- Поднятый воротник, - вспомнилось Звягину. - Ночью, там у крыльца, с Мариной...
И ответил, четко выговаривая слова:
- Я осужден за дело. За несчастный случай на Октябрьской шахте. За свою неосторожность.
Шафтудинов чуть-чуть смягчился.
- Почему же вы не сказали об этом?
Звягин пожал плечами.
- Осужден я условно. Без занесения в трудовой список...
Здесь он поколебался. Сказать об условии или нет? А не все ли равно! И открыл свою тайну:
- Если в течение полугода у меня не повторится несчастный случай, приговор будет снят!
- А если повторится? - с наслаждением подчеркнул Кунцов, - то вы сразу же сядете на два года. Почему же вы все-таки молчали?
- А кому это нужно знать? - усмехнулся Звягин.
- Как - кому нужно! - возмутился Кунцов. И взглянул на соперника ненавидящим и тяжелым взглядом. - Может быть вас не назначили бы на такой ответственный пост!
- Так что же? Снимите!
- Ага, теперь снимите! Накануне работы его снимите! - от ярости он покраснел и бросал озлобленные фразы.
- Вы скрыли свою судимость. А теперь незаметно толкаете штольню к беде. Протащили Хвоща в бригадиры. Вы подбили Фролова на явно невыполнимую работу по проходке печи!
Председатель шахткома метнулся на стуле.
- К порядку, друзья! К порядку...
Телефонный звонок перебил голоса. Шафтудинов с досадой схватил помешавшую трубку и подпрыгнул на месте.
- Ты врешь! - крикнул он в телефон, изменяясь в лице. Глаза его сделались словно щелочки, узенькими и веселыми.
- Когда, когда? - кричал он, теребя телефонный шнур, - сейчас? - и, оторвавшись от трубки, сунул ее багровому и сопевшему Кунцову.
Звягин ничего не понял. Почему секретарь уставился на него? Да так хорошо, приветливо и ласково? Почему протянул обе руки?
- Печь пробита! - ликовал человек с татарским лицом. - Ровно в девять часов! Товарищ Звягин, ты... ты инженер, овладевший техникой! - и ударил по столу кулаком.
Кунцов отшвырнул телефонную трубку и выскочил из комнаты.
Дальше было просто забавно. Люди хлопали друг друга по плечам и хохотали. И трудно было сказать, кто из них более рад!
- Не сердись на него, - подмигнул, наконец, Шафтудинов, - проверить надо!
А взяв ответную телеграмму из Октябрьской шахты, по-дружески попросил:
- Продержись, Лаврентьич, три дня! Продержись, товарищ! Без несчастного случая. А?
Звягин вышел из кабинета ошеломленный. Лампы, как солнца, горели над ним, а голые стены унылого коридора казались мраморными. Угнетавшие опасения рухнули, и, освобожденный, он шел навстречу своим трем дням, теперь без запинки и даже гордо. Так прекрасна сейчас показалась жизнь!
Глава вторая
Утром в восемь часов тридцать минут из Центральной штольни вывезли последний состав вагонеток с углем.
Инженер Вильсон махнул рукой, и стоявшие наготове люди склонились над рельсами, развинчивая болты.
Реконструкция началась.
Длинный квершлаг сразу наполнился необычным шумом, движением и светом.. Говорили мало. Каждый выучил наизусть, с чего ему начинать. Ключи, не срываясь, хватали гайки. В несколько ломов дружно поддевали рельсу. Крошились гнилые шпалы. Вспарывались и отдирались старые пути.
Туже напрягались мускулы и глаза разгорались веселее.
Пошло, пошло! И тем, кто вчера еще немножко робел, сейчас уже не было страшно.
Покатилось, пошло!
Звякали лопаты, чистили и равняли новое полотно, с хрустом сыпали гравий и били тяжелыми трамбовками.
Роговицкий бегал по фронту работ. С шуткой, со смехом и с крепким словом. Хватал запасную кайлу, принимался махать.
- Вот как надо-то! Вот как!
Появлялся повсюду и от каждого затруднения был у него рецепт. Он устранял заминки, усиливал темпы, решал на ходу и сам удивлялся своим решениям, таким неожиданным и удачным.
- Обгоните на сутки срок, - заявил рабочим Вильсон, - и получите премией половину зарплаты. На двое суток - семьдесят пять процентов, на трое - сто!
Обещание подвинтило.
Звягин отер пот, вместе с пылью, - грязью размазал ее по лицу. Сегодня он был особенно счастлив. Словно крыльями поднял его размах работы. А потом он заметил к себе особенно теплое отношение. Слух о проходке печи, о выручившем инженере облетел людей. Ему приветливо кивали, даже незнакомые, и всякие указания выполняли подчеркнуто охотно.
От этого смена казалась родной семьей и удесятерялось желание делать скорее и лучше.
Он с часами в руках следил за ходом отдельных операций. Не затянуто ли время, показанное в графике?
Пугался, видя, как далеко иногда расходилась работа с преподанной нормой. Старался понять - почему. Иногда указывал, иногда торопливо записывал в книжку для переделки, для корректива. Бежал к соседней бригаде и беспокоился:
- Что-то получится в сумме к концу первой смены? Верны ли предварительные расчеты?
Сейчас была мешанина отдельных усилий. Одни бежали вперед, другие отставали, а важен был общий итог.
Каждый старался по-своему.
Бригада Хвоща пробивала гезенк. Еще ночью по участкам работ навесили лампы с достаточным светом. Но утром Хвощ разыскал главного монтера и прищурился хитро.
- Дядя Иван, как бы лампу свечей на пятьсот!
- Ты одурел!?
- Серьезно, давай! Хочешь, к вечеру реостат исправим?
Монтер перед этим долго мудрил над испорченным реостатом.
- Кто исправит? - изумился он, но вспомнил:
- Никишка-электрик в хвощевой бригаде... Первый мастер!
Монтер оглянулся, достал пузатую лампу и передал Хвощу из рук под полу.
- Смотри, чтобы...
- Нн-но! Не знаешь...
Над гезенком вспыхнул ярчайший свет и работать сделалось удобнее. Заглянул Роговицкий, поморгал глазами.
- Дельный хозяин... Одобряю!
Заключенный Артемьев с бородавкой над бровью теперь перетаскивал камни. Приказом техрука его сняли с бригадирства.
Он зол был вдвойне - приходилось трудиться на совесть, а, кроме того, попал под начало Хвоща...
Хозяйчик и собственник по натуре, он искренне презирал этого примитивного анархиста и беспутного шатуна.
Штольня раньше была лазейкой, приятной переменой обстановки. А теперь поди-ка! Работай, как на себя!
- А-аа, штольня, штольня, вот ты какая!
Артемьев остро возненавидел ее. Она становилась символом того нового, что разрушило его волчью жизнь!
Подвернулся момент, кулак огляделся и швырнул из-под локтя куском породы... Лампа уцелела, но закачалась. Из гезенка вынырнул Хвощ и, улыбаясь, не торопясь, вылез в штрек.
Артемьев расширил испуганные глаза и отступил. Хвощ подходил с улыбкой. Артемьев двинулся в темный угол, а дальше отступать ему не позволила стенка.
- Так в ударной бригаде работают?
Хвощ приблизил свое страшно смеющееся лицо. Кулак поперхнулся и беззвучно открыл губастый рот.
- Еще только раз, - сказал Хвощ, - тут и зарою!!
* * *
Бригады первого штрека приняли на себя тяжелейшую задачу. Завтра сюда подтянутся рельсы и тогда выручай всю штольню! Готовились к этому делу давно, всем коллективом.
- Рискните! - сказал Вильсон Фролову, - благословляю!
- Изломаем старый порядок! - ответил тогда Фролов.
Риск становился особенно острым в такой момент. А многие не понимали сущности дела.
- Устоим! - похвалялись шахтеры из первого штрека.
- Крепкие надо ноги! - сомневались другие.
- Мы не только ногами, и головой!
Сегодня председатель шахткома, добродушный, но всегда озабоченный человек, измучился беспокойством и явился в штрек. Фролов посмотрел на него блуждающими глазами.
- Покажи свой график!
- Нет графика! В уме он, в книжке у каждого из ребят, а такого, стенного, не составлял. Боюсь! Первый опыт. Но мы возьмем, звезды не потушим!
Их обступили, сверкали из темноты огнями. Председатель схватил за рукав ближайшего долговязого парня в шлеме.
- Стой! Рассказывай, что будешь делать!
- Крепить!
- Ты же забойщик?
- Только крепить...
- Кукушкин, ты встанешь за бур?
- Мала беда! Нет! Мое дело разборка...
- Язви его! Собственный забой не бурить! Производительность же, выше...
- Забудь эту песню!
В темноте засмеялись, забелели зубами.
- Фролов, хозяин, ты слышишь? У вас это что, сговор?
- Сговор! - хохотал Кукушкин, - у нас показательный штрек, товарищ! И все мы профессора! И тебя профессором примем! Гони литровку и примем!
Хохот грохнул под сводами.
- Черти вы, - завистливо вздохнул председатель, - уж вы, ребятушки, того... по-новому-то докажете?
- Хозяину намекни, чтоб деньгу припасал. Большие рубли сшибем!
Фролов провожал председателя до выхода и, волнуясь, старался объяснить:
- Кукушкин артист-забойщик. А лучше Степанова кто крепит? Бондарчук по буру отличник, а до этого всех их мешали в кучу! И среднее выводили, все графики строили на среднего. Кунцов не верит в наш первый штрек. И он прав по-своему. При средней работе не выручит штрек! Затухнет звезда...
- А вы...
- А мы убьем обезличку. Каждый из нас проявит себя!
- И это ты придумал?
- Нет, я только учусь. Кукушкин придумал, Кудреватых и еще кое-кто...
- В добрый час, товарищ, смелые города берут!
- Ускорите посадку четвертой лавы?
- О-о! Сейчас же пойду к Кунцову!
* * *
Тяжелую ночь провел Кунцов.
Заснуть не удавалось. Он лежал и думал, пока мысль не превращалась в боль. Тогда он вскакивал, зажигал свечу и принимался ходить. От быстрой ходьбы пламя свечи металось, а вместе по стенам металась косматая безобразная тень.
Вспоминать о Марине было всего больней. Пережитое жгло обидой. Он ходил и курил, садился и вскакивал и все разговаривал сам с собой, топорща пальцы.
- А все-таки, я не стал смешным. Не сказал ей ни слова!
А сам был уверен.
- Знает! Отвергла...
- Почему? - искрение удивлялся он, - раньше иначе на меня смотрела. Изменился я, что ли? Испортился, стал другим?
Не мог допустить, чтобы так, без причины, отвергли его, Кунцова!
Вспоминался Звягин с его сумасшедшей удачей, с проклятой печью, губившей все.
- Вот что мне надо, - хитро придумывал Кунцов, - затмить! Еще ярче устроить! Удивить, как тогда, когда потеряли пласт...
Но поморщился от такой ребяческой выдумки, вспомнил о водке, стоявшей в шкафу, выпил сразу и много, надеясь отвлечься и заснуть.
Алкоголь не принес спокойствия. Еще более обострил мучения, а сверлящие мысли сделал тоньше и проницательней.
Теперь уже Марина становилась неглавным.
- Удивить, как тогда? - язвил он себе. - Да нечем, нечем! Ты выдохся, командир производства! Оттого-то другие и обогнали тебя...
Поникал головой и пьяно жаловался.
- Я хмурый, а они веселые. Потому что могут, потому что имеют силу... Нет, не так! Они веселы и хохочут, а от этого у них сила, от этого они все могут. А я как сломанный...
Вскакивал гневно и остро щурился на свечу.
- Подождите, сорветесь еще на первом штреке! Нельзя бесконечно втирать очки! Нельзя издеваться над здравым смыслом. Вы распишетесь и в квершлаге!
Издали заревел шахтный гудок, словно долго, басисто тянул:
- Нет! Нет!
- А если правы они? - Кунцов вскочил, расстегивая душивший ворот, - кто я буду тогда? Нуль и неубранный труп!
В голове его все спуталось. Неприятные ему люди показались врагами штольни. Несчастье собственного отставания представилось результатом хитрого подвоха. И все это нарастало с каждыми сутками. Сжималось железным кольцом и неотвратимо вело к катастрофе...
Кунцов метался в тисках и не видел выхода. А он был простой до смешного - пойти и все рассказать! Но такое признание казалось ему чудовищной казнью над самим собою. Он же хотел вырваться из кольца прежним Кунцовым и выхода отыскать не мог!
- Неправдоподобно! - кричал он и бил себя в волосатую грудь, - труп и такое здоровое мясо! Бороться буду! Вот что мне нужно!
- А с кем? - продолжал он, трезвея, и осматривал комнату, - с Фроловым? С Вильсоном? Почему не с Кукушкиным, не с шахтером, который завтра придет и заявит:
- Я придумал!
- И сделает, на разгром и насмарку всяческих норм. И технических, и моих, житейских... А Звягину я припомню!
Часы показали далеко за полночь и у Кунцова в запасе осталось одно - страшный секрет четвертой лавы.
- Я сделал все, - убито сказал он себе, - все, чтобы не допустить. Меня опрокинули и по мне прошли - твори, господи, волю свою!
* * *
Утром, придя на работу, он вызвал Звягина.
- Извините меня, - сухо сказал он, не подавая руки, и опустил глаза, - третьего дня я погорячился!
Звягин почувствовал себя неловко и не знал, что ответить.
- Вот и ладно! - похвалил председатель шахткома, бывший в кабинете.
- Теперь так, товарищ Звягин, - начал Кунцов, попрежнему не поднимая глаз, - я отдал приказание посадить четвертую лаву. Я, как и раньше, считаю ее опасной. При посадке должен быть технический надзор!
Звягин вспыхнул до самых ушей: - не за труса ли он его считает?
- Разрешите присутствовать мне?
- За этим я вас и позвал. Подождите минутку! - и вышел из кабинета.
Наступило молчание. Звягин сидел и глядел в окно, а председатель просматривал новые газеты.
- Читай, - повернулся он к Звягину, - с шести тысяч метров, затяжным прыжком! Есть же такие герои!
Дверь заскрипела и в нее просунулась голова Кукушкина. Он огляделся, весело подмигнул председателю и, мягко ступая, вошел в кабинет. Непокрытые волосы его стояли торчком, шахтерка была нараспашку, а под ней красовался оранжевый джемпер. Кукушкину было лет тридцать пять и зубы его блестели от вечной улыбки.
Узнавши Звягина, он расплылся еще шире и протянул ему крепкую, негнущуюся ладонь.
Следом за ним осторожно вошел другой, мрачный, огромного роста. Густо сказал:
- Здравствуйте всем! - постоял, не зная, куда себя девать, и прислонился к печке.
Председатель щелкнул по газете пальцем и сказал:
- Ответь мне, Кукушкин, что есть герой?
- Герой? - затруднился Кукушкин, - да-а!
И прихлопнул ладонью торчок беспокойных волос.
- Нет, ты все-таки поясни, - добивался председатель, - и будешь тогда премирован вот этой коробкой спичек!
Великан Кудреватых передвинулся у своей почки и сладко всосался в цигарку, приготовившись слушать.
Но дверь отворилась и в комнату вошел хозяин. Разговор прекратился, а Кунцов, кивнув головой, пробрался к себе за стол.
- Вот что, ребята, - сказал он, почесывая лоб, - Фролов просит сажать четвертую лаву!
Кукушкин моргнул и готовно ответил:
- Знаем!
- Смотрите, не просыпьтесь!
- Лава, как лава, - ответил Кукушкин, - мы осмотрели. Жмет немножко.
- Вот видите, - жмет!
- Сейчас начинать?
Кунцов повел плечами.
- Хоть сейчас. С вами пойдет инженер Звягин.
* * *
Втроем подошли к печи, черной дыре, зиявшей под потолком невысокого коридора.
Посадчики были с головными лампами, за поясами острые топоры. Звягин молчал. От свидания с Кунцовым поднялось недавнее тревожное чувство. Извинение не принесло ничего, только усилило, пожалуй, неловкость.
- И плетет, и плетет! - вдруг заговорил сзади Кудреватых и передразнил, - не просыпьтесь!
- Мала беда! - удало отозвался Кукушкин. - Мы ее до вершка изучили. Лезьте!
Звягин полез по крутой стремянке-лестнице. Печь была как труба, высеченная в угле. Свет дробился в угольных изломах и стенки сверкали смоляным и жирным блеском. Вылезли в узкую галлерейку. Вторым этажом тянулась она над нижним откаточным штреком.
Звягин пошел вперед, пригибая голову и шурша плечами по тесно сошедшимся стенкам. Три огненные звездочки двигались в глухом туннеле.
- Вот, - остановился Звягин и поднял свою аккумуляторную лампу, - четвертая лава!
Галлерейка влилась в обширный подземный вал. Как и раньше, здесь торчал частокол креплений, пахло пихтовым деревом и сыростью пещеры.
- Теперь вы хозяин! - улыбнулся Звягин и уступил дорогу Кукушкину. Кудреватых ощупал топор и взглянул на своды.
Минуту все трое стояли молча. Тьма и безмолвие царили в пустоте. Но вот в непроглядном мраке родился стонущий скрип и умолк. Возник опять тоскливый и долгий и кончился легким щелчком. Будто кто ногтем ударил по спичечной коробке. В другой стороне и сверху зашелестело. Побежали мелкие трески, словно кто-то невидимый надламывал одну за другой сухие лучины. Вдруг оглушительно лопнуло дерево и лампа в руке Звягина подскочила.
- Живет! - с удовольствием сказал Кукушкин и в смехе ярко блеснул зубами.
- С вечера ожила, - добавил Кудреватых и все трое вошли под скрипевший потолок.
Долго простояла заброшенная лава и долго спала гора. Но однажды проснулись дремавшие ее силы и старая вентиляционная печь обрушилась. Опять наступил промежуток мертвого покоя и длился до вчерашнего вечера. Теперь же крепи стонали и словно жаловались на невыносимую тяжесть.
Пол подземелья косо уходил в высоту и с легким шуршанием по нему иногда скатывался кусочек угля.
В переплете стоявших столбов, как в подземном лесу, мерцали лампы. Кукушкин помялся и попросил:
- Вы, товарищ Звягин, стоите здесь, а туда уж не ходите!
Звягин подчинился и стал у входа в галлерейку. На его глазах Кукушкин загорался азартом и все более оживлялся медлительный Кудреватых. Нависшая тьма словно вдохновляла их дерзкое искусство!
- С этой начнем! - указал Кукушкин на стойку, - соседнюю вышибить можно, а ту подрубить...
- А эту оставить! - предупредил Кудреватых.
Кукушкин взял у Звягина лампу, сунул ее к потолку и залился радостным смехом.
- Тронь ее только, ха-ха!
- Вот будет что! - объяснил Кудреватых Звягину и хлопнул перед его лицом широкими ладонями. Сквозь небритую щетину, при свете ламп, у него вишневым закалом краснели щеки. А глаза с восторженным ожиданием следили за товарищем.
Так они обошли все подземелье, намечая столбы, которые нужно было оставить, решая, какие стойки надо рубить и которые можно попросту выбить.
Осмотр кончался и Звягин, человек нетрусливый, начинал чувствовать волнующее беспокойство. Уж очень непостижимо разбирались эти два человека в сложнейших секретах горной механики!
Временами кто-нибудь останавливался и поднимал руку. Тогда останавливался и другой, и все слушали. Ухо ловило стоны и скрипы, певшие в дереве, теперь уже но всему пространству лавы.
Звягин знал, что его поставили в самом безопасном месте и это невольно царапало самолюбие. Но в такой обстановке приходилось подчиняться. Он обязан был следить за участком потолка перед собой, но жадно ловил каждую мелочь происходящего.