Эрик спрыгивает с подножки, подходит к памятнику и без труда отыскивает столбец, начинающийся на букву "Б". Он гордится, что может прочитать любое имя. Первым идет Банкс, за ним Бейди. Так, после "й" скоро "л". Некоторые ребята в классе еще путаются, не знают алфавита. А Эрику буквы даются легко, играючи. Вот и нашел: Беллингем. С минуту он стоит, глядя на постамент, на тень от руки каменного солдата, пересекающую фамилию Беллингем как раз посередине. После фамилии запятая и имя - Люк. Знакомое имя: Люк, Лука. Как в молитве, которую бабуля заставляет говорить перед сном: "Матфей, Марк, Лука и Иоанн". Он бегом возвращается к машине.
- Нашел! Нашел! Люк Беллингем, почти на самом верху.
- Молодец. Я знал, что ты непременно найдешь. Вот этот Беллингем и есть бабулин дед. - Объехав вокруг памятника, они трогаются в обратный путь. - Он участвовал во второй битве на реке Булл-Ран, в сражении при Антиетаме и во многих других. Президентом у нас тогда был Авраам Линкольн.
- Он тоже осквернял кресло? Как Рузвельт?
- Осквернял? Вот уж нет! Он был одним из величайших людей, Эрик. Когда ты станешь чуть постарше, я расскажу о Линкольне подробнее и дам тебе книги о нем. Ну вот, ты увидел фамилию своего предка, навечно выбитую на камне. Бабулина фамилия, пока она не вышла за меня замуж, тоже была Беллингем.
- А твоя фамилия Мартин.
- Верно.
На языке у примолкшего Эрика вертится новый вопрос. В конце концов он произносит:
- Тогда почему моя фамилия не Мартин, а Фриман?
- Так положено. Люди носят фамилию отца.
- Почему?
- Таков закон.
- А кто пишет законы?
- Мы выбираем много людей, чтобы они придумывали для нас законы. Называются они "законодательная власть".
На самом-то деле Эрика интересует совсем другое.
- Значит, это они решали, какое имя мне носить? - Он настойчиво возвращается к главному, словно что-то подхлестывает его, словно он напал на след какой-то тайны.
- Не только тебе. Законы пишут для всех.
Дедулин голос звучит необычно. Может, он сердится?.. Вроде нет.
- Включу-ка я радио, - говорит дед. - Как раз в четыре передают хорошую музыку.
В тишину врываются звуки рояля. А они катят по гладкой дороге, среди деревьев, на которых уже начинают лопаться желто-зеленые кожурки почек. Фриман. Его отца звали Морис Фриман. Однажды он спросил у бабули: "Мой отец был француз?"
"Нет". - Ее губы плотно сомкнулись. Они всегда так смыкаются, когда он просит о чем-то наверняка несбыточном. Вроде разрешения пойти с ночевкой в лес или съесть третий подряд кусок пирога. Нет, нельзя.
"Мне показалось, имя французское. Ведь у дедули есть во Франции знакомый с таким именем, помнишь? Тоже Морис".
"Французом твой отец не был".
"А кем он был?"
"Американцем, разумеется. Американцем".
"А можно мне посмотреть его фотографию?"
"У меня ее нет".
"Почему?"
"Не знаю почему. Просто нет. Ой, Эрик, из-за твоих разговоров надо заново считать петли. Совсем меня сбил". - Она постоянно вяжет ему свитера. Один из них, темно-синий, сейчас на нем. Бабулины свитера он не любит. Они колючие. Вот подумал об этом, и шея сзади отчаянно зачесалась.
В разговоре с бабулей он проявил в тот день недюжинное упрямство.
"Раз нет фотографии, расскажи словами - какой он?"
"Не помню. Я видела его один раз в жизни".
Он было собрался спросить "почему?", но, открыв рот, благоразумно закрыл его снова. Он отчего-то знал, что она не ответит. Тут начиналась запретная зона, тупик. Рвешься, рвешься, да все без толку. Он не почувствовал ни обиды, ни разочарования. Только удивление.
С мамой все обстоит иначе. Ее фотографии в серебряных рамках встречаются в доме на каждом шагу, а над роялем висит портрет: в коротеньком белом платьице, с бантом в волосах. Еще мама есть в кожаных альбомах: снятая на палубе океанского лайнера. "Это мы переезжаем во Францию", - объясняют дедуля с бабулей, склонившись над альбомом в библиотеке, возле настольной лампы. Они переворачивают страницы очень медленно и донимают его разными скучными подробностями. "Это Прованс, здесь мы снимали летом дачу. Видишь, террасы? Так выращивают виноград. У твоей мамы за лето появился провансальский акцент. А по-французски она к тому времени болтала, как настоящая француженка".
Ему нравится фотография, где мама совсем маленькая, лет двух. Сидит на крылечке, обнимает большую белую колли. Над ними бронзовое дверное кольцо с головой льва. Увидев эту карточку впервые, он вышел потом украдкой на крыльцо и сел на то же самое место, под кольцом, и погладил каменную ступеньку, на которой сидела она, его мама. Вдруг что-то от нее сохранилось и передастся ему через камень? Он думал о маме без печали и сожаления, с одним лишь любопытством.
Когда он впервые узнал, что его положение, его жизнь особые, не то что у других ребят? От кого? Кто рассказал первым? Бабуля? Дед? Миссис Мейтер? Кто-то же объяснил ему, что родителей нет, что они умерли? Что он - Сирота. Но какой же он Сирота? В сказках, вроде "Золушки", Сирота - существо несчастное и печальное. Сироты должны голодать и спать у порога. Кстати, как это вообще возможно - спать у порога? Ноги вытянуть негде, да и спотыкаться о тебя будут.
А у него, у Эрика, есть дом, и в нем своя просторная комната, с камином. И кровать своя - с покрывалом, на котором изображены разные звери. И полка с книгами, и шкафчик, где лежат два конструктора - металлический и деревянный - и стоят самосвал и пожарная машина. И ест он всегда до отвала. Как же он может быть Сиротой?
Из-за Аварии. Что-то случилось с машиной, далеко отсюда, в Нью-Йорке. Машина разбилась, и родителей у него не стало. И он переехал сюда, к бабуле и дедуле. После Аварии. Оба слова - Сирота и Авария - почему-то представлялись ему всегда с большой буквы. Как выбитое на камне имя Люк Беллингем.
- Ну, вот мы и дома. - Дедуля выключает радио. - Эрик, достань, пожалуйста, с заднего сиденья костыли.
Бабуля выходит навстречу, помочь деду.
- Я так волновалась! Ведь уже пять часов. И Тедди тебя дожидается.
- Мы прекрасно провели время. Эрик познакомился со своим щенком, который только сегодня родился. И вообще - хорошо покатались. А ты, гляжу, принарядилась?
На бабуле белая шелковая блузка, заколотая золотой, с жемчужинками, брошью.
- Конечно. Ведь у Эрика день рождения.
Едва они переступают порог, слышится вопль Тедди:
- А что у тебя есть! Посмотри, что у тебя есть!
На полу лежит огромная картонная коробка, а в ней - наполовину внутри, наполовину снаружи - потрясающая красная машина. Как настоящая. В нее можно садиться, рулить и нажимать педали! С фарами, с медным рожком, с плетеными сиденьями! Настоящая гоночная машина.
Сердце у Эрика замирает.
- Это мне? Ты купил это мне?
- Да не я это, не я, - говорит Тедди. - Мой подарок в столовой лежит, вместе с остальными, сам будешь распаковывать.
- Это от Мейси, из Нью-Йорка, - произносит бабуля и, повернувшись к деду, добавляет: - Я думала - привезли складные стулья, которые ты заказывал, и открыла.
- Неужели не могла…
- Рядом стоял Тедди. Мы открыли коробку вместе, и было поздно.
- Ясно. Что ж, Эрик, машина неплохая, тебе развлечение. А теперь иди-ка наверх, вымой руки, переоденься. Скоро будем обедать.
- Я тоже пойду домой, переоденусь, - заявляет Тедди. - Мне мама велела надеть праздничный костюм, раз у Эрика день рождения.
- Конечно, Тедди, иди. И возвращайся к шести часам, - говорит бабуля.
Эрик ошарашенно встряхивает головой:
- Даже не верится.
- Ты о чем? - недоуменно спрашивает бабуля.
- И щенок Джордж, и эта машина. В один день.
- И это еще не все! - восклицает бабуля. - Беги наверх, мой хороший, переоденься скорее и - к столу.
На кровати костюм и чистое нижнее белье. Рядом выходные туфли. Он так счастлив, так возбужден! Собака! Красная машина с фарами от Мейси из Нью-Йорка. Эрик этого Мейси не знает, но он наверняка хороший и добрый, раз прислал такой потрясающий подарок.
- Ур-р-ра! - вопит он и, взвизгнув от восторга, начинает кувыркаться на ковровой дорожке около ванной. Еще кувырок, еще и еще. Наконец он утыкается в стену. Интересно, где держать машину? Может, в гараже? Надо немедленно выяснить!
Дедулина и бабулина комнаты в другом конце коридора. Оттуда доносятся едва слышные голоса. У них вообще очень тихий дом. "Никогда не кричи и не зови меня издали, - учит бабуля. - Раз ты хочешь что-то сказать, значит, это важно, а раз важно - потрудись дойти до меня и не кричать через весь дом".
Он подходит к двери. Они у деда. Вдруг бабулин голос чуть возвышается, и он различает слова:
- Как я могла утаить? Ведь рядом был Тедди. Он бы все равно проговорился. Прости, Джеймс, но другого выхода я не видела.
- Они согласились ради блага ребенка прервать любые отношения! Нельзя расшатывать ему нервы. Почему они не держат слово?
- Они его не нарушили. Мне кажется, они решили, что подарок… ко дню рождения… Ох, не знаю! Но им хочется что-то подарить!
- И эта показная расточительность! Машина стоит долларов сто.
- Не меньше. Я пошлю им уведомление, что посылка получена. Но, Джеймс, мне их все-таки жалко…
- У меня одна забота - Эрик, - резко говорит дед.
- Ну, разумеется.
Слышится шорох, словно кто-то встал со стула. Эрик спешит скрыться в своей комнате. Почему они сердятся на Мейси? За такую красивую машину! Она лучше, чем все игрушки Тедди, вместе взятые! Тедди бывает иногда очень противным. "Тебе, наверно, ужасно плохо без родителей", - говорит он. Нет же, нет! Ему не ужасно и не плохо. Дедуля и бабуля делают для него все, они его любят. Так что вовсе ему не плохо! Он представляет себе Тедди и показывает ему язык. А у тебя нет такой машины, Тедди! И щенка Джорджа у тебя тоже нет!
Да, странная история с этим Мейси. Прошлой зимой он прислал коньки - даже не на Рождество. Помнится, и тот подарок был дедуле с бабулей не по вкусу. Ну и ладно! Зато у него есть коньки, а теперь вот и машина!..
На обед подают бифштекс с жареным луком, чай с печеньем и вообще все его любимые кушанья. Тедди дарит ему воздушного змея. Бабуля с дедулей купили игрушечный парусник с высокой - по пояс Эрику - мачтой. Он будет запускать его на озере. Миссис Мейтер испекла шоколадный торт с белой глазурью и воткнула в него семь свечек. Нет, даже восемь, потому что одну полагается задувать в честь наступающего, восьмого года жизни. Прежде чем внести торт, она гасит в столовой лампы и люстру. Свечи вплывают в темноте, и все дружно поют "С днем рождения". Эрик задувает свечи и отрезает первый кусок.
- Какое желание ты загадал? - спрашивает Тедди, но бабуля говорит:
- Если расскажешь, не сбудется.
И он не рассказывает. На самом деле он толком и не знает, что надо загадать. Ничего особенного он не желает, только чтобы сейчас длилось всегда. Чтобы все в его жизни оставалось так, как есть…
И вот уже пора спать. За Тедди приходит отец из дома напротив. Эрик ложится. Бабуля целует его, подтыкает одеяло поуютнее.
- Чудесный день рождения, правда? - говорит она и тушит свет.
Он лежит в тепле и словно куда-то уплывает. Еще не вполне стемнело. За окном вечер, весенний вечер. Квакает лягушка, раз, другой, снова и снова, призывно и резко. Свистнула птица - верно, решила, что уже утро. Свистнула и умолкла. Завтра он выследит чибиса, покатается на машине и спустит на воду парусник. Надо только достать веревку, длинную-длинную. И еще он доест остатки торта. Семь лет. Сегодня ему исполнилось семь лет. Семь…
Снова заквакали лягушки.
28
Джозеф шагал по Мадисон-авеню. Параллельно в витринах двигалось его отражение: походка решительная, быстрая, руки высоко вскидываются - в такт каждому шагу. Он и не знал, что так сильно размахивает руками при ходьбе.
Он в хорошей форме. Даже не скажешь, что ему столько лет. Просыпаясь по привычке в шесть утра, он непременно делает зарядку. И диету соблюдает, хотя не очень строгую - потолстеть ему явно не грозит. Анна завидует: ей приходится неделями сидеть на твороге и салатах, чтобы сохранить фигуру. Он-то всегда твердит, что ей лишний вес ничуть не повредит, даже украсит, но слышит в ответ, что его вкусы неисправимо старомодны. А какие еще прикажете иметь вкусы в пятьдесят пять лет?
Впрочем, теперь это отнюдь не старость. Трудно представить, что отец, когда умер, был всего на два года старше. Да, главное - воля. Когда ее теряешь, наступает старость. Он волю сохранил и готов благодарить за это судьбу снова и снова. Он возродил - из руин, из пепла - благополучие своей семьи. Ну, если не возродил, то, по крайней мере, положил начало возрождению. А судьба не каждому дает второй шанс, не каждому. Бедный Солли. Руфь так и живет в трехкомнатной квартирке, которую Джозеф отвел ей в доме на Вашингтон-Хайтс - в том самом доме, на покупку которого Анна когда-то занимала деньги. Смешно, но этот дом для него вроде талисмана. Вряд ли он станет его продавать, даже в тяжелую минуту. Да и как продашь, если там живет Руфь? И даже платит за квартиру. Он предлагал ей жить бесплатно, но она ни за что не соглашалась, и он ее за это уважает. Окажись он - упаси Бог! - на месте Руфи, поступил бы точно так же.
Дожидаясь зеленого света на переходе через Пятьдесят шестую улицу, он бросил случайный взгляд на одну из витрин - и его снова объяла печаль утраты. Портрет покойного Рузвельта в черной рамке. Президент умер две недели назад. Для Джозефа эта смерть стала личным, глубоко личным горем. Строгим горем, как строг был траурный кортеж: от вокзала, куда гроб прибыл из Джорджии, вдоль Пенсильвания-авеню медленно и скорбно вышагивал конь с повернутыми назад сапогами в стременах. Символ павшего в битве командира. Воина. О, это был храбрец. Джозеф знал, что не раз еще вспомнит президента, его уверенный голос, несущийся из динамика. Красивый голос.
И в то же время некоторые его ненавидели… Не только богачи, считавшие Рузвельта предателем классовых интересов. Знакомый Джозефу простой рабочий потерял на войне сыновей-близнецов и винит во всем президента: нечего, мол, было втягивать страну в это пекло. Но это же чушь! Понятно, что от отчаянья, от горя, но все равно глупость, пустозвонство и чушь! У Малоунов в семье тоже утрата: погиб муж Айрин, и дочь с двумя малышами вернулась под родительский кров.
Мальчишка Айрин похож на Эрика - двухлетнего, каким они запомнили его много лет назад. Джозеф почувствовал, как у него кривится рот. Непроизвольно и неизменно, стоит только вспомнить…
…Анна никакой дом покупать не хотела. Ну да Анна никогда ничего не хочет. Ей подавай подруг и дневные концерты по пятницам - теперь у них снова хватает денег на необременительные развлечения. Еще она участвует в женских благотворительных комитетах - сразу в нескольких, в пяти или шести. А в оставшееся время читает.
Зато Джозефу давно осточертело жить в квартире. И когда в прошлом году Малоуны купили дом в Ларчмонте, он решился. Всю осень и зиму напролет рыскал по пригородам. Но - как назло - когда у тебя в кармане ни цента, тебе нравится все подряд. Когда же деньги появляются - а он мог теперь раскошелиться на очень приличный дом, - ничего достойного нет как нет. Наконец две недели назад, в теплый ветреный апрельский день, они наткнулись на этот дом, и Анна совершенно влюбилась.
Он ее не понимал. Не дом, а старая развалина - не меньше восьмидесяти лет от роду. Винтовая лестница ведет в угловую башенку. В доме шесть украшенных резьбой мраморных каминов - шесть! - даже в спальнях. На веранде резные деревянные наличники. Одним словом, чудище! Сам молодой человек из агентства по недвижимости глядел на этого уродца с большим сомнением. Торговец из него явно никудышный. Видно, новичок, никакого опыта: все мысли на лице отражаются.
- И что же это, по-вашему, за стиль? - требовательно спросил Джозеф.
- Подлинная викторианская готика, сэр. Этот дом был когда-то родовым особняком семейства Лавджой. Одна из самых древних семей в округе. Последний отпрыск древнего рода живет неподалеку, за тем пригорком. Он хочет продать родовое гнездо и два акра в придачу.
Анна заговорила, когда они поднимались по винтовой лестнице:
- Прямо как в книгах про старину. Ты потрогай перила, потрогай!
Потемневшая от времени древесина лоснилась, точно шелк под рукой; да, материалы в ту пору были исключительно хороши. Но жить, путаясь в бесчисленных закутках и закоулках?!
- Гляди! - воскликнула Анна. - В башенке круглая комната! Джозеф, из нее получится прекрасный кабинет! Можно разложить чертежи, планы и… ты посмотри, какой вид из окна! И балкон на южной стороне, Джозеф! Можно греться на солнышке до самой зимы. Закутаться в плед, как на корабле, - помнишь? - и читать…
Он заметил, что цемент крошится, кирпичи рассыпаются.
- …там на склоне. Это же яблони! Зацветут - все будет белым-бело. Представь: открываешь утром глаза и видишь такую красоту!
Они спустились вниз и прошли на кухню. Агент вместе с Айрис двинулись следом. Кухня была воистину в плачевном состоянии. В углу черный монстр - плита. Холодильник непомерно большой, коричневый, в царапинах и шрамах. Шкафчики подвешены так высоко, что иначе как со стремянки до верхних полок не доберешься. Дорога этому хламу одна - на свалку.
- Посмотри! - воскликнула Анна. - Тут отдельная комнатка с раковиной. Наверное, здесь делали букеты. Да-да! Здесь и вазы на полках. Представляешь, специальная комната, чтобы ставить цветы в вазы!
Словно ей пять лет, а не пятьдесят, честное слово. Детский лепет. Никогда прежде он не видел ее в таком восторге.
- Анна, в любом доме можно сделать отдельную комнату для цветов, - отозвался он раздраженно.
- Можно, но никто почему-то не делает.
- Но в этом доме миллион недостатков! - вскипел он. При других обстоятельствах Джозеф вел бы себя посдержанней в присутствии агента, чтобы зря его не смущать, - сам сколько раз бывал на его месте. Ища поддержки, он повернулся к Айрис. Дочь наверняка окажется практичней и рассудительней, чем ее мать. - А ты что думаешь?
- Знаешь, - произнесла она, - здесь, несмотря на недостатки, есть свое очарование.
- Очарование, очарование… Это не разговор. Дом - не женщина.
- Ну, не нравится "очарование", скажу иначе: в нем есть характер.
- Этого еще не хватало! Можешь хоть объяснить, что это такое?
Айрис никогда не теряла терпения.
- Характер - это оригинальность, свое лицо. Этот дом строили с умом и себе на радость! В каждую мелочь вложены смысл и душа. Их не штамповали сотнями, чтобы выстроить одинаковые, под одну гребенку, дома, которые никому особенно не принесут счастья.
- Хм-м-м… - Джозеф растерялся. Переспорить дочь ему не удалось ни разу в жизни. Да, откровенно говоря, и не хотелось.
Анна воскликнула:
- Джозеф! Мне так нравится дом!
Молодой человек молча ждал развязки. Победа чуялась ему явственно, и он затаился, чтобы не испортить дело.
Дом ей понравился.