- Маме. Она поплакала немножко. И ничего не ответила. Но было видно, что она рада.
- И больше никому?.. - Он не мог произнести: папе, отцу.
- Мне не хотелось идти тайком, поэтому утром я сказала, что вернусь поздно, потому что собираюсь к тебе. Я это громко сказала, папа наверняка слышал из прихожей. Я ничего не делаю тайком, - с гордостью повторила она.
Он вдруг взглянул на сестру совершенно новыми глазами. Она - личность. Не то она изменилась, не то он сам. Прежде он ее вовсе не замечал, она просто была, всегда, как диван или кресло, которое стоит в комнате, сколько он себя помнит, на которое можно ненароком наткнуться в темноте. Но теперь она - личность.
- Я люблю тебя, Айрис, - просто сказал он.
Агги с удивительным тактом - неотъемлемой частью ее обаяния - принялась накрывать к чаю.
- Айрис на том же перепутье, что и мы с тобой пять лет назад, - весело сообщила она. - Штудирует университетский справочник.
- Мне думать особенно не о чем, - отозвалась Айрис. - Выбора нет. Пойду в Хантер. Да я и не против. Там, говорят, неплохо.
- Что такое Хантер? - поинтересовалась Агги.
Мори захлестнула волна вины перед Айрис. Родители дали ему больше шансов: не забрали из частной школы, а потом отправили в Йель.
- Хантер - бесплатный колледж города Нью-Йорка. Туда принимают только самых одаренных, с высшими баллами по всем предметам, - объяснил он.
- Понятно. Айрис, а что потом? Ты выбрала какую-нибудь профессию? Чем раньше выберешь, тем лучше. Не то останешься безработной вроде меня.
- Я хочу преподавать, - ответила Айрис. - Если, конечно, найду место. Но готовиться буду к этому.
Она размешала сахар в чае. Такая спокойная, собранная. Повзрослела. Айрис склонилась над чашкой, и он смотрел на ее черную макушку. Вдруг она подняла голову и сказала:
- Ты, наверно, хочешь узнать, как дела дома? И боишься спросить…
Он поразился ее проницательности.
- Ну, конечно. Расскажи.
Так он узнал, что отец с Малоуном продолжают заниматься эксплуатацией зданий для банков и фирм. Концы с концами сводят, но не более того. Мама тоже по-прежнему: благотворительные сборы, комитеты. Несколько недель у них жила тетя Руфь с младшими девочками - в промежутке между переездами с квартиры на квартиру. Джун вышла замуж, и вся семья работает у ее свекра - все на неполном рабочем дне.
- В основном их все-таки кормит папа, - закончила она свой рассказ, и Мори мог бы легко добавить непроизнесенное: "Вспомни же, папа хороший, добрый! Постарайся его понять, не таи на него обиду".
Что ж, Айрис всегда любила папу больше, чем он.
А потом Мори проводил ее до метро, потому что уже темнело. Он смотрел вслед, а Айрис спускалась по лестнице с учебниками под мышкой. Вдруг она оглянулась и крикнула:
- Я приеду еще!
Прошла еще несколько ступеней, снова оглянулась:
- Мне понравилась твоя жена, Мори. Очень понравилась.
Каблучки быстро-быстро застучали вниз по лестнице. Он смотрел, пока она окончательно не скрылась из виду. В горле стоял ком нежности, боли, утраты и еще чего-то, вовсе не выразимого словами. Он даже рассердился. Сморгнул. И пошел домой.
…Такая вот дурацкая жизнь. Нет, разумеется, он и не рассчитывал прожить без забот и печалей, хотя кто-то, наверное, живет - хотя бы иногда. Но только не мы. Не наш это удел. Гнусный город, гнусные времена. А мне так хочется счастья для Агаты! Ее должны окружать цветы, море цветов… Он машинально считал автобусы на углу: целых два за последние пять минут, а другой раз стоишь полчаса, а автобуса нет как нет. Смешно. Нелепо… Его размышления прервал стук входной двери. В магазин, пихаясь локтями, ворвались трое мальчишек в сопровождении измученной мамаши.
- Мистер! Нам нужны кеды. Три пары.
Как-то раз, спустя несколько месяцев после их собственной свадьбы, они получили приглашение на чужую: к девочке, с которой Агата училась в колледже. Распечатанный конверт и карточка с приглашением валялись на откинутой крышке бюро. "Пресвитерианская церковь на Пятой авеню. Прием в Речном клубе сразу после венчания".
- Вот здорово, - обрадовался Мори. - Всех друзей повидаешь.
Она продолжала резать хлеб, не поднимая головы. Мори насторожился:
- Почему ты молчишь? Что-то не так?
- Нет. Все нормально. Но на свадьбу мы не пойдем.
Его пронзило: ей не в чем идти! Нет платья! Вот в чем дело.
- Агата, платье у тебя будет, - мягко сказал он.
- Нам такие расходы не по карману.
- Можно купить прекрасное платье за пятнадцать, даже за двенадцать долларов.
- Я же сказала - нет.
В последнее время она часто говорит с вызовом. Нервы. Да и немудрено… Он промолчал.
А придя на следующий день с работы, начал весело, как ни в чем не бывало:
- Я видел на витрине у Зигеля очень подходящее платье. Словно специально для тебя сшитое: белое, с голубыми цветами, с пелериной. Сходи завтра, посмотри.
- Я не хочу на свадьбу.
- Но почему?
- Не знаю. - Она не отводила глаз от вязанья. Спицы так и мелькали.
В нем вскипела волна раздражения, почти злости.
- Не отделывайся отговорками! Отвечай начистоту! Ты стыдишься меня?
Она взглянула на него в упор:
- Что ты несешь? Немедленно извинись! Какая гадость…
- Хорошо, прости. Но объясни, по крайней мере, почему ты не хочешь идти. Скажи словами!
- Ты не поймешь. Ну, просто это получится очень искусственно, на один день: туда и обратно. Мы же с ней на самом деле живем на разных планетах. К чему возобновлять отношения, которые невозможно поддерживать?
- Значит, я все-таки лишил тебя всего, всей прежней жизни…
- Мори! - Она вскочила и порывисто обняла его. - Мори, все не так! Да мне и дела нет до Луизы с Форстером. Просто все так перемешано, одно цепляется за другое… Когда-нибудь, когда мы обоснуемся в своем доме, у меня поменяется настроение и мы заведем кучу новых друзей.
Он стоял посреди комнаты, держал ее в объятиях и впервые чувствовал, что она не с ним, а где-то далеко-далеко.
В день свадьбы он по дороге с работы настроился быть особенно нежным и предупредительным: Агата наверняка думает о том, как подруга в цветах и кружевах идет к аналою, о том, чего сама Агата оказалась лишена. Открыв дверь, он не поверил своим глазам: она была пьяна.
- Праздную Луизину свадьбу, - заявила она. - В одиночестве.
Он был изумлен, сердит и напуган. Что делать с пьяными, он представлял весьма приблизительно, но, вспомнив про черный кофе, немедленно отправился на кухню, а спустя несколько минут вернулся в комнату с чашкой и заставил Агату выпить.
Хотя она пыталась обратить все в шутку, Мори видел, что ей стыдно.
- Прости, что так получилось, - сказала она наконец. - Немного перебрала, забыла, что нельзя на пустой желудок.
- Я вообще не очень понимаю, - осторожно начал Мори, - зачем ты это сделала. Так странно, в одиночку…
- В том-то и причина, - сказала она. - Так ужасно сидеть тут одной. Тишина - аж в ушах звенит. Целый день безвылазно, в этой дыре…
- Ты можешь читать, гулять… Придумай себе любое занятие.
- Мори, ну посуди сам, не могу же я читать с утра до вечера. Хочешь, чтобы я ослепла? Ты хоть раз задумался, как проходят мои дни? Напечатаю две строчки для Джорджа, пройдусь тряпкой по столу и полке, и все!
- Прости, Агги. Я действительно не представлял, что тебе так тяжко.
- А ты представь! Ну, допустим, я вышла погулять. Я же тут ни души не знаю, женщины гуляют только с колясками и говорить мне с ними в общем-то не о чем. Ах, нет, одну душу я знаю, это - Елена. Могу повести ее на рынок, на урок английского языка. Это редис, скажи "ре-дис", а это огурец…
- А Елена-то как живет? Дом остался на другом конце земли, языка не знает…
- Не болтай глупости. У Елены тут вся семья, настоящая любящая семья, да еще друзья из греческой общины - и сколько! Ее родители в Джордже души не чают. У Елены со всех сторон любовь, поддержка и защита.
Он понял. И замолчал. Надо осмыслить и заполнить их жизнь. Но чем и каким образом? В постели он беспокойно ворочался с боку на бок и вдруг почувствовал, как Агата повернулась, вот ее руки, ее губы, и вмиг все страхи и тревоги развеялись, словно дым.
Он уже отплывал на волнах легчайшего, светлейшего сна, как вдруг услышал ее шепот:
- Мори, Мори, я забыла вставить колпачок! Как ты думаешь, ничего?
Он вмиг очнулся, вскинулся:
- Боже упаси! Еще этого нам не хватало.
- Какая же я дура! Ну ничего, больше это не повторится, честное слово.
Но Мори уже не покидала тревога. На следующую ночь в решающий момент он вдруг отстранился:
- Ты вставила? Не забыла?
Агата села:
- Как ты разговариваешь? Ничего себе романтик, пылкий любовник!
- Какого дьявола? У меня что, нет права спросить?
Она заплакала. Он зажег свет.
- Погаси! Почему ты вечно наставляешь на меня прожектор?
- Я хоть что-нибудь делаю правильно? Любовник я плохой, свет зажигаю не вовремя. Ладно, пойду на кухню, газетку почитаю.
- Мори, не надо! Ложись. Ну, прости меня, я просто чересчур ранима, я знаю, что так нельзя.
Его мгновенно охватили нежность и жалость. Она сидела на кровати: совсем девочка, с копной кудряшек, в белой ситцевой ночной рубашке с оборками, в глазах - слезы.
- Да я тоже хорош, Агги. Дерганый, перепуганный. Ты ни в чем не виновата. Но ребенка нам сейчас нельзя заводить, никак нельзя. Может, не следует тебе все это говорить, женщина ведь должна быть за мужем, как за каменной стеной, но я вправду боюсь…
- Скажи мне, любимый, все скажи!
- Похоже, я останусь без работы. Санторелло слышал, что магазин скоро закроют. Торговля-то не бойкая.
- Может, Эддин отец найдет тебе место в другом магазине?
- Я и просить не буду. Есть люди, проработавшие с ним по десять лет, а то и больше. Не станет же он увольнять их, чтобы взять меня.
Ближе к рассвету Мори проснулся, почувствовав, что он один в постели. На кухне горел свет. Агата сидела, просто сидела у стола в безысходной, горькой печали. На столе стояли бутылка вина и рюмка.
- Агги! Сейчас пять утра! Что ты тут, черт побери, делаешь?
- Я никак не могла заснуть - все ворочалась, крутилась. Ну и встала. Чтобы тебя ненароком не разбудить.
- Я спрашиваю про вино.
- Я тебе уже объясняла. Оно успокаивает, помогает расслабиться. Я подумала: выпью и засну. Ну что ты смотришь, будто я пьяная?
- Агги, пить - дурная привычка. Мне это не нравится. Нельзя рассчитывать, что вино решит все проблемы. Кроме того, это дорого.
- Я потратила пятнадцать долларов, которые ты хотел дать мне на платье. Купила пару бутылок. Ну не сердись, Мори, прошу тебя.
Его уволили через месяц, в пятницу. Получив расчет, он побрел домой. Постарался пройти по лестнице бесшумно, надеясь, что жизнерадостный и по-европейски церемонный Джордж Андреапулис не услышит и не выскочит навстречу с приветствиями. Сил для вежливости у Мори сейчас не было.
Он открыл дверь. Надо выложить ей сразу и покончить с этим, а потом сесть вместе и спокойно рассудить, что предпринять дальше. Дай только Бог, чтобы Андреапулис в ближайшие недели подкинул ей побольше работы. Пускай печатает.
Агата сидела на краешке кровати, руки - на коленях, точь-в-точь девочка в танцклассе, ожидающая приглашения на танец.
- Мори, я беременна, - сказала она.
Все, что с ними происходило, происходило на фоне невыносимой жары. Когда я состарюсь, думал Мори, так и буду вспоминать Нью-Йорк и все наши беды: скрежет подземки, кисловатый запах раскаленного металла, вывески "Вакансий нет", влажные простыни и лежащую поверх них Агату с раздутым животом. И публичные библиотеки, где я коротаю время с полудня до вечера: если с утра работа не подвернулась, дальше искать без толку, лучше уж пойти в библиотеку.
- Хуже нет, чем искать работу летом, - сочувственно говорил Джордж Андреапулис.
- Зимой будет хуже. Кстати, у меня нет зимнего пальто, и галоши прохудились. Одна надежда, что зима выдастся не слякотной, а морозной и снежной.
- Возможно, у одного из моих клиентов найдется для тебя работа, - с сомнением сказал Джордж. - Постараюсь не проморгать. Я тут составлял завещание для человека, который держит кулинарию в хорошем месте, на проспекте. Дела у него идут в гору. Может, к осени он надумает взять помощника.
Однажды утром, в сентябре, Агата неуверенно сказала:
- Я не знаю, как ты отнесешься… Пообещай, что не рассердишься!
- Обещаю.
- Я тут подумала… Помнишь, я рассказывала, что у моего отца есть кузен. Я всегда называла его дядя Джед. На самом деле он нам даже не родня, он муж папиной двоюродной сестры, которая уже умерла. Я уверена, что он меня помнит. Своих детей у них не было, и он меня очень любил. Присылал мне на Рождество чудесных кукол, а к шестнадцатилетию подарил жемчужные бусы, первые в жизни.
- Да, да, - кивал он, стараясь не раздражаться. Все пустое. Болтовня. В такую пору жизни они должны быть счастливы. Ни о чем не тревожиться. Черт бы побрал мир, который умудряется испортить все самое прекрасное. Их с Агатой ребенок! Его ребенок растет в ее чреве, и у него уже все есть: и ноготочки, и ресницы. Чудо!
- …вице-президент банка "Барлоу-Манхэттен", занимается вкладами. Раньше я не хотела к нему обращаться, боялась, что папа узнает. Но теперь мне все равно, стыдиться нечего. Ты сходишь к нему?
Он молчал. Пресмыкаться перед ее родней? Просить милостыню?
- Я, конечно, позвоню ему сперва. Ну, Мори?!
Для нее. Для ребенка, что растет в ней. Он появится на свет розовый, голенький, беззащитный. Я должен его согреть, прокормить, защитить.
- Позвони с утра. Я схожу, - произнес он. - Ты нашла гуталин? Надо почистить черные ботинки.
Дверь с Мадисон-авеню открывалась в вестибюль с разрисованными стенами: сцены из жизни голландских поселенцев, Питер Стивезант; индейцы перед судом; здание Казначейства; Джордж Вашингтон принимает присягу; конные экипажи на Пятой авеню; дети с обручами в Центральном парке. Ни тележек старьевщиков, ни доходных домов…
Он прошел по зеленому ковру, мягкому, точно мех. Высокий, уверенный в себе выпускник Йеля, образованный, достойный. Он ничем не хуже других. Так чего бояться?
На двери значилось "Джедедия Спенсер". Смешно! Иедидия - древнее еврейское имя на американский манер. И как солидно оно выглядит на медной пластинке, прибитой к двери из красного дерева. Никому из его знакомых и в голову бы не пришло дать ребенку такое имя. В наше-то время!
Все здесь темно-коричневое: мебель, кожа, костюм мистера Спенсера.
- Так, значит, вы и есть Агатин муж… Что ж, здравствуйте.
- Здравствуйте, сэр.
- Агата дозвонилась, когда вы были уже в пути. Жаль, что не раньше. Могли бы не беспокоиться.
- То есть, сэр?
- В нашем банке вакансий нет.
- Сэр, мы, собственно, и не надеялись. Мы подумали, то есть Агата подумала, что с вашим положением, связями в самых разных областях вы могли бы меня кому-нибудь рекомендовать.
- Я взял себе за правило никогда не просить наших клиентов об одолжениях.
Мистер Спенсер выдвинул ящик, достал ручку. Мори не видел, что он пишет - мешала большая фотография в серебряной оправе, - и понял, лишь когда ему протянули чек на тысячу долларов.
- Можете получить наличными через окошко в зале, - промолвил мистер Спенсер и взглянул на часы. - Естественно, я не хочу, чтобы Агата жила в нужде. Надеюсь, это ее поддержит, пока вы не приведете себя в порядок.
Мори поднял глаза. И прочел на надменном, холодном лице собеседника откровенную неприязнь.
"Приведете себя в порядок!" Я-то в порядке, подумал Мори. Пускай лучше мир приводит себя в порядок. Он положил чек обратно на стол.
- Большое спасибо. Это я не возьму, - сказал он и, развернувшись на каблуке, пошел к двери.
Руки вспотели, сердце бухало, точно молот. Какой стыд, какой чудовищный стыд. Как в страшном сне - из тех, что хоть раз снятся в жизни каждому, - будто идешь по роскошной улице и вдруг понимаешь, что на тебе только нижнее белье. Вслед за стыдом подступила тошнота.
На углу попалась закусочная. На завтрак он ничего не ел, только выпил кофе. И знал, что тошнит его от голода. Вправе ли он потратить деньги на бутерброд и солодовый коктейль - с шапкой взбитых сливок выше края стакана?
Взобраться на высокий стул у прилавка не было сил. Он опустился за столик, хотя знал, что это удовольствие обойдется ему в лишних десять центов - официанту на чай. Какой хладнокровный негодяй этот Спенсер! Даже не счел нужным что-либо пообещать - приличия ради. Скотина! Он так меня презирает, что даже не потрудился прикинуться вежливым…
В закусочную вошел мужчина и присел за тот же столик. Мори почувствовал на себе внимательный, неотступный взгляд. Мужчина произнес:
- Похоже, мы знакомы. Встречались на свадьбе в Бруклине пару лет назад.
Мори неопределенно хмыкнул.
- Да, точно, - продолжил мужчина. - Солли Левинсон - пусть земля ему будет пухом - праздновал тогда свадьбу сына. Ты ведь парень Джо Фридмана, верно?
- Да, но я вас не…
- Меня зовут Вульф Харрис. А твоего старика я знал, когда он еще под стол пешком ходил. Сейчас-то он небось совсем нос задрал, я ему нынче не ровня.
Мори промолчал. Странная встреча. Мужчина разглядывал его так откровенно, что Мори тоже не постеснялся взглянуть на него в упор. С виду - лет пятьдесят, правильные, решительные черты. Короче, лицо, каких в городе тысячи. Выделял его, пожалуй, взгляд - пронзительный и умный. Темный, строгий, очень дорогой костюм; часы с цепочкой - золотые. Мори видел длинную отставленную в проход ногу: ботинки у Вульфа Харриса ручной работы.
- Я не стал бы этак костерить твоего старика, если б не знал, что он тебя выставил из дому.
В иные времена - в юности, до всех невзгод, когда у Мори было побольше гордости, настоящей или ложной, не важно, - он не позволил бы незнакомцу так бесцеремонно вторгаться в свою жизнь. Но сейчас его не возмущало ничто.
- Я знаю о вас только две вещи: у вас потрясающая память и прекрасно налаженная система осведомления.
Собеседник засмеялся:
- Никакой системы нет. Информацию эту я получил случайно. Встретил на улице Соллину дочку, ну эту, пампушку, которая слишком много болтает…
- Знаю. Сесилия.
- Она и рассказала. Мне, собственно, это было ни к черту не нужно, я и слушал-то вполуха. Но насчет моей памяти ты не ошибся. Что есть, то есть. Что раз услышу - никогда не забываю. Никогда. Этого у меня не отнимешь. Чему смеешься?
- Да просто подумал, что у вас вряд ли что отнимешь, не только память.
Помедлив секунду, Вульф Харрис тоже засмеялся:
- Ты прав, чтоб тебя черти съели! Ты и сам малый не промах!
- Спасибо.
Официантка с блокнотом и ручкой подошла принять заказ.
- Двойной чизбургер, жареную картошку, лук отдельно, коктейль и два пирожных.
- Мне, пожалуйста, горячий бутерброд с рыбой, - сказал Мори.
- Что будете пить? - нетерпеливо спросила девушка.
- Ничего. Мне только бутерброд.