Вот перед одним из домов останавливается автомобиль. На заднем сиденье - дама в огромной шляпе с подколотой черной вуалькой. Водитель, в форме, в кожаных сапогах, выскакивает из машины и, обежав ее, помогает даме выйти. Под мышками у нее одинаковые, рыже-палевые собачонки. Дверь дома распахивается, и на пороге возникает девушка в бело-синем платье в полоску, в белом передничке с кружевной оборкой и таком же чепце. Дама передает ей собак и входит в дом. Девушка скрывается следом.
- Ну, нравится? - спросил Джозеф.
- Очень! Здесь так хорошо, - с жаром ответила Анна. - Я и не думала…
- Это еще ерунда. Вот, погоди, выйдем на Пятую авеню. Там будет на что посмотреть.
Сверкает солнце. Молодая зелень в парке, на углу Пятьдесят девятой улицы, отливает золотом.
- Это отель "Плаза", - сказал Джозеф. - А на другой стороне - знаменитый отель "Нидерланд".
Из гостиницы под навес выходит девушка в чудесном бледно-розово-палевом, точно внутренность персика, пальто, с фиалками на воротнике. С ней молодой человек в соломенной шляпе.
- Такие шляпы называются "канотье", - поясняет Джозеф.
Пара быстро пересекает улицу и устремляется куда-то по делам. Анна и Джозеф идут следом, им все равно, куда идти. Но тут свистит полицейский, машины рвутся вперед, и Джозеф с Анной вынуждены задержаться посреди улицы, на небольшом островке, где генерал Шерман, в полторы натуральных величины, сидит верхом на лошади.
- Кому-то памятник, да? - кивнул на него Джозеф.
Анна прочитала надпись на камне.
- Это тот самый генерал-северянин, который спалил все дома в Джорджии во время Гражданской войны.
Джозеф поразился:
- Я о нем и не слышал! Про Гражданскую войну я, конечно, знаю, но откуда у тебя столько всего в голове?
- Из истории. У меня есть книга об американской истории, - сказала Анна с гордостью.
Джозеф покачал головой:
- Удивительный ты все-таки человек, Анна.
За генералом Шерманом огромный дом из кирпича и белого камня, с чугунной оградой и воротами.
- Это особняк Вандербильтов. Вернее, один из них.
- Не отель?
- Нет, частный дом. На одну семью.
Анна решила, что он шутит.
- На одну семью? Не может быть! Здесь же сто комнат!
- А живет одна семья.
- Но почему они так богаты?
- Эта семья нажила капитал на строительстве железных дорог. Дальше и вправо, и влево стоят десятки таких особняков. Нефтяные деньги, стальные, медные. А у некоторых просто очень много земли. Ты и сама живешь на их земле - большинство домов в нашей части города принадлежат живущим здесь людям. Наша квартплата идет им в карман.
Анна представила себе дом-муравейник на улице Хестер:
- Ты считаешь, это справедливо?
- Может, и нет. А может, и да. Не знаю. Если у них хватило мозгов, чтобы это заработать, может, они и заслуживают такого богатства. Но что бы я ни думал, мир устроен так, а не иначе, и пока не придумают новый, я постараюсь приноровиться к этому.
Анна промолчала. А голос Джозефа вдруг зазвенел от волнения:
- Когда-нибудь, Анна, я тоже буду так жить. Ну, не во дворце, но в одном из особняков в этой части города, на тихой улице. Так оно и будет, помяни мое слово!
- Но как? Как ты этого добьешься?
- Трудом. И буду скупать землю. Земля - залог любого богатства, надо владеть землей. Иногда цена ее понижается, но ненадолго, вскоре она снова лезет вверх. Эта страна растет, развивается, здесь надо владеть землей, тогда обязательно разбогатеешь.
- Но откуда ты возьмешь деньги на землю?
- В том-то и вопрос! Я теперь коплю на дом, небольшой дом, буду сдавать квартиры. Но деньги копятся медленно, ох как медленно… - На мгновение он умолк, а потом сказал упрямо: - И все-таки у меня получится. Я буду когда-нибудь жить здесь, в лепешку расшибусь, а буду!
Его ожесточенная горячность встревожила Анну. Прежде он никогда так с нею не говорил. Он показался ей вдруг рассерженным, озлобленным и каким-то очень большим, огромным, хотя он вовсе не крупный мужчина. И голос у него чересчур громкий. Вот сейчас на шум распахнутся окна во всех домах и станут выглядывать люди! Но особняки были по-прежнему безмолвны…
Она тихонько сказала:
- Тебя слишком заботят деньги…
- Слишком? Так, по-твоему? Послушай, что я скажу тебе, Анна! Если у тебя нет денег, миру на тебя наплевать. Ты ничто. И умрешь, как мой отец, в конуре за бакалейной лавкой. Или будешь гнить всю жизнь, как Руфь и Солли. Хочешь гнить вместе с ними?
- Нет, конечно. - Она вздрогнула при одной лишь мысли об этом. И все же что-то в его рассуждениях не сходилось. - Великие писатели, художники - у них не было денег. Но мир их помнит и чтит. А ты рисуешь все таким уродливым, жестоким…
Джозеф взял ее голову обеими руками, повернул к себе. Взгляд его вдруг смягчился.
- Тебе словно пятнадцать лет, Анна, - ласково сказал он.
Она надумала это душной ночью, когда чад горелого жира недвижно висел в комнате и казался особенно нестерпимым. Шея сзади, под волосами, взмокла от пота; Анна мечтала об одном - искупаться в прохладной воде. Но где? Кругом люди… Она обтиралась губкой из мисочки с водой, а женщины входили, выходили… Некоторые были ей отвратительны, всегда неопрятные, грязные. Та, что спала с ней вместе, плакала и скулила в подушку. Пятилетний ребенок Руфи беспокойно метался на постели, у него был жар. Разве в такой комнате заснешь?
Ей вспомнилось, как горничная сходила с крыльца, по бокам которого стояли кадки с бессмертниками. На пароходе посреди Атлантики крестьянские девушки рассказывали о чистой сытой работе, которая ждет их в Америке - в таких вот аккуратных особняках. В таком доме она сможет спокойно спать, сможет расставить на полке книги, которые подарила ей мисс Торн; и даже - вдруг удастся? - накопит денег и купит у букинистов еще книг. Ведь ей не придется платить за жилье и еду. Она будет жить в приличном доме, в приличном месте, ходить по красивым улицам. Она лежала без сна и все думала, думала. И приняла решение.
- Руфь говорит: нельзя идти в служанки и я сошла с ума, - сказала она Джозефу несколько дней спустя.
- Почему? Это честный труд. Анна, делай, как нравится тебе, а не другим.
6
Так, значит, выглядят изнутри эти дома. Снаружи они похожи на тихие, умиротворенные лица с глазами-окнами и опущенными веками-шторами. А внутри все полы устланы бархатными коврами, идешь - шагов не слышно. Картины в золоченых рамах. Свежесрезанные розы, кремовые и нежно-розовые, хотя на улице уже сентябрь. Лестница: один марш, другой, все выше и выше. Анна шла следом за миссис Вернер.
- Семья у нас маленькая. Дочь замужем, живет в Кливленде. Так что в доме только мы с мистером Вернером и наш сын, мистер Пол. Это его комната. - Она открыла дверь, и Анна увидела ряды полок с тесно стоящими книгами, в углу - сапоги для верховой езды, а над камином - синее знамя с надписью "За Бога, Отечество и Йель".
- Все мужчины в нашей семье по традиции учатся в Йельском университете. Сын вернется из Европы только на следующей неделе, но пыль здесь все равно надо вытирать каждый день. А ваша комната наверху. - Они поднялись еще на марш. Перила блестели здесь не так ярко, ковра на ступенях не было. - Эта комната для портнихи, она живет тут по две-три недели весной и осенью, готовит к сезону мой гардероб. Дальше комната кухарки, а за ней - ваша.
Две последние комнаты были совершенно одинаковы: аккуратно застеленная кровать, комод с зеркалом, стул с прямой спинкой. Только у кухарки висело на стене огромное деревянное распятие. Неужели, неужели это возможно - целая комната для одного человека? Такая комната! С электрическим освещением! Даже раковина отдельная, высокая белая раковина, с когтистыми звериными лапами вместо опор.
- Устроит вас работа в моем доме?
- Да, да! Конечно!
- Хорошо. Получать будете пятнадцать долларов в месяц. Обычно я плачу двадцать, но у вас нет опыта, вас надо учить. Все понятно?
- Да.
- Анна, говорить следует: "Да, миссис Вернер".
- Да, миссис Вернер.
- Вы хотите приступить к работе сегодня?
- Да, да! Да, миссис Вернер.
- Тогда можете съездить домой за вещами. Так, сейчас одиннадцать… Машина мне до двух не понадобится. Куин вас отвезет.
- На автомобиле?
- Да. Ведь тащиться на трамвае через весь город с тяжелыми вещами неудобно.
- У меня немного вещей, они не тяжелые. Только одежда и подсвечники.
- Подсвечники?
- Да, мамины. Они очень ценные.
- Ну, тогда, конечно, привезите. - Дама улыбнулась - едва заметно и вполне доброжелательно.
Как же везде чисто! И сама она наконец чистая. Она начала с ванны, чистой белой ванны, заполненной горячей-горячей водой. Анна там чуть не заснула. Постель с чистым, накрахмаленным бельем - она будет спать здесь одна! Можно повернуться как хочешь, можно раскинуть руки, ноги, хоть на всю ширину.
Ей припомнился весь сегодняшний день. Поездка на машине - все закрыто, занавешено, похоже на комнатку, стены которой обтянуты нежнейшим, песочного цвета шелком. На сиденье ковер из серого меха, на нем выткана большая буква "В". Шофер Куин сидит снаружи, у него только дверца, а крыши нет. Он не сказал ей ни слова. Не очень-то ему, наверно, понравилась улица Хестер, где все глазели на машину как на диковину, где машине не пробраться среди фургончиков и тележек. Едва затормозили, дети облепили машину, точно мухи, и Куин очень рассердился. Но все же помог погрузить узлы и коробки.
Жаль, Джозеф не видел этой машины. Руфь снова сказала, что я спятила, раз иду в служанки и теряю свою свободу. Как-то я не вижу, чтобы сама Руфь была очень свободна. А останься я там, на улице Хестер, превращусь в такую же заезженную клячу. Но я привыкла к Руфи, буду скучать.
- Почему к вам обращаются "миссис", а ко мне просто по имени? - спросила Анна у кухарки на следующее утро.
- Кухаркам всегда говорят "миссис", - ответила миссис Монахан. - Между прочим, ты у нас первая горничная-еврейка. Хотя сами хозяева - евреи.
Анна поразилась:
- Вернеры - евреи?
- А кто ж еще? Большие люди, важные. Я у них уже семь лет работаю. Невестка отговаривала меня идти к евреям, но я пошла и ни разу не пожалела. Самые настоящие благородные господа.
- Я очень рада, - сдержанно сказала Анна.
- Выспалась-то хорошо? А то на новом месте, бывает, не спится.
Кухарка разворошила уголь в плите, и он, еле тлевший, разгорелся весело и жарко. Из-под крышки сковородки заструился аппетитный парок.
- Что там? - спросила Анна.
- Там-то? Бекон, разумеется, свиная грудинка… Чему ты удивляешься?
- Но вы сказали, что хозяева - евреи?! Разве им можно есть свинину?
- Чего не знаю, того не знаю. Сама у них и спроси. Хозяин всегда ест по утрам бекон и яйца. А она выпьет чашечку чая да съест поджаренный хлебец с джемом, прямо в спальне. Я научу тебя расставлять завтрак на подносе, будешь относить ей без четверти восемь. Утром только успевай поворачиваться: и тебе, и мне дела хватит.
- Я не могу есть свинину, - сказала Анна. Рот ее заполнила тошнотная слюна.
- Не можешь, не ешь, - отозвалась миссис Монахан, и лицо ее осветила догадка. - Религия твоя, что ли, не позволяет? Нельзя вам?
- Нельзя.
- А почему? - Миссис Монахан перевернула кусочки бекона на сковородке.
- Не знаю. Но это запрещено. Это дурно.
Миссис Монахан сочувственно кивнула:
- Скоро подойдет посыльный от мясника, за заказом на обед. Хозяевам я приготовлю утку, а себе, поскольку сегодня пятница, закажу рыбу.
- А почему надо есть рыбу, раз пятница?
- Ну как же? Господь-то наш умер в пятницу.
Анна хотела поточнее выяснить связь между рыбой и смертью Господа, но тут донесся звон колокольчика, и миссис Монахан заторопилась:
- Боже, чего это она сегодня в такую рань?! Так, достань-ка чашку и блюдце, вон те, фарфоровые, белые с синим. И положи на поднос "Нью-Йорк таймс". Ох, теперь разносчик льда на мою голову! Пойди, милочка, открой! Скажи - пятьдесят фунтов. Поняла? Вот умница…
Изучить жизнь и порядки в этом доме оказалось совсем несложно. Открой дверь, прими у хозяйки плащ, у хозяина - шляпу и трость. На стол подай слева, а грязную посуду убери справа. Поаккуратнее с фарфором и хрусталем, чтоб краешки не отбились. Полей цветы; следи, чтоб капли не попали на стол - дерево от воды белеет. В пять часов накрой к чаю - помнишь, как у мисс Торн? К тому времени миссис Вернер возвращается из магазинов, приводит подруг; их меха пахнут свежим морозцем, а духи сладостно кружат голову. Учись пользоваться телефоном: покрути ручку аппарата, висящего на стенке, скажи девушке на станции нужный номер, а когда соединят, говори так, чтоб рот был поближе к трубке. Все запиши: кто звонил, что передал, - для этого возле телефона лежит пачка отрывных листков.
А вечером, закончив все дела, можешь подняться в свою комнату, в свою собственную комнату, где на комоде, перед зеркалом, стоят в рядочек твои книги. Можешь лечь и почитать, дочитать "Монастырь и любовь" Чарльза Рида - какая удивительная, чудесная история!.. И в довершение можешь съесть апельсин или гроздь винограда.
- Лучше уж съешь, пока не испортились, - говорит миссис Монахан.
- Что и говорить, - рассуждала миссис Монахан, опершись локтями на кухонный стол, - у богачей свои причуды. Хозяину от родителей достался дом в горах, в Адирондаке, большой такой, бревенчатый, похож на хижину Линкольна, только больше. Из окон видны лес, озеро и - ни души кругом, на сто миль. Аж дрожь пробирает. Озолоти меня - не стала бы в такой глуши жить. Отсюда целую ночь ехать надо, в спальном вагоне. Ну, ехать, конечно, весело, целое приключение. Племяннику моему, Джимми, на пользу пошло. Он в тот год ногу сломал, и хозяева взяли его и сестренку его младшую, Агнессу, с собой - на все лето. Джимми-то мой и мистер Пол в аккурат одногодки. Они там хорошо пожили, весело. Детьми еще были, с тех пор много лет прошло. Джимми теперь в гараже работает, а мистер Пол у отца, в банке. Ты знаешь, что у них свой банк? Куин говорит - шикарное место. Где-то на Уолл-стрит. Мистер Пол тебе наверняка понравится, приятный человек, легкий, он всем нравится. Говорят, очень умный, но держится просто, и не скажешь, что умен. Вот только книжки все время покупает. В доме от них уже не повернешься, скоро дышать нечем будет.
Да, здесь целая книжная сокровищница. Анна всегда старалась убирать эту комнату подольше. Есть книги старые, антикварные, с пожелтевшими страницами и меленькими буквами. Есть альбомы по искусству: мраморные дворцы с колоннами, арки; портреты женщин с младенцами; другие женщины, обнаженные, в небрежно наброшенных, почти прозрачных накидках; даже крест с висящим на нем распятым человеком - лицо мирное, покойное, а из рук и ног, из-под гвоздей, течет кровь. Эти страницы Анна перелистывала очень быстро.
Кто же владеет всем этим богатством?
Он приехал в середине сентября, ворвался в дом, одолев крыльцо в два прыжка. За ним спешил Куин с чемоданами; на чемоданах болтались бирки: "Лузитания. Первый класс".
Встретив мистера Пола в прихожей вместе со всеми, Анна вдруг поняла, что ожидала увидеть его совсем не таким, что безотчетно, даже не задумываясь, считала его похожим на родителей - неспешных, скупо роняющих слова, ступающих неслышными шагами.
А он шел по дому, словно по лугу: размашисто и широко, так что просторная прихожая сразу оказалась узкой и тесной. Голубые глаза - неожиданные на смуглом лице - сияли так, будто он только что весело смеялся. Он привез всем подарки и хотел раздать их сейчас же, без промедленья.
- Духи? - Миссис Монахан оторопела. - Куда, по-вашему, мне, старухе, надушенной ходить?
- В церковь, миссис Монахан, - решительно ответил мистер Пол. А голубые глаза лукаво искрятся: до чего славная у нас старуха! - Добавить к молитвам цветочного аромата совсем не грех. Даже Пресвятая Дева цветами не брезговала.
- Ох и болтун…
- А второй флакон для Агнессы. Она ведь еще не ушла в монастырь?
- Еще нет и, верно, не уйдет, зря родители надеются. У них, у бедных, разобьется сердце…
- Ничего с ними не случится, миссис Монахан. - Лицо его и голос сделались очень серьезными. - Пускай Агнесса выбирает свою судьбу сама. Это ее право, и приносить себя в жертву она не обязана.
В ту ночь Анна долго не могла уснуть. Ей мешал гулкий стук собственного сердца. Она ворочалась, ложилась то на правый бок, то на левый, то на спину, но стук был все слышнее, а мир полнился красотой и чудесными, острыми и сладостными волнениями… Но этот мир далек, он - вне ее жизни, она все пропустит, проведет всю жизнь в труде и умрет, так ничего и не узнав!
- Ну, понравился тебе мистер Пол? - спросила наутро миссис Монахан.