Дождь перестал. Тучи ушли на юг, а с севера потянуло стужей. Только час назад под ногами хлюпала вода, и вот уже лужицы покрылись коркой льда, камни мостовой позванивали под каблуками, мороз пощипывал уши. Холод забирался под легкое пальто.
Прямая улица, по которой он шел, вывела его к реке. Марк растерянно остановился, не зная, в какую сторону повернуть: и слева и справа набережная, тускло поблескивая огнями, уходила в темноту, и слева и справа на реке покачивались топовые фонари кораблей.
Набережная была пустынной. Откуда-то доносились знакомые звуки портовой жизни: гремели подъемные краны, сигналили автокары, слышались приглушенные гудки буксирных катеров. Издали долетал хриплый голос: "Майна, майна, тебе говорю, че-орт!"
Марк подошел к самой реке, постоял у фонаря с матовым плафоном, поглядел на бившиеся о каменную стену волны, потом поставил чемоданчик и сел на него. Сел и точно оцепенел. Все, что случилось за этот короткий день, представлялось Марку не совсем реальным. Может, и не с ним все это произошло, а с кем-то другим, и Марк, как бы стоя в стороне, с удивлением наблюдает? Было немного жаль этого человека, но было еще и другое чувство, походившее скорее всего на злорадство: вот тебе за всю твою дурь! Зачем примчался сюда, за тридевять земель? Кто тебя ждал здесь? Кому ты нужен?.. Марине? Да ты и раньше никем для нее не был! Неужели жизнь ничему тебя не научила?..
- Не научила! - громко сказал Марк и полез в карман за папиросой. Закурил, подумал и повторил: - Не научила!..
Он не заметил, как к нему приблизились двое парней, и, только когда один из них чиркнул спичкой, Марк оглянулся. Парни стояли молча, ничем не выражая своего удивления столь необычным времяпрепровождением незнакомца. Марк снова повернулся к реке, поднял воротник пальто и глубже надвинул кепку. Ему не хотелось вступать в разговор, и он надеялся, что парни не задержатся. Но те и не думали уходить. Марк услышал за своей спиной:
- Видишь, Степа, что происходит?
- Вижу человека. А что он тут делает - не знаю, однако, - отозвался второй голос, сочный, немного посеверному окающий.
Первый продолжал:
- Друг мой Степа, сколько раз я тебе говорил: чтобы уловить суть вещей, надо вникнуть в эту суть. В данный момент мы видим с тобой наступающую северную ночь, холодные волны угрюмой реки и человека, размышляющего о бренности своей жизни. Зачем он пришел сюда, сей человек? Подышать свежим воздухом? О нет! Он пришел именно поразмышлять, потому что ему, наверное, некуда больше спешить и ему некого больше любить, как поется в песне…
- Философ!.. - не оборачиваясь, проговорил Марк.
Парень не обратил на реплику внимания, а его друг Степа попробовал уточнить:
- Кто же этот человек?
- Обыкновенный бичкомер, и если мы попросим, он подтвердит эту истину…
Марк поднялся, швырнул в реку папиросу и повернулся к парням. Сказал незлобно, равнодушно:
- Балагуры. Лучше покажите, как мне пройти к вокзалу.
- К вокзалу? - Высокий парень в ватнике с расстегнутым воротом, из-под которого виднелась тельняшка, посмотрел на Марка удивленно. - К вокзалу? Степа, этот человек не бичкомер. Ты слышишь, он спрашивает дорогу к вокзалу, а какой порядочный моряк позволит осквернить себя пребыванием в душной каморке, называемой "купе", вместо того чтобы передвигаться из одной точки земного шара в другую в уютном кубрике? Ты не бичкомер, незнакомец?
Парень стоял под фонарем, и Марк хорошо его видел. Хотя на нем не было морской формы, Марк решил: "Моряк".
- Нездешний я, - невесело ответил Марк. - И не знаю, о чем ты спрашиваешь. Покажете мне дорогу?
- Я так и думал, что ты - существо земноводное, я…
- Хватит, однако, болтать-то, - сурово перебил своего друга Степа. - Не видишь разве - у человека беда…
Марк внимательно посмотрел на Степу. И сразу проникся симпатией к этому худенькому, но, видно, крепкому человеку, как-то по-особенному твердо стоящему на слегка искривленных, точно у кавалериста, ногах. В шапке-ушанке с длинным мехом, в простеньком пальто, Степа глядел на Марка совсем по-дружески.
- Можешь рассказать, что случилось-то? - мягко окая, спросил Степа.
Марк немного помедлил, еще раз взглянул на Степу и просто ответил:
- Приехал я издалека. К другу приехал. А друга-то и не оказалось. Ошибся я. Теперь вот не знаю, что делать. Хочу переночевать на вокзале, а потом…
- Путаная история, - сказал моряк. - Разве ты не знал, что друга твоего здесь нет?
Марк спросил:
- Вокзал в какой стороне? Там? Спасибо. Пойду я. - Улыбнулся грустно и добавил: - А история действительно путаная, моряк, и от души желаю, чтобы с тобой такая не произошла.
Медленно, не оглядываясь, он пошел прочь. И моряк, и Степа долго глядели ему вслед, пока Марк не скрылся в темноте. И только тогда Степа проговорил:
- Человек это, однако.
- Человек, - подтвердил моряк. - Сразу видно.
- Беда на плечах, - сказал Степа. - И в глазах беда. Большая.
- Ну? - моряк толкнул Степу локтем, и тот кивнул:
- Правильно.
Они догнали Марка в тот момент, когда он подходил к трамвайной остановке. Моряк положил ему руку на плечо, сказал:
- Подожди-ка. Разговор будет.
Марк остановился, удивленно взглянул на двух приятелей.
- Разговор? - И невесело усмехнулся. - Философский?
- Человеческий, однако, - заметил Степа. - Ты сказал - в друге ошибся. Конечно, тяжело это. А ты все же не очень-то сильно горюй. Хороших людей на свете ой как много! Правильно я говорю, Саня?
Моряк с готовностью подтвердил:
- У нас, на Севере? Пускай меня на рее гнилого грота вздернут, если Степка врет. Куда ни глянь - везде человек! Вот, например, Степа. Ненец он. Скажи, парень, человек это?
Марк посмотрел в чуть раскосые глаза Степы и снова почувствовал к нему симпатию. Он по-доброму улыбнулся.
- Человек.
Ему нравилось, как парни произносят это слово - "человек". Он понимал, какой смысл они вкладывают в это слово.
Степа между тем спросил:
- Скажи, когда ехал сюда, думал, насовсем едешь?
- Думал, - признался Марк.
Студеный ветер усилился, легкий морозец все крепчал, и Марку казалось, что холод пробирает его до самых костей. Он чувствовал, как застывают ноги, как не совсем высохшее после дождя пальто смерзается на спине и леденит тело. Зябко передернув плечами, Марк проговорил:
- Спасибо вам, ребята, за участие. Хорошие вы, видно, люди. А теперь мне пора, замерз я изрядно.
- Холодно стало, однако, - сказал Степа. - Домой идти надо. И ты пойдешь с нами. Имя как тебе?
- Марк. Марк Талалин.
- Вот хорошо. Нельзя тебе сейчас одному, Марк Талалин. Худо вот так-то: и телу холодно, и душа не в тепле. Завтра думать-решать будем, что делать. А сейчас айда домой к нам, Марк.