* * *
В таком же приятном настроении Элиот, не торопясь, пошел к кофейне. На улице царило необычное безлюдье, словно ожидался артиллерийский обстрел, но Элиот этого не замечал. Город был уверен, что он уезжает навсегда. Подопечные Элиота так отчетливо слышали тот щелчок, будто прогремел пушечный залп. В глубине своих ущербных душ они вынашивали дерзкие планы достойных проводов - им грезился парад пожарных, демонстрация граждан с подобающими случаю лозунгами, струи воды из пожарных шлангов, взметнувшиеся в виде триумфальной арки. Но все планы лопнули. Некому было все это устроить, некому возглавить. Из-за предстоящей разлуки с Элиотом большинство чувствовало себя начисто выпотрошенными - они не находили в себе ни сил, ни решимости постоять пусть даже в задних рядах толпы, взмахнуть рукой на прощанье. Все знали, по какой улице Элиот пойдет, и поспешили с нее убраться.
Сойдя с тротуара, залитого ослепительным послеполуденным солнцем, Элиот вступил в прохладную тень Парфенона и медленно зашагал вдоль канала. Удалившийся от дел мастер по изготовлению пил, старик одних лет с сенатором, ловил рыбу бамбуковой удочкой. Он сидел на складном стуле. Прямо на земле у его ног, обутых в высокие сапоги, стоял транзистор. Из транзистора лилась песня "Старая река". "Черным одна работа, - пело радио, - белым одна игра".
Старик не был ни пьяницей, ни извращенцем - ничего дурного за ним не замечалось. Просто он был стар, вдов, весь изъеден раком, сын его служил в стратегической авиации и вестей о себе не подавал. Старик как старик, без особых примет. От спиртного у него расстраивался желудок. Фонд Розуотера выдал ему пособие на морфин, прописанный врачом.
Элиот поздоровался с ним и обнаружил, что не может вспомнить ни его имени, ни его бед. Он глубоко вздохнул. День был слишком хорош для печальных мыслей.
* * *
Когда Элиот вышел из тени Парфенона, его ослепил яростный солнечный свет. У него мгновенно заболели глаза, и пара бездельников на ступеньках суда показалась ему двумя черными головешками, окруженными клубами пара. Он услышал, как внизу, в салоне "Красота", Белла распекает какую-то даму за то, что та плохо следит за ногтями.
Элиоту уже давно никто не попадался навстречу, хотя несколько раз он замечал, что за ним следят из окон. Он не мог разглядеть - кто, но на всякий случай подмигивал и приветственно махал рукой. Дойдя до школы имени Ноя Розуотера, наглухо запертой на лето, Элиот постоял перед флагштоком и немного погрустил. Его заворожил унылый звук, который издавал полый металлический шест, когда его легонько касалась железка на веревке для подъема и спуска флага.
Элиоту хотелось с кем-нибудь поговорить об этом звуке, хотелось, чтобы кто-нибудь еще его услышал. Но рядом никого не было, только увязавшаяся за ним собака, вот он и заговорил с собакой.
- Слышишь, какой это чисто американский звук? Занятия кончились, флаг спущен. Какой грустный американский звук! Иногда его слышишь, когда садится солнце, поднимается вечерний ветерок и повсюду в мире садятся ужинать.
К горлу его подступил комок. Это было прекрасно.
И больше до самой пилгородской кофейни с Элиотом никаких приключений не произошло. В кофейне не было никого, кроме хозяина и единственной посетительницы. Посетительницей была четырнадцатилетняя девчонка, забеременевшая от собственного отчима, в результате чего тот пребывал теперь в тюрьме. Фонд платил ее врачу. Кроме того, Фонд сообщил полиции о преступлении отчима, а потом тут же нанял для него за большие деньги лучшего в Индиане защитника.
Девицу звали Тони Вейнрайт. Когда она явилась к Элиоту со своими несчастьями, он спросил, как у нее с настроением.
- Нормально, - ответила она. - Ничего такого не чувствую. В кинозвезды, по-моему, можно и так пробиться.
Сейчас она пила кока-колу и читала "Любознательного американца". Один раз она украдкой взглянула на Элиота. В последний раз.
- Билет до Индианаполиса, пожалуйста.
- В один конец, Элиот, или обратно тоже?
Элиот не задумался.
- В один, если можно.
Тони чуть не опрокинула стакан. Едва успела его подхватить.
- В один конец до Индианаполиса, - повторил хозяин громко. - Извольте, сэр! - Он зарегистрировал билет, остервенело шмякнув на него печать, передал билет Элиоту и тут же отвернулся. Он тоже больше не взглянул на Элиота.
Элиот, не замечая, как накалилась обстановка, проследовал к стойке с журналами и книгами - выбрать себе что-нибудь на дорогу. Его привлек "Любознательный". Он раскрыл его, полистал и наткнулся на рассказ о том, как в 1934 году в Йеллоустоунском парке медведь откусил голову семилетней девочке. Элиот положил газету обратно и взял книжку Килгора Траута в бумажной обложке. Она называлась "Трехдневный отпуск домой, в Пангалактику".
С улицы донеслись утробные звуки автобусного гудка.
И Когда Элиот вошел в автобус, на улице появилась Диана Лун Ламперс. Она рыдала. В руках у нее был белый телефонный аппарат, оборванный шнур тащился за ней следом.
- Мистер Розуотер!
- Да?
Она швырнула телефон на тротуар возле дверцы автобуса.
- Больше он мне не нужен. Кому я теперь позвоню? И кто мне позвонит?
Элиот от души пожалел ее, но не узнал.
- Простите, не понимаю.
- Не понимаете? Это же я, мистер Розуотер! Диана. Диана Лун Л ампере.
- Счастлив с вами познакомиться.
- Познакомиться?
- Я действительно очень рад. Но… при чем тут телефон?
- Он был мне нужен только из-за вас.
- Вот оно что! - сказал он с сомнением. - Но ведь у вас, конечно, много других знакомых.
- Ах, мистер Розуотер, - зарыдала она, припадая к автобусу, - вы мой единственный друг.
- Ну, вы непременно обзаведетесь другими, - обнадежил ее Элиот.
- О боже! - воскликнула она.
- Можно, например, примкнуть к каким-нибудь верующим.
- Я верую только в вас. Вы для меня все! Вы - мое правительство. Вы мой муж. Вы - все мои друзья.
От этих притязаний Элиоту стало не по себе.
- Очень вам признателен за такое мнение. Будьте счастливы! А мне пора ехать. - Он помахал ей рукой. - Прощайте!
* * *
Элиот погрузился в чтение "Трехдневного отпуска домой, в Пангалактику". За окнами автобуса происходила какая-то суматоха, но Элиот считал, что она не имеет к нему отношения. Книга сразу увлекла его, да так, что он и не заметил, когда автобус тронулся. Это была захватывающая история про человека, который работал в экспедиции, подобной экспедиции Кларка и Льюиса, но только в космическом веке. Звали героя сержант Раймонд Бойль.
Экспедиция достигла самой крайней и окончательной границы Вселенной. По-видимому, за пределами солнечной системы, в которой они находились, больше ничего не было, и они принялись налаживать оборудование, чтобы уловить любые, пусть самые слабые сигналы из любого, пусть самого дальнего закоулка в этом черном бархатном Ничто.
Сержант Бойль был землянин. Единственный землянин в экспедиции. Точнее сказать, он был единственным с Млечного Пути. Остальные члены экспедиции были кто откуда. Эта экспедиция осуществлялась совместными усилиями чуть ли не двухсот галактик. Бойль не имел отношения к технической стороне. Он преподавал английский язык. Дело в том, что Земля была единственным местом во всей их Вселенной, где разговаривали при помощи языка. Язык был присущ исключительно землянам. Все остальные обитатели Вселенной общались при помощи телепатии. Так что куда бы земляне ни попали, они всегда могли хорошо устроиться. Их всюду просили преподавать язык.
Остальным жителям Вселенной так хотелось заменить телепатию разговором вот почему: они выяснили, что, разговаривая, можно добиться куда большего. Да и сам становишься куда разворотливей. Общаясь телепатически, каждый ежеминутно вываливает собеседнику все подряд, и постепенно вырабатывается полное безразличие ко всякой информации вообще. Другое дело - разговор: он течет медленно, вертится вокруг чего-то одного, мысли не скачут, то есть голова начинает работать планомерно.
Бойля вызвали с урока и попросили немедленно связаться с начальником экспедиции. Он ломал себе голову, в чем дело. Пошел в кабинет начальника и отсалютовал старику. Собственно говоря, начальник вовсе не Походил на старика. Он был с планеты Тральфамадор и ростом не больше бутылки, в каких на Земле держат пиво. Да, по правде сказать, и на пивную бутылку он был не очень-то похож. Скорей всего он смахивал на вантуз - лучшего друга водопроводчика.
В кабинете он сидел не один. Там же находился священник. Этот был с планеты Глинко-Х-3. Он напоминал огромную медузу и помещался в чане с серной кислотой, поставленном на колеса. Священник был серьезен. Случилось что-то страшное.
Священник сказал Бойлю, чтобы он крепился, после чего начальник экспедиции сообщил, что его ждут очень скверные вести из дому. Их дом посетила смерть, сказал начальник, и Бойлю дают внеочередной отпуск на три дня, так что ему надо собираться и ехать немедленно.
- Кто умер? Мама? - спросил Бойль, сдерживая слезы. - Или отец? Может быть, Нэнси? (Нэнси была его соседка.) Или дедушка?
- Сын мой, - сказал начальник, - мужайся. Мне тяжело говорить тебе об этом. Умер не кто-то. Умерло что-то.
- Что же?
- Млечный Путь умер, сынок.
Элиот оторвался от книги. Округ Розуотер остался позади. Элиот о нем не скучал.
* * *
Когда автобус остановился в Нэшвилле, главном городе округа Браун, штат Индиана, Элиот снова выглянул в окно, заинтересованно рассматривая пожарные приспособления. Он подумал, не купить ли Нэшвиллу оборудование получше, но решил, что не стоит. Вряд ли местные жители смогут правильно с ним обращаться.
* * *
Больше Элиот в окно не смотрел до тех пор, пока автобус не достиг пригородов Индианаполиса. Он был поражен, увидев, что весь город охвачен огнем. Он никогда не видел таких огромных пожаров, но, конечно, читал о них и много раз они снились ему во сне.
У себя в конторе он прятал одну книгу и сам не мог понять, почему ее прячет, почему чувствует себя виноватым каждый раз, когда достает ее, почему боится, как бы его не застали за чтением. Эта книга и притягивала его и пугала, как порнография - слабовольного пуританина, хотя трудно было представить себе книгу, более далекую от эротики. Она называлась "Бомбардировка Германии". Написал ее Ганс Румпф.
А в главе, которую Элиот обычно читал и перечитывал, - бледный, со вспотевшими ладонями, - было следующее описание бомбежки Дрездена:
"Когда огонь пробился сквозь крыши горящих зданий, над ними взмыл столб горячего воздуха в две с половиной мили высотой и в полторы мили диаметром. За короткое время температура достигла точки воспламенения всего, что может гореть, я пламя охватило весь район. При таких пожарах происходит полное сгорание, поэтому не осталось ни следа горючих материалов, и только через два дня местность остыла настолько, что к ней можно было приблизиться".
Привстав с сиденья в автобусе, Элиот пожирал глазами пожар в Индианаполисе. Он чувствовал священный трепет перед мощью огненного столба, диаметр которого достигал по меньшей мере восьми миль, а высота - пятидесяти. Границы огня казались абсолютно четкими и незыблемыми, будто были сделаны из стекла. А внутри темно-красные спирали раскаленной золы сливались в величественной гармонии с ослепительно белой сердцевиной. И белизна эта казалась священной.
ГЛАВА 14
* * *
В глазах у Элиота потемнело, кругом стало черно, как за той, самой крайней, границей Вселенной. А лотом он очнулся и увидел, что сидит на низком барьере высохшего фонтана. По лицу его плясали солнечные блика - солнце просвечивало сквозь ветви платана. На платане распевала птица.
- Фюить, фюить, - насвистывала она, - фюить-ить-ить.
Элиот сидел в саду, огороженном высокой стеной, и сад этот казался ему знакомым. Здесь он не раз беседовал с Сильвией. Это была частная психиатрическая лечебница доктора Брауна в Индианаполисе, сюда Элиот привез Сильвию много лет назад. На барьере вокруг фонтана были высечены такие слова: "Всегда прикидывайся хорошим - и проведешь самого господа бога".
Элиот обнаружил, что кто-то нарядил его в белоснежный теннисный костюм я даже вложил в руку ракетку, будто он манекен в витрине спортивного магазина. Он попробовал сжать ракетку - хотел проверить, настоящая она или нет, настоящий ли он сам. Он увидел, как заиграли мышцы, которые хитрым узором переплетались на его руке выше локтя, и понял, что и вправду может играть в теннис, и притом отлично. Ему не пришлось соображать, где он натренировался, потому что часть сада занимал теннисный корт, огороженный мелкой проволочной сеткой, - по ней ползли вьюнки и душистый горошек.
- Фюить-фюить-ить-ить.
Элпот поднял глаза на птицу, на зеленые листья над головой, понял, что этот сад в пригороде Индианаполиса не мог уцелеть при пожаре, который он видел. Выходит, пожара не было. Он принял это открытие совершенно спокойно.
* * *
Элиот не сводил глаз с птицы. И он не прочь был, как эта птаха, распевать высоко на ветке и никогда не спускаться вниз. Ему хотелось забраться повыше, так как здесь, на уровне земли, происходило нечто беспокоившее его. Четверо мужчин в строгих темных костюмах сидели плечом к плечу на бетонной скамье всего в двух метрах от него. Они глядели на Элиота в упор, будто хотели услышать от него что-то важное. А Элиот чувствовал, что ему ни сказать, ни дать им нечего.
Шея у него заныла. Не мог же он из-за них вечно сидеть с задранной головой!
- Элиот!
- Да, сэр? - И Элиот понял, что говорит с отцом.
Он стал потихоньку переводить глаза вниз, взгляд его скользил с ветки на ветку, как больная пичуга. И наконец встретился со взглядом отца.
- Ты собрался сообщить нам нечто важное, - напомнил тот.
Элиот увидел, что на скамейке сидят трое пожилых и один молодой: все смотрят на него с сочувствием и напряженно ждут, что же он соблаговолит им сказать. В молодом Элиот узнал доктора Брауна. Одним из трех пожилых был Тармонд Мак-Аллистер, адвокат Розуотеров. Другого Элиот видел впервые. Он не знал его имени, но почему-то - а это ничуть не удивило Элиота - лицо незнакомца, который смахивал на доброго деревенского гробовщика, сразу показалось ему лицом старого верного друга.
* * *
- Вам трудно найти слова? - подсказал Элиоту доктор Браун.
В голосе исцелителя страждущих слышалось легкое беспокойство, он ерзал на скамейке, готовый переложить на родной английский все, что взбредет Элиоту в голову.
- Не могу найти слова, - согласился Элиот.
- Ну, - сказал сенатор, - раз ты не можешь выразить свою мысль словами, то на суде, где будут решать, нормален ты или нет, толку от нее будет мало.
Элиот кивнул, подтверждая справедливость этих слов.
- А я… я уже начал выражать?
- Нет, ты просто объявил, - пояснил сенатор, - что тебе пришло в голову, как тихо, мирно и благородно расхлебать эту кашу. И вдруг уставился на дерево.
- Гм! - отозвался Элиот. Он сделал вид, что вспоминает, потом пожал плечами - Нет, ничего не помню! Вылетело из головы.
Сенатор Розуотер всплеснул пятнистыми морщинистыми руками.
- Чего-чего, а соображений, как управиться с этим делом, у нас хватает. - Он одарил всех своей устрашающей победной улыбкой и похлопал Мак-Аллистера по колену. - Верно ведь? - Потом потянулся за спиной адвоката и похлопал по плечу незнакомого Элиоту человека. - Верно? - Он явно был без ума от незнакомца. - Ведь мы залучили на свою сторону самого сообразительного человека в мире! - Он расхохотался - видно, все их соображения приводили его в восторг.
Потом сенатор указал рукой на Элиота.
- Нет, вы только взгляните на моего мальчика, посмотрите, как он выглядит, как держится! Вот наш козырь номер один. Как он опрятен, как чист! - Глаза у старика заблестели. - Сколько лишнего веса он сбросил, доктор?
- Девятнадцать килограммов.
- Да он в прежней боевой форме! - заливался сенатор. - Ни грамма лишку! А как играет в теннис! Беспощадно! - Он вскочил и с натугой разыграл жалкую пантомиму теннисной подачи. - Да час назад на этом самом корте состоялась такая игра, какой мне в жизни видеть не доводилось! Ты его раздолбал, Элиот!
- Гм… - Элиот огляделся в поисках зеркала или чего-нибудь, куда можно посмотреться. Он понятия не имел, как выглядит. Воды в бассейне вокруг фонтана не было. Она оставалась только в маленькой ванночке для птиц - горький настой сажи и листьев.
- Вы, кажется, говорили, что тот, кого победил Элиот, был прежде профессиональным теннисистом? - обратился сенатор к доктору Брауну.
- Много лет назад.
- А Элиот изничтожил его! И пусть этот человек душевнобольной, это ведь на его игре не отражается, правда? - Он не стал ждать ответа. - А когда, одержав победу, Элиот выскочил с корта пожать нам руки, я готов был и смеяться и плакать. И этому человеку, сказал я себе, предстоит завтра доказывать, что он не сумасшедший. Ха! Ха! Ха!