- Вот еще глупости! - возмутился Вульф Харрис. - Будешь мне тут клевать, как канарейка! Что мне, то и ему, мисс! Спокойно, я плачу!
Мори покраснел. Неужели так очевидно, что он голоден? Нет, наверное, дело в одежде. Воротничок совсем потертый. И ботинки прохудились - он, должно быть, заметил, когда входил.
- Отвратительная забегаловка. Зато быстро. У меня в час назначена встреча на углу Мадисон и Сорок пятой.
Вульф Харрис замолчал. Мори тоже не мог поддержать беседу. Через некоторое время мистер Харрис наклонился к нему:
- Ну, как дела? Что нового? Чем занимаешься?
Почему, почему он обязан рассказывать? Почему нельзя ответить коротко: не хочу, мол, говорить о своих делах, я не в настроении. Почему нельзя? Потому что я никто и ничто. А когда ты никто и ничто, тобой командуют и помыкают, как хотят. И он стал вдруг послушным, робким ребенком.
- Что нового? Моя жена беременна. А я, к сожалению, ничем не занимаюсь.
- Безработный?
- Работал в обувном магазине, но его закрыли.
- Что еще умеешь делать, кроме как туфлями торговать?
Злая, жаркая горечь полыхнула, обожгла.
- Сказать по правде, ничего. Четыре года в Йеле, а в итоге - шиш.
- Я бросил школу после седьмого класса, - с некоторым даже удивлением сказал его собеседник.
- И что? - Мори вскинул глаза и встретил острый проницательный взгляд.
- А то, что я могу предложить тебе работу. Разумеется, если хочешь.
- Хочу, - не задумываясь сказал Мори.
- Но ты даже не знаешь какую.
- То есть смогу ли я ее выполнять? Постараюсь научиться.
- Машину водить умеешь?
- Конечно, но своей у меня нет.
- Не проблема. Купим.
- И что я с ней буду делать?
- Кататься. Будешь поутру объезжать Флэтбуш, по адресам, которые я тебе дам, собирать кой-какие бумаги и привозить на квартиру.
- И все?
- Все. Ты забыл спросить об оплате.
- В любом случае это больше, чем я зарабатываю сейчас.
- Эге, парень, ты я вижу совсем на мели? - Голос мужчины прозвучал неожиданно мягко, сочувственно. - Ну-ну, выше голову. Я положу тебе семьдесят пять долларов в неделю.
- За то, что я буду бумажки развозить?
- И держать язык за зубами. Ясно?
- По-моему, да. Что неясно, спрошу, когда выйдем на улицу.
- Значит, понял. А теперь ешь. И если не наешься, говори - добавим. Я люблю, чтобы люди выкладывали все напрямую. Только не всем подряд. И в свое время.
Этот жадный голод возник не в одночасье, не от кофе на пустой желудок. Он накапливался неделями. В общем-то Мори ничего толком не ел, перебивался печеньем и супами из пакетов, а молоко, апельсины и бараньи котлеты подкладывал Агате. Теперь по телу разливалась приятная теплая сытость - от мяса, от густого молочно-солодового коктейля. Тут пахнет политикой. Да-да, не иначе. Голоса на выборах. Что ж, это не преступление против рода человеческого, никто не пострадает, не умрет. Богачи просаживают в казино многие тысячи, так почему бы беднякам не рискнуть своими жалкими трудовыми сбережениями? Все это не так просто, я пытаюсь оправдать дурное дело. Но холодильник будет полон, и мы купим все, что надо для ребенка, и зимнюю одежду для Агаты. Мне не придется прятаться от Андреапулиса в день, когда надо платить за квартиру…
Они вышли на тротуар, на ставшую вдруг приветливой Мадисон-авеню. Мимо, смеясь, проплыли две хорошенькие, ярко накрашенные секретарши и с интересом взглянули на Мори. Какой-то человек вошел в галантерею; на витрине завлекательно сверкали белоснежные рубашки и фуляровые галстуки. Воистину мир был мил и дружелюбен.
- Какая удача, что мы оказались за одним столиком, мистер Харрис, - сказал Мори.
- Называй меня Вульф. Вот телефон, позвонишь завтра утром, сговоримся о встрече. Тогда я разъясню все детали. Сейчас это делать не стоит, сам понимаешь.
- Понимаю, - кивнул Мори. - И знайте, на меня можно полностью положиться.
- Знаю. Иначе я б с тобой вовсе не заговорил. Я ж человека с первого взгляда секу, насквозь. Что скажешь жене?
- Что собираю налоги. Она вникать не станет.
- Я так и думал. Из благородных, что ли?
- Вроде того.
- Ну, ладно. Звони завтра. В десять тридцать. Не раньше. Не позже. Вот пока что двадцать долларов на расходы… Погоди, возьми еще двадцатку. Купи себе пару туфель.
- Но на туфли не нужно двадцать долларов. Я могу купить за шесть.
- За двадцать. Терпеть не могу дешевую обувь.
В воздухе засквозило осенним холодом, и Мори сократил прогулку. Ввез коляску по ступеням и поставил внизу, под лестницей. Наверх можно не тащить, Андреапулис с женой ничуть не возражают. Да и коляска хороша - украшает холл. Английского производства, из темно-синей кожи, металлические части хромированы. Такие коляски толкают перед собой по Парк-авеню чопорные няни-гувернантки в плащах и шляпках с вуалью, тоже синих. Коляску прислали в подарок с его работы, когда родился Эрик. Без сомнения, по приказу самого Вульфа Харриса. Это его обычный стиль: щедрость и скрупулезность. Цветы на похороны и фрукты к столу, когда у Скорцио умерла мать; подарки на свадьбу, на первое причастие, на бар мицву. Потрясающая память.
Мори вынул из коляски спящего малыша. Теплая, душистая головка скользнула ему на плечо. Мори отнес ребенка наверх и, по-прежнему спящего, уложил в кроватку. Посмотрел на часы. До кормежки полчаса. Сунул палец под подгузник. Мокрый. Ладно, пускай спит, нечего будить и перепеленывать, все равно через пятнадцать минут снова нальет. Мори довольно улыбнулся своему опыту и сноровке. Когда ему случалось приходить домой пораньше, а случалось это нередко, поскольку с работой он управлялся в два счета, он с удовольствием отпускал Агги проветриться. В это первое лето жизни Эрика он провел много часов на крыльце, с книжкой, возле спящего сына. Женщины-соседки, особенно уроженки других стран, подталкивали друг дружку локтями, проходя мимо. Смешно им, видите ли, что мужчина гуляет с ребенком. Пошли все к черту!
Скоро вернется Агги. Он дал ей чек на вполне крупную сумму, чтобы оделась с ног до головы. Несколько дней назад она уже купила костюм цвета спелой клубники - очень красивый и сидит отлично. Агата стройная, тоненькая, будто и не рожала. Нет, все-таки ничто не сравнимо с ощущением, когда можно сказать: пойди купи себе что-нибудь, купи все, что хочешь. Чувствуешь себя… мужчиной!
Ему повысили зарплату. Теперь он получает девяносто в неделю плюс все расходы на машину.
"Автомобиль бери черный, двухместный, - дал наказ Вульф Харрис в то первое утро, - самый неприметный. И внимание к себе не привлекай: никаких нарушений, штрафов, ничего. По дороге смотри в зеркальце: нет ли хвоста. Глаз с этого зеркальца не спускай. Если почуешь, что привязались, поезжай медленно, не вызывая подозрений. Остановись у первой же пивной, вылези не спеша, пройди в туалет и спусти в толчок все, что есть в карманах. Потом так же неспешно выйди - медленно, ты понял? - выпей у стойки кружку пива. Короче: ты обыкновенный парень и все делаешь обыкновенно. Ясно?"
Вполне. Он приобрел черный "грэм-пейдж" и никаких неприятностей с полицией пока не имел. С машиной было удобно, они даже несколько раз возили ребенка на пляж. И никаким конспиратором Мори себя не чувствовал. Он даже не чувствовал, будто делает что-то противозаконное, хотя знал: дело подсудное. Это было неприятно, даже противно, но сама работа его ничуть не отвращала. Они же никому не причиняют настоящего зла. Просто закон считает это злом.
Их контора располагалась обычно в квартире жилого дома; адреса менялись каждые несколько месяцев. С тех пор как Мори приступил к работе, они уже один раз переехали. Квартирка была самая скромная, отчетные книги хранились на кухне, телефон стоял там же. Хозяйка дома выглядела еще моложе Агги - если это вообще возможно. У нее было двое детей. Вся картина дышала такой идиллической невинностью: мать ведет бухгалтерию, девочки рядышком обедают!..
Люди, с которыми он работал, так же мало походили на преступников, как и он сам. Скорцио, говоривший с ужасным акцентом, да и Фельдман напоминали его сослуживцев из обувного магазина: такие же отцы семейств, они так же, денно и нощно, пеклись о своих чадах и домочадцах. Разница состояла лишь в одном: эти не ломали голову, где бы взять денег. Им хватало и на летний лагерь для детей, и на педагога по музыке. Урчало-Бурчало, прозванный так благодаря некоторым свойствам своего живота, был грубоват, но порядочен и добродушен. Когда Мори заболел гриппом, Урчало сам отвез его домой и квохтал над ним, точно наседка. А счетовод Брухман! Вот это голова! Точно вычислительная машина. Если б не депрессия, он бы далеко пошел, будьте покойны. Том Спеллинг, следователь, который заходит раз в неделю за своей сотней, - да у него ж такое открытое, простое лицо! Как у Томаса Джефферсона. И никаких изъянов в этом честном человеке нет, кроме нужды, заставляющей на многое закрывать глаза. А как иначе поднимешь четверых детей, один из которых учится на зубного техника?
Ох уж эти разговоры о деньгах - ничтожных по сравнению с теми ошеломляющими суммами, которые ежедневно проходят через их руки. А ведь их группа не одна. Сложи весь доход - получишь несколько миллионов в неделю! Учтем еще, что это не единственное предприятие Харриса. Говорят, он потихоньку передает его в другие руки: вроде как ненужное, лишнее. Теперь, после отмены сухого закона, ему есть где развернуться. Владеет перегонными заводами в Канаде, целой сетью фирм по импорту спиртного, а на громадные доходы накупил по всей стране отборные земельные участки. Увлекательное, надо сказать, занятие - изучать эти финансовые и человеческие метаморфозы. "За всем этим стоит воротила покрупнее Харриса", - шепнул ему однажды Скорцио с почтительным благоговением. Джим Ланахан, отец сенатора. Они с Харрисом сколотили первичный капитал во времена сухого закона, и Ланахану теперь цена - десятки миллионов. "Харрис рядом с ним - мелкая сошка, даже на десять миллионов не потянет, - добавил Скорцио с ухмылкой. - Но Харрис - наследный принц, об этом не забывай. И уж если он тебя полюбил, проникся, то в лепешку для тебя расшибется".
Мори поинтересовался, видит ли Харриса кто-нибудь из напарников. Сам он не встречался с ним ни разу с тех пор, как был принят на работу.
"Раз в год, не чаще. На Рождество он устраивает для служащих праздник. У него дом на Айленде, большой дом, вокруг гранитная стена, как в Центральном парке. Тебя пригласят, будь уверен".
Агги, разумеется, поинтересовалась, где и с кем он работает и в чем эта работа состоит. "Собираю ренту для крупного владельца недвижимостью", - ответил Мори и, желая скрасить ложь хоть толикой правды, назвал Вульфа Харриса - имя, ровным счетом ничего для нее не значащее. И после, время от времени, упоминал то одного, то другого из своих напарников, чьи имена для нее тоже были пустым звуком.
Агата просила, чтобы он сошелся с кем-нибудь из коллег поближе и они стали дружить семьями.
"Ну почему тебе не пригласить в гости какую-нибудь пару? Мы же не видим никого, кроме Джорджа с Еленой. И живем в таком унылом районе, что и знакомство свести не с кем. Разве только у тебя на работе".
"Они тебе не понравятся", - вяло отозвался Мори.
"Позволь мне посмотреть на них и решить самой. В конце концов, я могу говорить с их женами о детях".
Что ж, она скучает, и ее можно понять. Не всякая женщина способна целиком уйти в материнство. Женщине, особенно такой, как Агги, - жизнелюбивой и яркой, - нужно куда больше. Не это ли жизнелюбие привлекло, притянуло его к ней, когда они встретились впервые? Им необходимо найти себя, укорениться в каком-то сообществе, стать частью целого. Корни. Он старался о них не думать - с тех самых пор, как ощутил эти корни, этот дух в родном городке Агаты и искренне ей позавидовал.
Жить в городе, где каждый прохожий на улице знает тебя по имени! Где друзья беспрестанно звонят, а то и просто приходят - без звонка. Что ж, когда-нибудь он вернет ей все это, он поставил себе такую цель. Пока же Мори глубоко страдал, зная, как страдает Агата. Письмо от матери тоже сыграло тут не последнюю роль.
Судя по всему, Агги тайком от него сообщила родителям о рождении Эрика. Во всяком случае, просматривая счета на письменном столе, он наткнулся на ответное письмо и прочитал его с начала до конца. "Ты и твой ребенок всегда будут приняты и желанны, - бросилось ему сразу в глаза. - Но твоего мужа отец никогда не примет. Сама я, пожалуй, не ставила бы столь жестких условий, но отца, учитывая его шаткое здоровье, я уговаривать не стану. Сердце его разбито, он удручен и неизлечимо болен. Все, за что он боролся в жизни, пошло прахом, единственная дочь сбежала из дому". А дальше какая-то белиберда о том, что ничего необратимого нет, что совершенную ошибку надо исправить, а не длить ее всю жизнь. Поэтому если Агги одумается… И в заключение: "Будь уверена, что мы тебя по-прежнему любим и ждем тебя и твоего ребенка".
Его буквально затрясло от гнева. "Будь уверена"!
"Прости, я прочитал письмо, - сказал он Агате. - Это неприлично, я знаю, но не удержался".
"Ничего. Я бы тебе все равно рассказала", - ответила она и разрыдалась. Подвернись ему в эту минуту ее идиотка-мать и скотина-отец, он убил бы их не задумываясь.
Ребенок зашевелился, заплакал. Плач походил на слабое блеяние ягненка. Бедное создание! Открыл круглый ротик, бьет себя по лицу кулачком, сучит ножками. Ну, что сердишься? Проголодался? Умело, радуясь собственной ловкости, Мори распеленал малыша. Чудесное тельце, крепкие тугие бедра всего лишь семи дюймов длиной, а между ними роза мужской плоти - маленькая, но самая настоящая. Крошечный мужчина. Гомункулус. Мори сменил подгузник, натянул ползунки и, удобно устроив ребенка на сгибе левого локтя, сунул ему в ротик бутылку: не холодную, не перегретую, а как раз нужной теплоты.
Малыш сосал и причмокивал. Он не ведает ничего, кроме нежных рук и нежных голосов. Пускай не ведает ничего другого и впредь. Но нет, это невозможно. Серые глаза, глубокие, точно два драгоценных опала, внимательно изучали отца. Одна ручонка потянулась, и пальцы обхватили отцовский палец с неожиданной силой. Мой сын. Я запомню этот день, что бы ни случилось, как бы далеко ни развела нас жизнь - а так оно, увы, и произойдет, - все равно я запомню этот октябрьский день с пятнами солнца на полу и обхватившую мой палец ручонку.
Агата открыла входную дверь, но он не двинулся с места: хотел, чтобы она застала их именно так.
- Я хочу поговорить с тобой, - сказала она резко.
Он обернулся. Она стояла у порога, в костюме клубничного цвета, в руках - коробка со шляпкой, коробка с туфлями и газета.
- Ты мне врал, - сказала она. - Ты собираешь не ренту. Ты рэкетир. В газете все написано.
- Что написано? Ты о чем?
Она протянула ему первую страницу. Полиция устроила обыск в квартире, которую снимает миссис Мари Шуец, арестован человек по имени Питер Скорцио. Вскрыты махинации, приносившие порядка пятидесяти тысяч долларов в неделю.
- Сомневаюсь, чтобы в городе было два человека по имени Питер Скорцио, - произнесла Агата.
Малыш дососал молоко. Теперь надо подержать его вертикально, подождать, пока срыгнет. Агате Мори ничего не ответил.
- Так, значит, все, что мы едим, вся моя одежда, все, к чему прикасается Эрик, - из этой грязи! - Агата говорила холодно, едва сдерживая ярость. - Почему ты лгал мне, Мори? Почему ты это сделал?
Его затрясло. Она права, но главное - другое! Задержись он сегодня подольше, его бы замели вместе со Скорцио. Видно, кто-то заложил. Может, полицейский? На их участок недавно прислали нового.
- Мне было стыдно. Я предвидел, как ты это воспримешь. И выбрал путь полегче - соврал. Прости.
- Что ты теперь будешь делать?
- А что я могу?
- Пойти утром и заявить, что больше у них работать не будешь. Или нет, позвони прямо сейчас этому, главарю вашей шайки, - с презрением сказала она, - и скажи, чтобы тебя не ждали.
- А дальше что? Думаешь, я не искал другую работу? Даже нашел один раз - в забегаловке, официантом, за двадцать два доллара в неделю!
- Так иди туда работать!
- А мы проживем на такие деньги? Молоко для ребенка, детский врач. И мы уже привыкли не экономить…
- По-твоему, это того стоит? Как же я сразу не догадалась, что дело нечисто? Чтобы босс посылал роскошные подарки на рожденье ребенка! И часы мне на Рождество. Какая же я наивная дура! Господи, до чего противно! Мне хочется скинуть эту одежду и выбросить на помойку, вместе с часами!
Он ее не прерывал, сказать было нечего. Она расплакалась.
- Мори! Самое ужасное, что и с тобой могло случиться то же самое! Вдруг вместо Скорцио арестовали бы тебя?! Провести в тюрьме годы и годы жизни! Ты - и вдруг тюрьма! Наша жизнь, семья, все разрушится…
- Скорцио не проведет там ни года, ни дня. Его выпустят под залог. Вероятно, уже выпустили. А через несколько недель обвинение снимут за отсутствием улик.
Она ошарашенно уставилась на него:
- Ты имеешь в виду, что они заплатят? Судье или еще кому-то?
- Именно. Так это и делается.
- И по-твоему, так и надо?!
- Разумеется, нет. Будь моя воля, я бы жил иначе. И буду жить иначе - при первой же возможности. Но пока…
- Ты к ним вернешься?
- Пока - да.
Зазвонил телефон. Он передал ребенка Агате.
- Это меня. Дадут новый адрес на завтра.
С тех пор как Эрик начал ходить, на полу всегда были разбросаны игрушки, и в квартире царил чудесный, живительный беспорядок, доставлявший Мори несказанное удовольствие. Но он никогда заранее не знал, какую картину застанет дома. Агата могла возиться с Эриком на полу, среди груды кубиков, и их воркование - матери и сына - достигало его слуха прежде, чем он открывал входную дверь. Еще его иногда встречал вкусный запах какого-то острого, иностранного блюда: Агата постепенно становилась отличным специалистом по греческой стряпне.
Но порой дом встречал его иначе. Темная кухня, полуосвещенная гостиная, мокрый до ушей Эрик надрывается от крика в манеже. И в забытьи, поверх покрывала, лежит Агата. Мори никогда не знал, что ждет его дома.
Он купил книгу про алкоголизм. Четыре дня собирался с духом и купил. Развернув обертку и положив книгу возле себя на сиденье машины, он понял, что признался себе в самом страшном.