* * *
- Ну, привет, отец. Вот уж не ожидал тебя увидеть! Приятный сюрприз. Выглядишь великолепно.
- А чувствую себя прескверно. И новости у меня скверные. Решил, что лучше мне самому тебе о них сообщить.
Элиот озабоченно нахмурился:
- Когда у тебя в последний раз был стул?
- О чем ты говоришь?
- Прости, пожалуйста.
- Я приехал не за слабительным. Судя по анализам, желудок у меня перестал работать нормально с тех пор, как был отвергнут законопроект о возрождении нации. Но я здесь совсем не поэтому.
- А сам сказал, что все очень скверно.
- Ну и что?
- Обычно, когда ко мне обращаются с такими жалобами, то в девяти случаев из десяти оказывается: всему причиной запор.
- Сейчас я скажу тебе, в чем дело, и тогда посмотрим, взбодрит ли тебя слабительное. Молодой адвокат, который работал у Мак-Аллистера, Робжента, Рида и Maк-Ги и имел свободный доступ ко всем твоим личным бумагам, дал деру. Его наняли Розуотеры из Род-Айленда. Они собираются загнать тебя в суд. Хотят доказать, что ты сумасшедший.
Взревел будильник. Элиот подхватил часы и направился в красной кнопке на стене. Он сосредоточенно следил за ходом секундной стрелки. Губы его шевелились, он отсчитывал секунды. Вытянув средний палец левой руки, он нацелился, ткнул им в кнопку и привел в действие пожарную сирену - самую пронзительную во всем Западном полушарии.
Душераздирающий рев отшвырнул сенатора к стене, он скорчился и зажал руками уши. В Новой Амброзии, за семь миль от конторы Элиота, собака взвилась с места и стала носиться кругами, порываясь ухватить себя за хвост. В пилгородской кофейне какой-то приезжий опрокинул кофе и облил себя и хозяина с головы до ног. В салоне "Красота" со стокилограммовой Беллой сделался легкий сердечный приступ. А окружные остряки останавливались, чтобы повторить бородатую и далекую от истины шутку про начальника пожарной дружины Чарли Уормергрема, открывшего страховую контору рядом с пожарным управлением: "Ноди, так перепугался, что чуть не свалился со своей секретарши".
Элиот отпустил кнопку. Горластая сирена захлебнулась собственным ревом и перешла на безостановочное гортанное бормотание: брл, брл, брл.
Никакого пожара не было. Просто в Розуотере наступил полдень.
* * *
- Ну и сумасшедший дом! - скорбно вздохнул сенатор и медленно выпрямился. - А позабыл все, что хотел сказать.
- Может, оно я к лучшему.
- Ты слышал, что я сказал насчет этих негодяев из Род-Айленда?
- Слышал.
- Ну и что?
- Огорчительно я страшно, - вздохнул Элиот, попытался выжать горькую улыбку, но ничего не вышло. - Я все надеялся, что доказывать никогда не потребуется. Кому какая разница - нормален я или нет?
- Ты сам сомневаешься, нормален ли?
- Конечно, сомневаюсь.
- С каких это пор?
Элиот округлил глаза, подыскивая честный ответ.
- Да лет, наверно, с десяти.
- Ты, конечно, шутишь!
- Приятно, что ты ничего не замечал.
- Ты был такой крепкий, разумный малыш.
- Правда? - Элиот растроганно заинтересовался, каким он был в детстве, с удовольствием слушал бы дальше и не думал о мрачных тенях, обступивших его.
- Жалею только, что мм возили тебя сюда.
- А мне здесь нравилось. И сейчас нравится, - с мечтательным видом признался Элиот.
Сенатор слегка расставил ноги, стараясь обрести устойчивость перед тем как нанести сыну удар.
- Возможно, мой мальчик. Но пора тебе уехать отсюда. Уехать навсегда.
- Навсегда? - отозвался Элиот изумленно.
- С твоей жизнью здесь покончено. Когда-то это должно было случиться. И на том спасибо этим негодяям из Род-Айленда, из-за них тебе придется уехать - и уехать немедленно.
- Они-то тут при чем?
- А как ты докажешь свою нормальность на таком вот фоне?
Элиот огляделся, но ничего примечательного не обнаружил.
- А что, разве здесь что-то не так?
- Ты сам отлично все понимаешь.
Элиот медленно покачал головой.
- Знал бы ты, отец, до чего мне все непонятно!
- Да во всем мире не найти второго такого заведения. Если б перенести все это на сцену да, по замыслу драматурга, поднять занавес, когда на сцене никого нет, зрители все извертятся, пока не узнают, что за немыслимый псих тут обитает.
- Ну, а если псих выйдет на сцену и разумно все объяснит?
- Все равно он останется психом.
* * *
Элиот принял это объяснение или сделал вид, что принимает. Он не стал спорить - согласился, что ему надо умыться и собраться в дорогу. Он перерыл ящики стола, нашел небольшой бумажный пакет со вчерашними покупками - кусок мыла "Диск", флакон "абсорбина" для смазки своих могучих ступней, шампунь от перхоти, средство от пота "Эррид" и тюбик зубной пасты "Петушиный гребень".
- Приятно видеть, сынок, что ты снова печешься о своей внешности.
- Гм-м-м! - Элиот вчитывался в этикетку на "Эрриде", которым раньше не пользовался. Он вообще никогда ничем не протирал себе под мышками.
- Отмоешься как следует, бросишь пить, уберешься отсюда, откроешь приличную контору в Индианаполисе, Нью-Йорке или Чикаго, и когда начнется процесс, сразу станет ясно, что ты так же нормален, как и все.
- Угу!..
Элнот спросил отца, пользуется ли тот "Эрридом".
Сенатор оскорбился:
- Я принимаю душ каждое утро и каждый вечер. Полагаю, это снимает нежелательные эманации.
- Тут сказано, что может появиться сыпь, тогда надо перестать.
- Не смазывай ям, если беспокоишься. Главное - вода и мыло.
- Угу!
- Вот в чем беда нашей страны, - сказал сенатор. - Эти деятели с Мэдисон-авеню приучили нас больше тревожиться о собственных подмышках, чем о России, Кубе и Китае вместе взятых.
И беседа, столь рискованная для этих двоих, принимающих все так близко к сердцу, свернула в узкое, безопасное русло. Теперь они могли не задумываясь соглашаться друг с другом.
- Знаешь, - сказал Элиот, - Килгор Траут написал когда-то целую книгу о стране, в которой все силы были брошены на борьбу с запахами. Для них это стало патриотическим долгом. Ни эпидемий, ни преступлений, ни войн у них не было, вот они и ополчились яа запахи.
- Если попадешь в суд, - сказал сенатор, - лучше не упоминай, что ты без ума от Траута. Из-за твоего увлечения этим детским лепетом тебя могут счесть недоразвитым.
Разговор снова покинул спокойное русло.
Элиот упорно продолжал пересказывать роман Траута "Эй ты, чуешь, чем пахнет?", и голос его звучал раздраженно.
- В той стране, - говорил он, - велись колоссальные исследования по борьбе с запахами. За счет частных пожертвований, которые собирали матери семейств, обходя дома по воскресеньям. Целью этих исследований было создать средство против каждого запаха. Но вдруг герой - кстати, диктатор этой страны - сделал потрясающее научное открытие, хотя сам вовсе ученым не был. И никаких исследований больше не понадобилось. Он решил проблему в корне.
- Да, да, - отозвался сенатор. Он терпеть пе мог историй Килгора Траута, и от восторгов сына его коробило. - Изобрел, наверно, такое средство, которое сразу уничтожило все запахи? - сказал он, чтобы скорей положить конец этим россказням.
- Нет, я же говорю, что герой был диктатор. Он уничтожил носы.
* * *
Элиот вышел из уборной в чем мать родила, весь заросший волосами, утираясь кухонным полотенцем. Полотенце было совсем новое, на нем даже болталась бирка с ценой. Сенатор окаменел - ему казалось, что непристойность и бесстыдство несметными полчищами атакуют его со всех сторон.
Элиот ничего не замечал. Он продолжал безмятежно вытираться, потом бросил полотенце в мусорную корзину. Зазвонил черный телефон.
- Фонд Розуотера слушает. Чем мы можем вам помочь?
- Мистер Розуотер, - заторопился женский голос, - тут про вас передавали по радио…
- Да? - спросил Элиот.
- Сказали, что хотят доказать по суду, будто вы не в себе.
- Не беспокойтесь, дорогая. Улита едет, когда-то будет.
- Ах, мистер Розуотер, если вы уедете и не вернетесь, мы умрем.
- Даю вам честное слово, я вернусь. Устраивает?
- А вдруг вам не дадут вернуться?
- Вы считаете, голубушка, что я сумасшедший?
- Не знаю, как в сказать.
- Говорите как хотите.
- Я боюсь, вдруг решат, что вы ненормальный, раз вы столько возитесь с такими, как мы.
- А вы знаете других, с кем стоит возиться?
- Я нигде, кроме округа Розуотер, не была.
- Не мешает съездить, дорогая. Вот вернусь, и можно устроить вам поездку в Нью-Йорк.
- Господи боже мой! Да только вы не вернетесь.
- Я же дал вам слово.
- Знаю, знаю, но мы все это нутром чуем. Сердце подсказывает - вы не вернетесь. Мы все прикидываем, все планы строим, как бы проводить вас подостойнее, мистер Розуотер, - продолжала женщина, - чтоб и парад, и флаги, и цветы. Но нккого из нас вы не увидите. Мы страх как боимся.
- Чего?
- Не знаю. - Она повесила трубку.
* * *
Элиот надел новые трусы. Когда они аккуратно обтянули его, отец мрачно сказал:
- Послушай, Элиот…
- Да, сэр? - Элиот благодушно расправлял большими пальцами упругую резинку на поясе. - Все-таки эти штуки здорово держат. Я уж и забыл, как это приятно, когда все подтянуто.
Сенатор взорвался.
- За что ты меня так ненавидишь? - закричал он.
Элиот застыл от изумления.
- Ненавижу? Тебя? Да нет же, отец! Я вообще не способен ненавидеть!
- Но ведь ты так и норовишь каждым шагом, каждым словом задеть меня побольнее!
- Да что ты!
- Не знаю, что я тебе сделал, за что ты жаждешь мне отплатить, во теперь ты расквитался со мной сполна!
Элиот был потрясен.
- Отец… ну, пожалуйста!
- Замолчи! Сил моих нет тебя слушать! Чем дальше, тем хуже!
- Из любви к господу…
- Ах, из любви… - горестно отозвался сенатор. - Ты ведь и меня любишь, правда? Так любишь, что втоптал в грязь все мои надежды, все идеалы. И Сильвию ты, конечно, тоже любишь, не так ли?
Элиот зажал уши.
Сенатор продолжал бушевать, крошечные пузырьки слюны фонтаном вылетали у вето изо рта. Элиот не слышал, но по губам отца читал ужасную историю о том, как он испортил жизнь и подорвал здоровье женщины, виноватой только в том, что она его любила.
Сенатор в бешенстве выскочил из конторы и кинулся прочь.
Элиот отнял руки от ушей, кончил одеваться, как будто ничего не случилось. Присел завязать шнурки. Завязал, разогнулся и вдруг весь окостенел, как мертвец.
Зазвонил черный телефон. Элиот не снял трубку.
ГЛАВА 13
* * *
Каким-то образом Элиот все же ухитрялся следить за временем. Когда до прибытия его автобуса в Пилгород оставалось десять минут, он слегка оттаял, встал, деловито поджал губы, снял нитку, прилипшую к костюму, вышел из конторы и направился к кофейне. Ссора с отцом испарилась с поверхности его памяти. Элиот вышагивал весело, словно повеса из чаплинского фильма.
Он наклонялся и чесал за ухом собак, когда те, виляя хвостами, приглашали его отдохнуть на тротуаре. Новый костюм досаждал ему, давил в шагу и под мышками, похрустывал, словно был подшит газетами, - напоминал Элиоту, как он принаряжен.
Из закусочной доносились голоса. Элиот прислушался, стоя у дверей. Он не узнал говоривших, хотя там сидели его друзья. Три человека уныло толковали о деньгах, которых у них не было. Разговор то и дело умолкал, потому что мысли, как и деньги, шли к ним туго.
- В общем, - сказал один из них наконец, - бедность не позор…
Это было начало доброй старой шутки, придуманной местным острословом Кином Хаббардом.
- Нет, - подхватил другой, договаривая, - но большое свинство.
* * *
Элиот пересек улицу я вошел в страховую контору начальника пожарной дружины Чарли Уормергрена. Чарли был не из тех, кто позволяет себя жалеть, он никогда не обращался в Фонд за помощью. Таких, как Чарли, в округе насчитывалось человек семь - им, действительно, благодаря свободному предпринимательству жилось отлично.
Пресловутой секретарши Чарли в конторе не оказалось, ее услали по каким-то делам. Когда Элиот вошел в контору, там, кроме Чарли, был еще только один человек - Нойз Финнерти, он подметал пол.
* * *
Нойз куда быстрее Чарли смекнул, что Элиот не в себе. Он бросил подметать и превратился в слух. Нойз был любопытен до сладострастия. Чарли, подогреваемый воспоминаниями о многочисленных пожарах, на которых они с Элиотом когда-то отличились, не заподозрил ничего неладного до тех пор, пока Элиот не поздравил его с наградой, хотя Чарли получил ее три года назад.
- Элиот, ты что - разыгрываешь меня?
- Почему разыгрываю? По-моему, это большая честь.
Речь шла о медали, выпущенной в честь юного Горацио Элджера, которую Чарли в 1962 году получил от индианского отделения клуба консервативных молодых дельцов-республнканцев.
- Элиот, - испуганно сказал Чарли, - но ведь это было три года назад!
- Разве?
Чарли встал из-за стола.
- Мы еще сидели у тебя в конторе и решили отправить этот дурацкий значок обратно.
- Да что ты?
- Мы вспомнили всю его историю и решили, что это - черная метка.
- Почему мы так решили?
- Это ты копался в истории, Элиот.
Элиот слегка нахмурился:
- Я забыл.
Нахмурился он просто из приличия. На самом деле его забывчивость ничуть его не тревожила.
- Они начали награждать этой медалью с 1945 года. И до меня роздали шестнадцать штук. Теперь вспомнил?
- Нет.
- Из шестнадцати удостоенных медали в честь молодого индианца Горацио Элджера шестерых посадили за мошенничество и неуплату подоходного налога, четверо отбывали срок кто за что, двое подделали военные документы, а один угодил на электрический стул.
- Элиот, - продолжал Чарли, начиная волноваться, - ты слышал, что я только что сказал?
- Ну да, - ответил Элиот.
- И что я сказал?
- Забыл.
- Но ты говоришь, что слышал.
Тут вмешался Нойз Финнерти:
- Он только одно слышал - как у него внутри щелкнуло.
Нойз подошел ближе, чтобы получше присмотреться к Элиоту. В его интересе сочувствия не было. Он рассматривал Элиота, как врач. И Элиот отнесся к нему как к врачу, будто добрый доктор направил ему в глаза яркий свет и разглядывает, что там.
- Да уж щелкнуло у него внутри, не сомневайтесь! Будь здоров, как щелкнуло!
- Черт побери, что ты несешь? - спросил Чарли.
- У меня на это дело еще с тюрьмы ухо натренировано.
- Мы же не в тюрьме.
- Ну и что ж, это всюду бывает. Просто за решеткой привыкаешь ко всему прислушиваться. Посидишь там подольше - и смотреть-то вовсе отучишься, зато слушаешь в оба уха. И все следишь, не щелкнуло ли у кого. Взять вас двоих - думаете, вы больно дружные? Думаете, вы его знаете как свои пять пальцев? Да если б вы его знали, и пусть бы он вам не нравился даже, просто знали бы - и все, вот тогда бы вы за милю услышали, как у него внутри щелкнуло. Когда кого знаешь, так видишь - что-то его грызет, что-то его будоражит; может, ты никогда и не допрешь, что это за штуковина такая, но одно понятно - от нее он и фордыбачит, от нее и глаза у него будто с секретом каким. Ты ему, бывает, скажешь: "Полегче, полегче, не переживай" или, бывает, спросишь: "Ну чего ты заводишься? Чего заводишься? Ведь знаешь, что опять угодишь в беду!" Только сам-то понимаешь - толку от твоих разговоров никакого, все равно эта штука внутри не даст ему покою. Скажет ему; "Прыгай!" - он я прыгнет. Скажет: "Укради!" - украдет. Скажет: "Завопи!" - завопит. И будет она жужжать у него внутри, как заводная, разве только он умрет молодым или все ему в жизни удастся и никакая беда не стрясется. Скажем, работаешь ты с таким парнем рядом в тюряге в прачечной. Ты его уже двадцать лет знаешь. Работаешь себе рядом и вдруг услышишь - у него внутри как щелкнет! Ты на него уставишься. А он и работать перестал. Обмяк весь. Спокойный такой стал. Тихий такой. Заглянешь ему в глаза, а уж там никаких секретов. Он тут даже как звать его забудет. А потом снова примется работать, но уж прежним ему не быть. Эта штука, что его будоражила, больше не зажужжит. Все, точка, завод у ней кончился. И у человека того жизнь его прежняя, когда он все чудил чего-то, тоже кончилась - точка!
Нойз, начавший свой рассказ с полнейшим бесстрастием, теперь весь напрягся и вспотел. Руки, мертвой хваткой сжимавшие метлу, побелели. И хотя по ходу его рассказа ему полагалось утихомириться, чтобы продемонстрировать, каким тихим и мирным стал тот человек, работавший с ним в прачечной, ничего у него не выходило. Он все быстрей, с какими-то непристойными ужимками, крутил метлу и до того распалился, что слова застревали у него в горле.
- Точка, точка, - твердил он.
Больше всего его раздражала сейчас метла. Он пытался переломить ее о колено и скалился на Чарли - владельца этой метлы.
- Ишь ты, сука! Не ломается. Не ломается, надо же!
- А ты, ублюдок, везет же тебе, - обернулся он к Элиоту, все еще пытаясь сломать метлу. - Ты свое получил! - И он осыпал Элиота отборной руганью.
Потом отшвырнул метлу.
- Вот едрена мать! Не переломишь! - закричал он и пулей вылетел из комнаты.
И На Элиота эта сцена не произвела ни малейшего впечатления. Он только невозмутимо осведомился у Чарли, что этот человек имеет против метлы. И еще сказал, что, пожалуй, ему пора на автобус.
- А как… как ты чувствуешь себя, Элиот?
- Превосходно.
- В самом деле?
- В жизни не чувствовал себя лучше. Я сейчас будто… будто…
- Что будто?
- Будто в моей жизни вот-вот начнется какой-то новый, чудесный этап.
- Наверно, это приятно.
- Очень, очень.