- Но как ты можешь говорить такие вещи? Ты ведь так дружишь с мистером Малоуном!
- Почему мне с ним не дружить? Мы с Малоуном отлично понимаем друг друга. Потому и дружим. Он добрый католик и хочет, чтобы его сыновья женились на католичках. И я его за это уважаю.
- Но почему? Почему такие запреты? Ты так и не объяснил. Я согласен, выбирать из себе подобных легче, но…
Джозеф встал.
- Иди-ка сюда, - сказал он и крутанул глобус. - Гляди, вот Палестина. Там наше начало. Мы оттуда родом. На этой земле мы дали человечеству Десять заповедей, и, если б все им следовали, в мире было бы куда меньше бед и несчастий. На этой земле мы дали христианам их Бога. И с этой земли нас прогнали огнем и мечом. Разоренных, без пищи и крова людей разнесло по свету. И сюда. - Его палец пересек север Африки и уткнулся в Испанию. - И сюда. - Ладонь скользнула по Европе к Польше и России. - А потом сюда, через Атлантику. Мы есть везде, в любой точке мира. В Африке, в Австралии…
- Да знаю я все это, - нетерпеливо сказал Мори. - Есть кой-какое образование. Мы историю проходили.
- Проходили. Для тебя это слова, ты не прожил, не познал эту историю на собственной шкуре. Мори! Наша история, наши скитания написаны кровью. И по сей день они пишутся кровью - сейчас, в эту минуту. Вот мы тут с тобой рассуждаем, а в Германии в это время наших собратьев мучают без всякой причины. И мир молчит. Миру до нас нет дела! - Его голос возвысился, зазвенел: - Как же страдали мы, Народ Книги, гордый, сильный народ, давший миру так много! Сынок, нашему народу необходим каждый, чтобы продлиться. Нас так мало, мы так друг другу нужны. Как ты можешь отвернуться? Предать свой народ?
Слова отца тронули его до глубины души. И он сам на себя рассердился. Никогда прежде отец не грешил красноречием. Обыкновенно он скуп на слова. Сегодня же этот молчаливый человек говорит горячо и долго, и в глазах его стоят слезы. "Ну почему, по какому праву он терзает меня?" - подумал Мори. Он знал, что проигрывает и, в сущности, уже проиграл этот спор.
Он предпринял последнюю попытку:
- Папа, я никого не собираюсь предавать. Я останусь тем, кто я есть. Неужели ты решил, что я буду креститься? И я, и Агата останемся в своей религии.
- А ваши дети? Кем будут они? Никем! Слышишь? Ты просишь меня дать согласие на то, чтобы мой внук, сын моего сына, был никем? Ты считаешь, это мелочь? Ерунда? Почему ты не просишь меня отрубить себе правую руку? Почему?
- Папа, ну познакомься с Агатой, пожалуйста! Позволь, я приглашу ее к нам. Ты сможешь сам с ней поговорить и убедишься, что…
- Нет. Нет! В этом нет никакого смысла.
- Значит, ты ничуть не лучше ее родни! Такой же нетерпимый фанатик.
- Что? Ты не видишь разницы между убийцей и убиенным? Между палачами и жертвами? Да ты с ума сошел! А ее родители, выходит, тоже против?
- Конечно, а ты как думал?
- Ну вот видишь! Видишь, что это невозможно? Мори, послушай меня. Я хочу достучаться до твоего сердца и разума. Поверь, человек способен вынести и пережить что угодно. Сейчас тебе так не кажется, но - поверь на слово. Родители теряют детей, умирают мужья, жены, разбиваются сердца, а люди живут. И раны в конце концов затягиваются. Да, ты будешь страдать. Несколько месяцев боль будет нестерпимой. Но потом все пройдет, и ты встретишь другую девушку, своей крови и веры, и Агата твоя тоже найдет своего человека. Для нее так тоже будет лучше.
В груди у Мори что-то вспыхнуло, взорвалось.
- Я не хочу слушать! Не смей мне об этом говорить!
- Морис, не повышай на меня голос. Я пытаюсь тебе помочь, но кричать на себя не позволю.
Мори пошел к двери. Хотелось что-нибудь разбить, грохнуть об пол и - вдребезги. Черт бы побрал их всех, весь мир! Черт бы побрал эту жизнь!
- Что ты сделаешь, если мы все-таки поженимся? - спросил он.
Отец побледнел, почернел, точно ему стало плохо.
- Морис, - произнес он очень тихо, - я очень надеюсь, что ты этого не сделаешь. Ради мамы, ради меня, ради нас всех. Это немыслимо. Я умоляю, заклинаю, не доводи до этого… Я тебя предупредил.
Голос Агаты по телефону дрожал от слез:
- Мори, я поговорила с родителями. Вернее, попробовала поговорить. Они были в совершеннейшем ужасе. Отец разразился такой тирадой! Я думала, что он помешался. Он-то, разумеется, говорил, что это я сошла с ума. Нет, я даже пересказать не могу, что он говорил.
- Представляю, - мрачно сказал Мори.
- О нашей семье, о предках, о том, что они отстаивали и защищали, что вся Америка отстаивала и защищала, что значит для нас и наших друзей церковь. И он сказал… Если я это сделаю… я ему больше не дочь. Мама сначала плакала, а потом ужасно на меня рассердилась, потому что папа страшно побледнел и она боялась сердечного приступа. Она меня выставила из комнаты. Ох, Мори, как же ужасно так выходить замуж, бросать дом, родных…
Неожиданно ему в голову пришла новая мысль.
- Как думаешь, может, попросить Криса, чтобы он с ними поговорил?
- Ох, Мори, не знаю. Попробуй.
- Он собирался на выходные в Нью-Йорк. Я зайду к нему в гостиницу.
- Да, - кивнул Крис. - Мои родители отзывались о тебе очень хорошо. "Очень привлекательный молодой человек". Это мама сказала. Я запомнил.
- Раз так, не возьметесь поговорить с родителями Агаты? Твои родители или ты? По-моему, это поможет.
- Не думаю, - мягко сказал Крис.
- Почему? Агги считает, что поможет.
- Агги так не считает. Просто хватается за соломинку.
Мори закрыл лицо руками. Напрасно он надеялся, что сможет хоть кого-нибудь убедить.
Крис отошел к окну, постоял, глядя вдаль. Словно бы решал для себя что-то важное. Наконец он повернулся к Мори:
- Послушай, есть предложение. Нервы у тебя на пределе, вот-вот сдадут - это с первого взгляда видно. Плюнь-ка ты на все, и поехали со мной в Англию. На той неделе. Если сложно с деньгами, могу одолжить. Исходим пешком весь остров, и ты родишься заново. По рукам?
- Крис, ты ничего не понял. Если ты вправду хочешь помочь, помоги - я ведь объяснил, как это сделать. Или ты не хочешь? Скажи честно.
- Честно?
- Честно.
- Я против этого брака. Узнай я обо всем раньше, я бы не позволил, чтобы дело зашло так далеко.
- Но почему, Крис? Почему?
- Мори, не будь таким наивным. Потому что ты - это ты.
- И чем же я отличаюсь от тебя?
- На мой взгляд, ничем. Но мир думает иначе. Ты - его жертва. Но Агги-то при чем? Хочешь и ее превратить в жертву?
- Ее это не страшит.
- Ей так кажется. Клубы, друзья, подруги - да вся ее жизнь! - ей всем придется поступиться. Ее детей отвергнут в тех домах, где сама она была желанной гостьей.
- Ей на это начхать.
- Но на родителей ей не начхать! Она очень близка с родителями, особенно с отцом. С тех пор как он болен полиомиелитом, Агата - его правая рука. Она была еще совсем крошкой, лет восьми-девяти, и помогала ему учиться ходить. У меня эта душераздирающая картина до сих пор перед глазами стоит.
- А то, что происходит сейчас, не раздирает тебе душу?
Крис глядел на него молча. Мори открыл дверь. "Друг мой. Мой добрый друг Крис. Иди к черту!"
Сияющим июльским днем состоялась церемония заключения гражданского брака. Вручая свидетельство, регистратор сказал: "Такая жара! Впору яичницу жарить на тротуаре".
В душном гостиничном номере раз в десять секунд вздрагивало электрическое опахало, и воздух начинал лениво колыхаться. Из открытого окна доносилась нескончаемая стонущая мелодия - пластинку ставили снова и снова. Они спустились в ресторан, поели пережаренного мяса и недоваренной картошки… Ничего лучше этой гостиницы, этого обеда и этой музыки в их жизни никогда не было.
Агги вынула из чемодана бутылку:
- Это я принесла для свадебного тоста. Погляди на этикетку! Первоклассное вино!
- Я в винах не разбираюсь. У нас дома и не пьют почти.
- А я во Франции привыкла. Там пьют вино вместо воды.
- И не напиваются допьяна?
- Нет. Просто становится легко и приятно. Ваше здоровье!
- И ваше, миссис Фридман.
Пожелав друг другу счастья и здоровья, они задернули занавески и вернулись в постель, хотя было лишь три часа пополудни.
Утром, дождавшись, чтобы отец наверняка ушел на работу, Мори позвонил матери.
- Мори! Как я хочу тебя видеть! Но - нельзя. Отец запретил строго-настрого. Мой хороший, мой любимый мальчик, зачем ты это сделал?! Дом со вчерашнего дня похож на морг. Мы с Айрис дышать боимся. А отец словно на десять лет постарел.
Мори не рассердился, не вспылил.
- До свидания, мама, - тихонько сказал он и повесил трубку.
На двоих у них было чуть больше четырехсот долларов.
- Если не тратить денег попусту, - сказал Мори, - мы растянем их месяца на два. К тому времени я наверняка найду работу. - Он чувствовал себя таким сильным, таким уверенным.
- Я тоже куда-нибудь устроюсь. Пока не подвернется постоянное место, могу заменять учителей французского, если кто заболеет.
- Надо найти приличную квартирку подешевле, покуда мы не выберем город, где осядем навсегда.
С самыми решительными намерениями они накупили газет, поездили по объявлениям и нашли в конце концов меблированные комнаты под самой крышей в двухквартирном домишке в Квинсе. Его владелец, мистер Джордж Андреапулис, вежливый молодой американец греческого происхождения, окончив юридическую школу, угодил прямиком в безработицу Великой депрессии. Путешествуя по Греции, он нашел себе невесту, Елену, сильную крепкую девушку с белозубой улыбкой и чересчур волосатыми руками.
Квартира была обставлена совсем недавно - мебелью из кленового дерева. На окнах висели свежие занавески. Пол устилала уродливая подделка под персидский ковер.
- По-хорошему такая квартирка стоит все пятьдесят, - сказал мистер Андреапулис. - Но в наши тяжелые времена я с удовольствием соглашусь на сорок в месяц.
Мори смотрел из окна кухни на маленький серый дворик. В швах между бетонными плитами чернел шлак. По сторонам от дома тянулись пустыри: ни деревца, ни кустика, только пожухлая трава - до далеких указателей на автостраде. Этот тусклый пейзаж не скрасит ничто, даже блистающее солнце. Будь земля плоской, как считали в старые времена, здесь легче всего было бы перейти в небытие. Точно на краю света. Однако в квартире порядок - не придерешься; домохозяин тоже человек вполне достойный и настроен дружелюбно. Да и вообще, они тут долго не задержатся.
- Моя жена не говорит по-английски, - рассказывал меж тем мистер Андреапулис. - Мы с ней тоже молодожены. Может, вы поучите ее языку, миссис Фридман? А она вас - готовить, она прекрасно готовит. - Он вдруг смутился. - Простите, я не хотел вас обидеть, просто американок обычно кулинарии не учат. А вы-то, наверно, все умеете.
Агата засмеялась:
- Нет, я и яйцо толком сварить не умею. Так что я готова учиться. Пока не найду работу.
На том и порешили. В два приема они перевезли на метро все вещи: чемоданы, тяжеленную коробку с книгами и единственное свое приобретение - супергетеродинный радиоприемник, который Мори купил за тридцать пять долларов. Приемник поставили в гостиной на стол, рядом с лампой.
Угрызения совести по поводу столь дорогой покупки мучили их не очень долго, поскольку людям все-таки нужно отдыхать и развлекаться, а сходить в кино недешево - семьдесят центов на двоих. А тут они, совершенно задаром, слушают концерты из филармонии по воскресеньям и легкую танцевальную музыку - в любое время дня. Танцуй прямо на кухне под оркестр Глена Грея "Каса Лома" или концерт Пола Уайтмена в поместье Билтмор. Они могли "Начать сначала", "Улететь в Рио", потушить свет и "Танцевать в темноте", вдвоем в своем маленьком тесном мирке. Как зачарованные двигались они, слившись воедино, приближались к столу, где Мори, не отрываясь от Агаты, выключал звук, и во внезапной тишине двое - как один - падали на постель.
20
Они прошли вдоль Риверсайд-драйв и свернули на улицу, где жила Айрис, в сторону Вест-Энд-авеню. Вечер был не по-апрельски теплый, люди прогуливались; отцы семейств вели на поводке собак; молодежь, перемигиваясь и весело толкаясь, распевала "Когда крошка с Бродвея говорит "доброй ночи"". Кто-то из них, возможно, шел на вечеринку. Айрис и Фред уже возвращались с вечеринки домой.
- Прости, что пришлось так рано уйти, - сказал Фред возле дома. - Напрасно я оставил на воскресенье так много уроков. Прости, - виновато повторил он.
- Ничего, - бодро отозвалась она, - у меня тоже полно дел.
Это была откровенная ложь.
Минуту они помолчали. Айрис стало неловко. Не пригласить ли его зайти? Но ей не хотелось. Более того, она знала, что ему это тоже ни к чему.
- Спасибо, что пригласила, - сказал он. - Было здорово. Я и не знал, что вы с Инид подруги.
- Мы не подруги. Просто наши мамы состоят в одном благотворительном комитете. - Произнеся слово "благотворительный", Айрис сама удивилась. В доме доллара лишнего нет, а мама по-прежнему занимается благотворительностью. Впрочем, так, наверное, и надо. Мама всегда говорит, что мы должны быть благодарны судьбе, поскольку многие семьи живут намного, намного хуже.
- Ну, в общем, было здорово, - повторил Фред и уже на ходу добавил: - Не забудь, завтра после уроков делаем газету.
- Я помню, - отозвалась она и, войдя в подъезд, нажала кнопку лифта.
Мама читала в гостиной. Она удивленно подняла глаза:
- Так скоро? А где Фред?
- Все рано разошлись. А у Фреда уроков много.
- Господи, еще только половина десятого! Что ж он не зашел, не поел? Я оставила на столе какао и два куска пирога.
- Мы там до отвала наелись.
- Ну что ж, значит, вы хорошо повеселились, - сказала мама. - К папе не заходи, он подсчитывает подоходный налог. А я, пожалуй, лягу. В постели читать уютнее.
Айрис прошла в свою комнату, сняла платье. Оно было изумрудно-зеленое, цвета мокрых листьев. Мама его купила, когда Фред стал проявлять внимание к Айрис. А началось все с того, что оба они попали в редколлегию школьной газеты. Мама тогда сказала, что ей надо заняться своим гардеробом - "в пятнадцать-то лет пора бы".
Фред очень серьезный. Когда повзрослеет и возмужает, он станет, несмотря на очки, приятным молодым человеком. Пока же он нескладный - длинный и худощавый, - но с очень хорошим лицом. И он один из самых умных мальчиков в школе.
Какие интересные, содержательные разговоры они вели этой зимой - то в школе, склонясь над газетой, то по дороге домой на исходе долгого дня. Политика его тоже занимала, и порой они спорили до хрипоты, но по основным вопросам обычно соглашались друг с другом.
"Ты соображаешь, тебя есть за что уважать, - говорил он. - Своим умом до всего доходишь, не с чужих слов".
Оба они, хотя вслух об этом не говорили, считали себя куда умнее и образованнее своих сверстников. Их жизнь была содержательной, они не теряли времени зря. Фред, как и Айрис, много читал, и они живо обсуждали прочитанное.
Айрис знала, что она нравится Фреду, и это было самым удивительным и чудесным из всего, что когда-либо происходило в ее жизни. Каждое утро начиналось предощущением чуда.
Неделю назад он пригласил ее на свадьбу. Одна из его кузин скоро выходит замуж, и ему велено привести девушку. Свадьба предстоит пышная, с соблюдением всех церемоний. Гостям надлежит быть в вечерних костюмах. Айрис никогда прежде не бывала на свадьбах, и ее теперь волнует все: и предстоящее зрелище, и сам факт, что Фред берет ее с собой.
Услышав о приглашении, мама сказала: "Что ж, надо продумать, во что тебя нарядить…"
И придумала. Сняла с верхней полки своего стенного шкафа коробку и вынула оттуда платье: то самое, розовое, с портрета. Парижское платье!
"Попросим портниху перешить его на тебя, - сказала мама. - Смотри! - Она взяла подол за края и растянула вширь. - Десять ярдов такого материала! Получится великолепное платье. И туфли отдадим в краску - под цвет. Ну, хорошая мысль?"
Платье и вправду получилось чудесное. Интересно, что наденут другие девушки?.. Как бы это выяснить?
Она вспомнила о предстоящей свадьбе и розовом платье, вешая в шкаф зеленое, шерстяное. Сегодня на вечеринке одна девочка все время смотрела на него, прямо глаз не сводила. Девочка была из тех, которые хороши в любом, самом затрапезном виде: набросила на плечи свитер, завязала узлом рукава - и пошла. Научиться этому нельзя, с этим надо родиться. Она разглядывала зеленое платье долго и пристально, и Айрис под этим взглядом вжималась в кресло, чувствуя, что платье ужасное, сама она уродина и вообще - все не так! Годы спустя, встретив эту девочку, уже женщину, в гостях, Айрис услышала признание: "У тебя когда-то было чудесное платье, изумрудное, удивительного оттенка. Я его на всю жизнь запомнила!" Но в тот момент Айрис поняла ее совершенно иначе.
Вечеринка оказалась на редкость неудачная, просто-таки ужасная. И Фреда она зря пригласила. Но куда денешься, если Инид велела привести кавалера. Все друзья и подруги Инид относились к тому типу людей, который Фред не любил: пустые, никчемные и к тому же с гонором. Они изрекали саркастические фразочки, отвечать на которые следовало с еще большим сарказмом. Утомительно донельзя. Фред и Айрис то и дело переглядывались, и она знала: в оценках они единодушны. Так же, взглядом, она выразила сожаление, что завлекла его сюда, а он в ответ притащил ей полную тарелку еды.
"Хоть кормят хорошо, и на том спасибо", - тихонько сказал он и пошел за добавкой. Аппетит у него был зверский.
Айрис наблюдала за девочками. Представление почти как в театре, и все ради мальчишек: то хихикнут; то возведут очи к потолку; то опустят, махнув ресницами; то поведут глазами томно, искоса; любой взгляд тонко рассчитан и нарочито равнодушен. А мальчишки настолько тупы, что принимают эти уловки за чистую монету. Все, кроме Фреда. Он чует притворство, его не проведешь. Удивительно, как схожи их оценки, как хорошо понимают они друг друга.
"Бог мой! У тебя лицо, словно на похоронах. Тебе что, скучно?" - Инид произнесла это с улыбкой, но весьма и весьма сдержанной. Стоявший рядом Фред все слышал, и Айрис стало совсем тошно.
"Ну что ты. Мне очень весело", - пробормотала она.
Наверно, ей и в самом деле надо чаще улыбаться. Тетя Руфь сказала однажды, что у нее необычайно приятная улыбка. Вернее, не так. В точности она сказала вот что: "Когда ты улыбаешься, лицо у тебя озаряется светом". Айрис незамедлительно проверила это перед зеркалом в ванной. Тетя оказалась права. Уголки губ очень мило ползли вверх, обнажая сверкающие белизной зубы. Стоило ей перестать улыбаться, как лицо снова становилось замкнутым и суровым, хотя сама она совсем, совсем не такая. Надо, конечно, надо не забывать об улыбке. Только не перебарщивать, чтоб не выглядеть идиоткой. Но улыбаться надо.