* * *
Николай возвращался со второй буровой в сумерках, в отличном расположении духа. Вышечный фонарь был почти закончен, молодые верхолазы из буровиков Кочергина справлялись неплохо. Вдобавок ко всему, когда он покидал площадку буровой, от речки донесся торжествующий визг и звон циркулярки. Этот резкий и уж конечно не музыкальный звук доставил ему истинное наслаждение. Это была симфоническая поэма о маленькой, но такой важной победе его людей, жизнь которых стала чуть легче, чуть веселее. Завтра можно освободить два десятка дровоколов от ручной разделки швырка - значит, ускорится строительство третьей буровой, новых домов, электростанции, о чем еще вчера он не мог и мечтать!
А ведь, пожалуй, к июню он и в самом деле добурится до проектной отметки!
В конторе его ждали Опарин и незнакомый на деревянном протезе, с офицерскими петлицами. Инвалид попробовал подняться, козырнул, настороженно ощупывая лицо Николая усталыми, запавшими глазами. Он был чисто выбрит, тонкие, нервные губы напряженно сжаты. Человек казался будто бы знакомым Николаю, было в его чертах нечто привычное, виденное то ли в вагоне, то ли здесь, на Пожме.
- Вот пополнение к нашему шалашу, - кивнул Опарин на гостя. - Демобилизованный офицер. Член партии с прошлого года. Растем, брат! - И ободряюще улыбнулся офицеру. - Знакомьтесь!
- Сергей Останин… Военная специальность - техник, сапер… - доложил офицер.
- Останин?
- Да. Сын…
Пальцы у Останина были худые, рукопожатие вышло слабым: Николай, ощутив слабость руки, побоялся причинить человеку боль.
- Работы у нас по горло и на выбор, - сказал Николай. - Как только поправитесь, приходите. Место вам дали?
- Койку получил. На работу могу с завтрашнего дня. Если, конечно, без ходьбы, - отметил Останин.
Взгляд его стал спокойным, скулы обмякли.
- Илья, ты наверняка что-нибудь уже предлагал товарищу? - спросил Николай.
- Да вот, советовались мы тут, - диспетчером по транспорту. Тракторов у нас побольше десятка, есть автомашина и гужтранспорт порядочный. Штатная единица гуляет, все на твоих и Шумихина плечах. Берите помощника! Заодно и отцом будет командовать!..
- Согласен! - кивнул Николай. - Завтра выходите в контору, а скоро телефон будет, можно управляться без всякой ходьбы…
Опарин и офицер поднялись. Николай проводил их до порога, разделся, устало прошел за стол и тяжело опустился на свое привычное место.
"Ну и денек! - Он довольно потянулся усталым телом. - Ни часу покоя, а душа радуется!.."
Протянул руку к бумаге написать приказ о зачислении нового человека и вдруг замер с протянутой рукой. Прямо перед ним, у чернильного прибора, лежало, дожидалось письмо. Валин почерк на конверте!
Письмо от Вали! Ура!
Пустой конверт полетел на самый край стола, пальцы проворно развернули сложенный вчетверо листок синей почтовой бумаги.
"…Здравствуй, Коля!.."
Здравствуй, здравствуй, моя любимая! Здравствуй, хорошая! Я помню тебя, люблю тебя всей душой!..
Но что такое?
"Сашу выписали, по инвалидности демобилизуется".
Почему сразу о Саше?
Он нуждается в посторонней помощи?
"…Коля, пойми все правильно. Я не могу, не имею права его оставить! Он должен ехать к моей маме, ведь у него никого нет, пойми! Не пропадать же ему во всяких эвакопунктах и домах инвалидов…"
Слово "пропадать" расплылось лиловой кляксой. Мелкими брызгами и размытыми буковками пестрило все письмо. Она плакала, когда писала его. О чем плакала? Пусть Саша едет в ее дом, о чем тут плакать?
"…Коля, дорогой! Я не знаю даже, что тебе еще написать… Все поломала, скомкала, раздавила проклятая война! Мы всё отступаем, говорят - до Волги… Если бы ты видел, что здесь делается…"
Две строки были густо зачеркнуты, по-видимому, военной цензурой.
"…Я перестала верить в нашу встречу. Все мои мысли - о несчастье Саши… Может, судьба просто мстит мне? Может, так и должно было случиться?.."
Кто виноват во всем? Война? Или он ошибся в ней, в Вале?
"…Не проклинай меня, Коля, родной! Мне больно и страшно, но кажется, я решила правильно. Я должна быть с ним. Прощай!.."
С кем - с ним? С Сашей? Почему?
Все рухнуло, смешалось и вовсе исчезло, как приятный сон на исходе ночи. Были друзья, любимая девушка с огромными, доверчивыми глазами и уступчивой душой - и ничего нет. Сон кончился.
"Я должна быть с ним! Прощай!"
"Прощай!" Значит, не любила она, если все так получилось у нее. "Прощай…"
Николай уперся лбом в кулаки, лег грудью на стол. Тяжело, с болью проникая внутрь, стучало в висках.
Кто-то вошел в кабинет, постукивая палкой. Резко вскинув голову, ничего не видя, Николай молча рванулся к двери. Шумихин посторонился, удивленно глянул ему вслед.
На крыльце Николай остановился.
Мир тонул во тьме. Черное небо клубилось, дышало пронизывающим ветром. Из-за темной, вздыбленной хребтины тайги с трудом выбиралась багровая несветящая луна, невозмутимо спокойная и бесстрастная. И над черным морем ночной тайги яростно трепетал и надрывался пронзительный, режущий визг балансирной пилы…
14. ВЫСОТА И ТРЯСИНА
А пожалуй, все-таки ты одинок здесь, Горбачев?
То, что ты бескорыстен, и не по умыслу, а по привычке, точнее, по самой своей сущности, - это, конечно, хорошо. Может, только поэтому люди незаметно, исподволь приняли тебя не по штату, а всерьез, по душе, и вот даже такой свилеватый кряж Глыбин смирился (надолго ли?), пожалел, а может, даже и оценил твои искренние усилия… Но вот у тебя в жизни большая беда - и не к кому голову приклонить, и на поверку вышло, что ты одинок здесь, как пассажир в общем вагоне. Едешь вместе со всеми, но людям до тебя нет никакого дела… А ведь много вокруг совсем даже неплохих людей.
Как же это получилось?
Ну, с Шумихиным ты вряд ли сошелся бы в искренней дружбе - это складной метр, ожесточившийся комендант и десятник. Человек, привыкший судить о людях по каким-то внешним, резким и в то же время ничего не говорящим уму и сердцу ярлыкам. К Шумихину у тебя особое отношение.
На участке Шумихина не любили. Он был склонен обвинять в подрыве собственного авторитета бывшего кулака Останина, хотя бывший кулак к этому времени не пользовался и копеечным авторитетом. Такой противник был просто унизителен, но Шумихин не понимал этого. О Глыбине нечего и говорить! Простые люди обходили его, как медведя в берлоге. Шумихин целый год отлично чувствовал себя в одной конуре с Уховым и доверял ему во всем только потому, что на нем были синие галифе и хромовые сапоги - свой человек!
С Золотовым ты, Горбачев, не сошелся из-за крайней замкнутости бурового мастера. Но почему он замкнут, ты знаешь?
Илья Опарин? Человек как будто бы хороший и верный, но его по неделям не бывает в поселке. Да и не разговоришься с ним очень-то после той, давней истории на охотбазе. Молчит человек.
Аню Кравченко ты опасаешься, прямо говоря. Так оно и лучше - подальше от опасной дружбы! Зато совсем уж безотчетно - как с моста в воду - ты бросился в объятия солдатки из Лаек, только потому, что там это могло сойти и сошло вовсе безнаказанно.
Что ж, женщина была пригожа? Или - слишком надоела ответственность за эти трудные месяцы, захотелось отдыха?
А может, ты просто трус, Горбачев?
От этой мысли его бросало в жар.
"Слишком уж строго!" - вопила душа. Но вопила она, как видно, недаром. Он торопливо завернул остатки завтрака в газету, сунул в шкафчик и стал одеваться. Начинался новый день - беготня по дорожным трассам, стройплощадкам, буровым бригадам.
Бурение у Золотова все ухудшалось. Скорость проходки упала втрое. Хотя насосы работали на полную мощность, а на замесы к глиномешалке пришлось дать дополнительных рабочих, раствор полностью уходил в трещины глубинных пластов.
Подобного явления Николай в учебной практике не встречал, а в литературе о таких случаях почти ничего не говорилось, они встречались как редкое исключение. Геологический разрез скважины был составлен в геологическом отделе предположительно, причем первая скважина вносила удручающие коррективы: кажется, нигде в Союзе нефтяникам не приходилось бурить столь разрушенных, сложных структур.
Приходилось думать. Не о моральных проблемах…
Валя… Случилось непоправимое, и все же ты обязан надеяться, жить и работать так, чтобы никто не заметил твоей беды. Сожмись в кулак, Горбачев, - на тебя смотрят пять сотен людей!
И окаянная скважина - проблема номер первый. Костя Ухов еще маячит перед глазами, и Алешка Овчаренко баламутит, но с ними можно подождать, они все же подчиненные. А скважина ему не подчинена…
В дежурке буровой он снова развернул геолого-технический наряд, долго рассматривал длинный прямоугольник разреза.
У самого забоя предполагались крепкие сланцы, - значит, раствор мог уходить только выше, в попутные гигантские трещины, которых не мог замуровать даже густой раствор. Бурить в таких условиях было немыслимо, но так же немыслимо остановиться и потерять последние метры проходки, так или иначе приближающие людей к нефти.
С кем посоветоваться, когда нет телефона, автомашины по зимней лежневке проходят два раза в месяц только вслед за тракторным угольником-снегочистом, а коннонарочный может доставить письменный ответ из управления только через четыре-пять дней?
Николай свернул наряд, сунул в карман и отправился к скважине. По пути вспомнил все, что читал когда-то по этому вопросу в технических справочниках. Все сводилось к одному - прекратить бурение и "поить" скважину специальными растворами, пока она не захлебнется. Но "поить" пятисотметровый ствол можно ведь и неделю и месяц, - рекомендации мирного времени теперь явно не подходили.
У Золотова набрякли синие мешки под глазами, он, по-видимому, не спал ночь: поглощение в скважине продолжалось, желоба и отстойники на буровой были сухие.
Николай приказал увеличить подачу пара из котельной, потом долго наблюдал за непрерывной работой глиномешалки. Около нее выбивались из сил рабочие, без конца загружая глину с известью и реагентами.
- Что же делать? Поить? Не останавливая бурения? Но это риск!
- Перекрой раствор и давай в насосы воду. Гони в оба сразу! - вдруг сказал он Золотову, решившись как-то внезапно на этот риск.
Золотов опешил:
- Чистую воду?
- Какая есть, хоть грязную! Чего удивился? Все равно у нас не хватит глины, чтобы заполнить эти подземные пещеры. А так хоть долото будем охлаждать и задержки не будет. Землекопов пока - на отдых!
- Этого никогда не бывало, можно нажить сотню бед сразу… - заволновался мастер.
Они ушли в избушку, и Николай в который раз развернул схему. Золотов с неменьшим вниманием уставился в чертеж, который осточертел ему за последние дни.
- Не размыть бы стенок, - предостерегающе указал он на зеленоватую прослойку в толщах карбона.
- Надо вовремя засечь появление воды в устье и сразу перейти на вязкий раствор. И вот еще… остается опасность прихвата долота: вода совершенно не будет поднимать разбуренный шлам.
- Понятно. Будем почаще встряхивать долото.
Золотов уже соглашался, но был не на шутку встревожен. "Ну а что, если загубим скважину? Кто будет отвечать?" - прочел в его взгляде Николай. И сказал перед уходом:
- Дай-ка вахтенный журнал, распоряжусь письменно…
- Ладно уж! - отступил Золотов.
- Давай, давай! Я не боюсь отвечать, а ты посмелее будешь: все же предписанная технология!
В дверях Николай столкнулся с Бажуковым. Тот замер у порога, глядел упрямо, хотя лицо начальника не предвещало ему ничего хорошего.
- Ну? - хмуро спросил Горбачев.
- Пришел, - так же угрюмо пояснил Бажуков.
- Все обдумал?
- Обдумал, товарищ начальник…
- Ну?
- Решил, что надо мне на фронт идти.
- На фронт, значит?
- Угу. Убью одного-двух гадов, потом добурю тут, что осталось…
- Ты вот что, Роман, - сдерживаясь, сказал Николай, - ты, видать, плохо думал. Иди-ка еще денька три поработай, а потом приходи. Только обмозгуй все до тонкости. Слышишь?
- Да что ж тут думать! - закричал Бажуков, и в глазах его Николай увидел ненависть. - Что ж тут думать, когда душа горит!
- А у меня не горит? Ваша буровая еще не работает, а эта… - Николай оборвал фразу. - Понимаешь или нет? Иди и не мешай.
- Через три дня я зайду все же, - угрожающе пообещал Бажуков.
* * *
На Пожму приехали главный геолог Штерн и начальник производственного отдела комбината Батайкин. Они провели на участке четыре дня, но о цели их приезда Николай узнал лишь после того, как они благополучно отбыли с попутными грузовиками обратно.
Штерн безвыходно сидел на буровой и в кернохранилище, проявил особый интерес к несчастному случаю с верхолазом Воронковым и даже пожелал побеседовать на эту тему с заведующей медицинским пунктом Кравченко. Узнав о нововведении Горбачева - бурить с водной промывкой, покачал головой и посоветовал взять на это санкцию по всей форме у начальника производственного отдела.
Полный и флегматичный Батайкин поначалу уклонился от такой санкции, но, проверив буровой журнал с указаниями Горбачева и удостоверившись, что проходка с новой технологией вошла в график, рискнул и сам. Журнал пополнился жирным начальническим росчерком, а Николай почувствовал доверие к этому человеку.
Батайкин, несмотря на свою тяжелую комплекцию, проявлял неожиданную подвижность и сопровождал начальника участка всюду. Расспрашивал мало, стараясь, видимо, все увидеть собственными глазами.
- Пилу сами сотворили? - поинтересовался он на первой буровой. - Хвалю за ухватку! Изобретателя представить в БРИЗ, премируем.
Потом пожелал глянуть на лошадей. Вокруг палатки-конюшни к этому времени развелось большое хозяйство, с тесовыми амбарами, коновязью, навозными кучами и колодцем с целой системой желобов.
- Сюда, стало быть, классового врага приспособил? - с ехидцей спросил Батайкин. - Овес не ворует? Кстати, сколько у него помощников тут?
- Сам, в единственном числе.
- Один? А колодец?
- И колодец сам вырыл: лень было воду возить с речки, - пошутил Николай.
- Гм… Лень, говоришь?
- Ну да. Лошади за день устают, а на подвозку воды специальные коне-дни тратить я ему не разрешил. И без того транспорта не хватает.
- От жалости к конягам, значит? - довольно захохотал Батайкин.
На второй буровой он разнес Николая за использование буровиков на верхолазных работах и приказал готовить специалистов.
- Народ у вас как? - спросил он на третий день.
- Ничего народ, не обижаюсь, - сказал Николай, силясь угадать, куда клонит разговор начальник.
- Ничего? - усомнился тот. - А сволочей нет?
- В каком смысле?
Батайкин не ответил.
Перед отъездом он выслушал многочисленные просьбы Николая, почти на все ответил отказом и посоветовал "использовать богатый опыт мобилизации внутренних ресурсов". Потом ободрил приунывшего Николая, дружески похлопал по плечу:
- У тебя правильный метод, Горбачев! Обычно начальники участков у нас самый крикливый народ, форменные "командёры". А ты спокойный. Сколько я ни присматривался, голоса не повышаешь. И людей слушаешь, а иной раз и слушаешься.
И крепко пожал руку.
Никаких перемен с приездом начальства на Пожме не произошло. Овчаренко, правда, узнал в Штерне того самого деда, что некогда проверял "козырные карты" знакомого Лешке геолога. А Николай был благодарен Батайкину за доброе отношение и росчерк в буровом журнале. Но и виза начальства не уберегла его от аварии.
Беда в бурении приходит в тот момент, когда люди привыкают к опыту, как к правилу, и ослабляют внимание, необходимое во всяком рискованном деле.
Бригада давала почти нормальную проходку, у Глыбина в карьере стояло десятка полтора саней, нагруженных глиной впрок, и Горбачев, положившись на Золотова, целиком отдался предпусковым работам на второй, неплановой буровой.
Через неделю вода наконец появилась в желобах.
Вахтенный бурильщик обрадовался, хотел тут же доложить мастеру, но над ротором оставалось не более двух метров квадратной штанги, и он решил добурить до конца, чтобы остановить насосы перед наращиванием колонны.
Поначалу ничего не случилось. Выбурив положенные метры, он нарастил бурильную колонну и только тогда заметил, что вода в желобе стала чрезмерно мутной.
А когда пришло время продолжать бурение, колонна вниз не пошла: семьсот метров стальной "свечи" были плотно стиснуты в недрах земли.
Это была авария.
Золотов в ярости прогнал бурильщика с поста. Горбачев пришел, когда мастер самолично в который раз безуспешно пытался поднять колонну. Николай не ругался, но как-то сник, потемнел лицом и долго молча смотрел на возню бригады около замершего ротора.
- Поворачивал на месте? - спросил он.
- Ротор не берет, - плюнул Золотов.
- Пошли в дежурку.
Едва Золотов ступил за ним, буровики потянулись кто куда. Николай взбешенно обернулся к Золотову:
- Что за порядки! Прикажи проверить все крепления, блок и лебедку! Будем рвать!
В дежурке сверили по чертежу фактические интервалы свит.
- Здесь обвал стенок, - хмуро сказал Золотов, надрезав ногтем зеленый квадратик глин в карбоновых толщах.
- Тут и думать нечего. Проворонили воду! Ствол размыт, - холодно, чрезмерно спокойно согласился Николай.
Бурмастер оскорбленно поджал губы и ничего не ответил. Не он ли предупреждал начальника о неминуемом крахе нового метода?
- Вырвать колонну надо. Выдержит?
- Вышка-то деревянная… - засомневался мастер.
- Вышка рассчитана на сто тонн. Канат новый. Как резьба в трубах?
- Трубы актированные, старье.
- Лебедка?
- Проверял. Но какую нужно нагрузку?
- Не меньше ста, а может, и сто двадцать.
Если бы Золотов не знал своего начальника, он подумал бы, что тот не в своем уме. Вышка рассчитана на сто тонн, без всякого запаса прочности, поскольку такого усилия в нормальной работе не требуется. После месячной работы она может не выдержать и расчетной нагрузки, о ста двадцати и говорить нечего.
- Я на это не пойду! - грубо и прямо сказал он. - Вышка деревянная, на гвоздях. И наверняка полетит резьба в трубах! Можно людей побить!
- Все можно. Можно лоб разбить, а можно дело сделать, Золотов.
- Технология-то опасная была с самого начала. Может, попробуем нефтяную ванну? - промычал мастер.
- Три тонны нефти? По нынешним временам их надо выпрашивать у генерала лично, а привезти - не раньше как через декаду. Соображаешь, Золотов?
Николай понимал Золотова, но он не мог простить ему реплики насчет технологии. Подумав, сказал спокойно:
- Давай не горячиться, Григорий Андреич. И технологию оставь в покое, она так или иначе будет на всех скважинах нашей структуры, ничего лучшего ни ты, ни я пока не придумали. А подъем я буду делать сам.
Он решительно направился к двери.