* * *
Разговор с Шурой у Алексея так и не получился. Скоро пришла Наташа с водой и вовсе испортила ему настроение.
Девушки мыли стены, скребли пол и обливали кипятком щели, а он, сгорбившись, сидел в углу на табуретке и молча наблюдал за ними. По складу своего характера Лешка должен был говорить, делать замечания, смешить девчат или сам смеяться над ними. Но сейчас такая развязность почему-то казалась ему неуместной.
Положительно эта тонкая, скупая на улыбку девчушка в простеньком ситцевом платье и меховой, расшитой цветными узорами безрукавке была хороша.
А главное (наверное, у нее еж вместо сердца!) - она ни разу даже не взглянула на него. Работала, время от времени напевая песенку "Веселый ветер…".
Он с трудом дождался прихода бригады, снова обвязался полотенцем и пошел в столовую обедать.
За длинными серыми столами - толкотня и шум: если не считать делянки, здесь - самое людное место.
- Ну как нынче лучковка? - кричал кому-то инструментальщик, ожидая похвалы. Его чаще других ругают лесорубы, и сейчас ему хочется услышать похвалу всенародно: недаром же он не спал ночь и направил все пилы. - Лучок каков, спрашиваю?!
- Знатный, ничего не скажешь, - тоном судьи одобрил сидевший поблизости Останин. - Словно масло, а не сосну резал!
- Сколько отхватил?
- Сто двадцать процентов.
- Ого, брат, наша бригада гремела и будет греметь!..
- …котелками около кухни! - с сердцем добавил Овчаренко, не находя себе места из-за пропавшего дня. Он положил повязку в карман и, сунувшись к бачку со щами, вдруг хватил ложкой по краю котелка. - Повара! Самару сюда!
Из-за приоткрытой двери высунулась лоснящаяся физиономия в сером, застиранном колпаке. Непонимающе заморгала безбровыми глазами.
- Ну чего вылупился, как пьяный на милиционера? - заорал на него Овчаренко. - Опять крупина за крупиной гоняется с дубиной?! А масло куда девал?!
Повар Яшка Самара, безбровый, с бабьим лицом мужчина лет сорока, по прозвищу "тетя Яша", приоткрыл дверь.
- Чего орешь? - набрался он смелости. - Надо работать, а не кантоваться в бараке! Тогда все будет вкусным!
Когда он успел узнать, что Алешка не ходил на работу? Впрочем, этот народ всегда знает, чем занимаются другие…
- Масло, масло куда девал, спрашиваю?!
- Все точно, согласно раскладке…
- Знаем мы эти раскладки! - ища сочувствия у соседей, бушевал Алексей. - Раскладка по своим карманам! Не пойму, куда порядочные люди смотрят, - давно пора вывести на чистую воду!..
У крайней двери стало что-то очень тихо. Но Алешка не обратил на это внимания, продолжал кричать. И тут на его плечо опустилась чья-то рука.
- Чего кричишь?
Алешка повернулся. Перед ним стоял, улыбаясь, парень из гостиницы, нынешний начальник.
- В чем дело, Овчаренко? - спросил Горбачев.
- А вот не хотите ли откушать флотский суп под названием "а море синее стонало и шумело"? Или, может, кашки хотите? Называется "страдающее брюхо, на радость Косте Ухову"…
- Разберемся, потерпи малость… Так ты, значит, не пробился через военкомат?
- Куда-а там! - махнул рукой Алешка. - Только вошел в кабинет - гляжу, сидит… товарищ Волк! Ну, я повернул оглобли - и сюда. А вы тут? Здо́рово!
- Да уж не знаю, здо́рово ли, а так вот получилось… Ну ладно, заходи ко мне, если дело будет.
Николай прошел в кухню, люди с удивлением посмотрели на Алешку, потом обратились к раздаточному окну. То, что происходило у котлов, касалось их больше всего…
Пищевой блок на таких стойках, эвакопунктах и всяческих пересылках - самое больное место. На первых порах, пока руководители теряют сон и покой из-за нехватки жилья, гвоздей, досок и умелых рук, к хозяйственным постам неведомо как со всех сторон присасываются какие-то "специалисты по снабжению", темные дельцы, не имеющие понятия о товароведении, но зато ловко умеющие достать, перебросить, обмишулить и выкрутиться с набитым карманом. Трудно сказать, чем они больше заняты - обеспечением предприятия или постоянными махинациями по запутыванию концов. И сколько ни кричи Овчаренко, для него заранее приготовлен резонный, хорошо продуманный ответ: "Работать надо! Теперь война! На фронте трудно, а здесь - и бог велел! Затруднения!.."
Николай оглядел кухню, подумал и приказал позвать Золотова.
- Считаем, что его избрали общественным контролером, - сказал он.
Золотов обнаружил в моечной неразделанное мясо, а в холодной духовке одного из очагов две банки свиной тушенки. Составили акт.
- Если через три дня не будет порядка, выгоню в лес, на повал, - сказал Николай Самаре. - Что касается этого… направим акт по инстанции. Пусть расследуют. Продукты завтра же пустите в котел сверх пайка, в присутствии товарища Золотова. Вам все ясно?
Разговор был хорошо услышан за столами. Алешка тихо положил ложку и значительно обвел всех глазами:
- Видали?
А Иван Останин мрачно заметил:
- Эта метла с нужного края начинает. Поглядим, как оно пойдет дальше.
* * *
Поздней ночью в каморку завхоза при складе дефицитных продуктов вломились Яшка Самара и счетовод хозчасти Сучков. Костя Ухов лежал по привычке под полушубком, ждал, пока принесут что-нибудь с кухни На ужин. Но повар пришел с пустыми руками.
- Горим! - от самого порога с тревогой сообщил счетовод и подтолкнул Яшку вперед, к свету, на суд Ухова.
- Знаю, - спокойно сказал завхоз и поправил фитиль лампы, пристроенной на бочке с сахаром. - Знаю… Вопрос, как говорят, требует длительного изучения. Вообще-то придирки этого чистоплюя с дипломом нельзя принимать всерьез, поскольку пиковое положение с витаминами естественно. Мы тут помочь ничем не можем. Но все же нынешний акт нежелательная штука и внушает мне опасения. Придется смазать кое-какие винты и гайки в ОРСе, иначе возможны самые грустные последствия…
Костя многозначительно посмотрел в сторону повара.
- И откуда его принесло на нашу голову?! - со злобой воскликнул Самара. - При Шумихине совсем иное дело было, прямо лафа! Старый хрыч все политикой мозги сушил, орал до хрипоты, а вовнутрь не лез. А этот прямо хватает за грудки и щупает, нет ли у тебя чего-нибудь за пазухой.
- Так он же из колхозников! - с чувством безнадежности разъяснил повару Сучков. - Это тебе не городской интеллигент! Мужик, в принципе, это стра-а-ашная вещь! - И поднял сухонький палец. - Да и, к слову, Шумихина Константин Пантелеймонович неплохо подкармливал. А этого не привадишь.
Ухов с пренебрежением оглядел спорщиков. Ну что о них скажешь хорошего? Помощники у него были неталантливые люди. Самара давно не мыслил своего существования без него, вездесущего Кости. Сучков же вовсе не заслуживал никакого уважения. Он списывал в отчетах все, что приказывали Ухов и Самара, а пользовался только тем, что давали они. Хилый и облезлый человек неопределенного возраста. Жизнь когда-то сильно напугала его, и он навсегда сохранил в глазах заячий трепет, готовность услужить сильному. Его и держали-то на хлебной должности только по протекции Кости.
Вместо волос у счетовода на голове рос грязный редкий пух. Да и весь он со своей длинной шеей, узкой грудью и растопыренными жидкими пальцами походил на неоперившуюся курицу.
Косте надоело слушать их трусливые рассуждения. Он оборвал Самару:
- Хватит ныть! Проживем и с новым начальством! Грош цена тому снабженцу, что не сумеет свести концы с концами!
- Да ведь карточки нужны, Константин Пантелеймонович, карточки! Вот в чем загвоздка! Теперь одним актом либо фальшивым ордерком не обойдешься! - заныл Сучков.
- Карточки - дело наживное, - с прежним спокойствием вразумлял его Ухов. - Обгона знаешь? Жулик, говоришь? А кто честный? Ты где видал таких дураков? То-то… Вот с Обгоном и нужно теперь коны водить! Вся жизнь стоит на карте!
Как ни странно, именно в это время в каморке появился Обгон. Сучкову показалось, что Обгон даже не раскрывал двери, а просто вывернулся из-за ближнего ящика с тресковым филе.
- Мое вам! - сказал он и, ощерившись, показал золотую коронку. - Привет честным расхитителям социалистической собственности! Каждый, так сказать, по способности и по силе возможности…
- Заткни фонтан! - предупредил Ухов. - Садись к столу, потяни двести граммов и вываливай обещанное. Горим с талонами, как швед под Полтавой!
Обгону нравилось наблюдать этих людей в опасности. В такое время они шли на любую пакость, и это его забавляло. Он выпил, закусил и привалился к стене, обтирая спиной известку. Оттопырив мизинчик, поковырял длинным и острым ноготком в зубах.
- Сколько принес? Не тяни! - нетерпеливо придвинулся к Обгону Костя.
Обгон выбросил на стол полную жменю измятых, жалких билетиков с печатным тиснением: "Овощи - ФI-4500, ОРС Северного комбината".
- Здесь, по неполным данным, двести сорок килограммов зеленой капусты, которую с самой осени не выдавали в натуре. И которую вы вряд ли будете жрать с вашими деликатными желудками… Пойдет?
- О-овощи? - безнадежно протянул Самара. - Да разве на этом можно ехать?
Обгон его не слушал. Он пытливо глядел в серьезные глаза Ухова. Тот прикинул что-то в уме, спросил:
- Чем получать думаешь?
- Углеводы будут? - насладившись паузой, спросил Обгон.
- При малом эквиваленте. Могу дать два кило песку, не больше…
- Кольцо колбасы накинь, и я отбываю в неизвестном направлении. А?
- Не возражаю. В счет будущих благ! - согласился Костя.
Из-под кровати немедленно появились требуемые товары. Обгон старательно сложил продукты в старый, облезлый портфель, надел свой щегольской полушубок и откланялся.
Самара меж тем перерыл всю груду талонов и, не найдя ничего путного, с тоской обратился к завхозу:
- Ни мяса, ни масла, одна зелень! Не выкрутимся…
Костя только рукой махнул:
- Эк его! Сучков, растолкуй кулинару!
Счетовод разлил остатки спирта в стаканы, повеселевшим взглядом обвел друзей. Он разрумянился, стал посмелее, и в линялых его глазах время от времени стал проскальзывать дерзкий огонек. Слабое тело, оказывается, вмещало тщеславную и злую душу, которая, подобно натянутой пружине, постоянно угрожала вырваться, удивить всех разрушительной силой. Хилый человек вдруг выпрямился, прищелкнул языком, поднимая тост:
- За пересортицу!
Помедлил, смакуя это душеспасительное словцо, и расшифровал смысл:
- За сено, превращаемое талантом бухгалтера в овес, за овес - в крупу и, наконец, за крупу, опять-таки превращаемую одним росчерком пера в остродефицитные жиры! В настоящее масло или маргарин, дьявол их забери!
Они чокнулись. Самара с восхищением смотрел слезящимися глазами на своего наставника и непосредственного руководителя, бога снабжения - Костю Ухова.
- Это, брат, тончайшая штука - пересортица, - разъяснял завхоз. - При желании можно чудеса делать! Из поросенка - хомут, из мерзлой картошки - шоколад, из бабы-яги - Василису Прекрасную. И все законно, согласно норм замены, утвержденных вышестоящим начальником…
Костя заметно опьянел:
- Слушай сюда! Малость проясню давно прошедшее - плюсквамперфект!.. Вот в приснопамятном тридцать восьмом году работал я на Усть-Вымьской торгово-перевалочной базе…
Он обнял дружков, едва не столкнув их лбами, и заговорил вполголоса, поочередно дыша каждому в лицо горячим спиртным перегаром:
- На перевалочной, поняли? В том вся суть… Так вот там-то мы и пропили с бухгалтером корову. Не свою, понятно, а государственную, стоила по инвентарной ведомости четыре тысячи рубликов.
Самара внимал с приоткрытым ртом. Сучков понимающе улыбался.
- Пустяки по цене, однако инвентарная позиция! Куда деваться? Назревает верная сто шестьдесят девятая или - еще хужей - Указ от седьмого августа тридцать второго. А от седьмого-восьмого меньше не обещает, как круглую катушку - десять рокив далеких табурей! Понял?
- Ну… и как?
- А так. Все в порядке. Корове этой надо было замену найти - и только. На базе оказалось в излишке две тысячи мешков из-под фуража. Каждому цена - два целковых. А дальше что? Недостаток - четыре тысячи, излишек - тоже четыре тысячи. Вот и порядок! Самая бла-го-приятная пересортица. Корова - на мешки!! Х-ха-ха! Во, системка, братцы мои, - со смеху лопнешь! Ведомость замены ближайший начальник, понятно, подпишет, и даже безоговорочно, поскольку у него и у самого рыло в пуху. Он и сам, понимаешь ты, символически за тот коровий хвост держался…
Они выпили за ближайших начальников.
- А гусей ты, к примеру, жрать умеешь? - грозно уставил на Самару толстый палец Костя. - Не умеешь? Тогда слушай. Пригодится по бедности… Только это зимой надо, на вымораживание действовать.
Это, брат, целая наука! До войны многие еще не развернулись, поскольку возможности были крайне ограниченные. Это так, эпоха первоначального накопления… А вот поглядим, что оно дальше будет! На этом коне можно прямиком в собственную дачу въехать, трех жен кормить и по курортам кататься! И ни одна экспедиция, никакой ОБХСС не придерется! Потому что - наука! И, само собой, техника!
Самара захлюпал от жалости к себе: он до сих пор не вкусил тех радостей бытия, о которых так просто, доходчиво поведал завхоз.
Ухов добродушно шлепнул его широкой ладошкой в затылок:
- Так что проживем, брат, и с новым начальником! На наш век ихнего брата хватит! Главное - чтобы учет был точным, а за красной резолюцией дело не станет!
На минуту, однако, лицо завхоза омрачилось.
- Вот не знаю только, чем ему глаза замазать насчет децентрализованного закупа… Приказал накормить людей. А чем? Эх, хотя бы дохлого оленя где выхватить! Завтра поеду, разобьюсь, но достану какую-нибудь неликвидную пищу для ума и сердца! Ты, кулинар, ничего не сообразишь в этой плоскости?
Самара и сам был озабочен не менее завхоза.
- Там директива была, в прошлом году, насчет хвойного отвара от цинги. Мы этот отвар не делали, потому что посуды не хватало…
Костя обрадовался:
- Ах, золотая голова! Привезу бак, дуй, вари пивцо! Толку от него ни черта не будет, знаю, зато - инициатива! А за инициативу положено не ругать, а хвалить! Мы можем даже и хвою драть собственными силами, лишь бы он отстал хоть временно. А?
Друзья клевали носами, был поздний час. Костя достал из кармашка серебряную луковицу "Павел Буре" и велел расходиться.
- Утро вечера мудренее, - ободряюще сказал он напоследок, резко захлопнув двойную крышку часов.
6. ДАЛЬНИЕ ПОДСТУПЫ
На другой день, к вечеру, Шумихин принес Николаю рапорт - представление об отдаче под суд Останина и Глыбина.
Николай вздохнул. Какое отличное настроение было часом раньше! И вдруг снова неприятный разговор…
Он только что возвратился со стройплощадки первой буровой. Там возвели уже четыре секции - добрую половину вышечного фонаря. Предложение Шумихина увенчалось успехом: верхолазы сами нашли подсобников и учеников. В поселке плотники начали стелить кровли, отделывали проемы новых домов. Топоры стучали дружно, с каким-то ожесточением, и Николаю вдруг показалось, что дома на глазах растут, поднимаются, оттесняя тайгу. Ему хотелось видеть все в движении, и услужливое воображение постаралось опередить дело… Шум работы он воспринял вдруг живым, одушевленным и как будто яснее увидел в нем всех этих людей, таких разных по лицам, одежде и поступкам, но таких одинаковых в общем труде и объединенных одной, общей бедой военного лихолетья. Наперекор собственной усталости они трудились из последних сил, как на опасном, всепожирающем пожаре.
"Но это еще только начало! - думал Николай. - Это все первые шаги! Ведь у нас здесь еще ничего нет, кроме тяжелой работы для рук, неустроенного быта, темноты и копоти в дырявых бараках! Но дайте срок! Через месяц-другой мы накормим людей, вымоем их не в черной каменке, а в настоящей, доброй бане, вместо закопченной палатки и двух армейских "титанов" построим столовую. Дадим всем настоящую человеческую жизнь в этом заброшенном углу и тогда покажем, как работает по-фронтовому русский человек, как нужно воевать в тылу!"
Может быть, Николай был в эту минуту романтиком, но он чувствовал в себе силы для достижения этой своей не очень уж высокой покуда мечты…
И вот - как плевок в душу - напоминание о невеселой прозе жизни: злостное нарушение трудовой дисциплины, разложение коллектива и что там еще?
- Сколько сделал Останин? - спросил Николай, перечитав дважды малограмотную реляцию десятника.
- Как всегда, вредитель! Сто двадцать процентов.
- А Глыбин?
- Пятьдесят два, сволочь…
- Где же тут саботаж? Ни один прокурор не примет этого материала, Захарыч.
Шумихин посмотрел на Николая как на малолетнего ребенка:
- Не понимаю я вас… Как же так нет саботажа, если они наполовину своей мощности не выдают?! На общем-то фоне их социально вредных биографий! Ведь Глыбину под силу пятьсот процентов грохнуть, а он пятьдесят грохнул, да и то из-под палки!
Николай поймал Шумихина на слове:
- То-то и есть, что из-под палки! А Канев по собственному желанию больше двухсот процентов грохает, даром что бригадир и мог бы не налегать особо на пилу. Но он сознательный человек и не ждет, пока его агитировать начнут!
- Материал, значит, вернете мне? - сухо спросил Шумихин.
- Нет, не верну. Но мне нужно как-то узнать поближе людей, прежде чем распоряжаться их судьбой, Семен Захарыч. Дай срок. Ежели ничего не изменится, пустим твой материал по инстанции…
- Пока это время пройдет, я отказываюсь за этих дьяволов отвечать, пускай греются у костра сколько влезет! Берите их на свою шею, если такое дело! Может, вам виднее, как с ними надо обращаться! А я умываю руки…
Старик знал, что делал! Ну что мог предложить Николай со своей стороны? Разве что отделаться общими словами…
- А знаешь что, Захарыч? Все-таки он не телеграфный столб, этот Глыбин! Поставь его рядом с Каневым работать, а?
- Зачем? - Шумихин постеснялся прямо заметить начальнику, что он предлагает детские игрушки вроде "буксиров", что имели хождение лет десять тому назад. - Зачем его ставить с Каневым?
- Поставь, посмотрим.
"Ага, вот это вернее… "Посмотрим", а оно не получится. И все", - подумал Шумихин. А вслух сказал:
- Я боюсь, что и наш хваленый бригадир не выдержит, сядет с ним в подкидного дурака шпилить.
- А он откуда, Канев?
- Эвакуированный. Из Карелии, говорят.
- Из Карелии?
Николай несколько минут сидел в раздумье. За последние двадцать лет в стране даже самые места жительства приобрели определенный смысл и глубокое содержание. Вот назвал сейчас Шумихин с безразличием Карелию, а для Николая край этот вовсе не безразличен, потому что в народе издавна принято говорить "карельский лесоруб", "уральский умелец", "путиловец"… Все края, шахты, заводы, по закону воспринявшие славу людей, теперь проявили встречную силу, обязывая каждого быть достойным их имени…
- Из Карелии, говоришь? - Николай сразу припомнил сноровистого, удивительно выносливого лесоруба. - Думаю, что этот не сядет в подкидного играть. Поставь, проверим…
Шумихин достал из нагрудного кармана клочок бумаги и карандаш и, трудно вздохнув, записал печатными буквами указание начальника.