* * *
Собираясь в больницу, тетя Гражвиле сняла на кухоньке крышку белой кастрюльки ("Мясцо отварила, все сложила, только потушить"), ткнула пальцем в синюю ("Картошка почищена, соль уже клала"), открыв шкафчик, показала алые ребристые помидоры ("С огорода, не какие-нибудь там магазинные; сметана в холодильнике"), приподняла стеклянный кувшинчик с компотом ("Если не сладкий, сахару подсыпь") и сказала с порога:
- Ешь, детонька. Ты только ешь.
Кристина так и думала: пообедает дома и усядется у раскрытого окна с книгой в руке. Даже читать не станет - будет сидеть и бездумно глазеть на Родниковую улицу, на проезжающие машины, торопящихся людей, галдящих детей. Серебряной россыпью будет мерцать листва осины Миколаса Тауринскаса, а тень от этого старого дерева будет все удлиняться, удлиняться, к вечеру уже заслонит тетин огородец с яблоньками, затемнит окно, а потом и весь дом накроет. Так исподволь, с затихающим уличным шумом, с посвежевшим ветром приползет вечер, и невольно мелькнет мысль: "Еще один день прошел. Дома". Однако где-то около полудня почувствовала, что голова отяжелела, что глаза не просто глядят в окно, а провожают людей, силясь как бы проникнуть в каждого и каждого спросить о чем-то. Быстро оделась и сама вышла на улицу. Почему она должна сидеть затворницей? Ах, Криста! И сама ты должна увидеть Вангай, и тебя пускай увидят, если кто-то, конечно, тебя еще помнит и может узнать. Но сколько там этого старого города? (В Шанхай она не пойдет, нет!) Десять улиц, от силы пятнадцать. Четыре длинных выбегают с площади Свободы и удаляются, изгибаясь по холмам, в поля, во все стороны света. Кристина, маленькая девочка, когда-то любила спрашивать у отца: "Если бы я по этой улице шла да шла, куда бы дошла?" - "До Вильнюса бы дошла. Это Вильнюсская улица", - серьезно отвечал отец. "А если по этой улице шла бы да шла?" - "Может, даже в Риге бы оказалась, если бы только тебя через границу пропустили. Это Морская улица". - "А если по этой?.." - "В поле бы пошла, свиней пасти", - терял терпение отец.
Кристина не станет утверждать, что с самого детства хорошо знала родной город. Все ее дни пробегали в крохотном дворике да на берегу озера. Почему-то озеро не так страшило родителей, как улица, по которой раз или два за день проносились машина или мотоцикл. Зато в базарные дни или в престольные праздники с самого утра громыхали по ней телега за телегой и все окрест воняло конским навозом и мочой. Под вечер женщины, вооружившись старыми ведрами, совками да голиками, выбегали собирать эти "подарки деревни" для своих огородов, нередко даже ссорились при этом. Тогда на улицу выходила и Кристина - после наставлений матери не отставать от нее ни на шаг. Соседки смеялись над матерью - дескать, держит девчонку у своей юбки, а та отвечала: "У города пасть никогда не закрывается, не знаешь, в какой миг цапнет". Но когда Кристине настало время идти в школу, матери не осталось ничего другого, как примириться с этими страхами, и каждое утро, стоя на пороге, она напоминала, чтоб девочка остерегалась этой "пасти". Поэтому городские улицы с красивыми названиями пришли в ее жизнь с большим опозданием.
Мерным шагом, не торопясь и слишком не озираясь (хотя видела она каждого человека), она обогнула площадь, некогда мощенную булыжником, местами ухабистую, пробежала взглядом по запыленным витринам магазинов, остановилась перед книжным, в окне которого валялись брошюрки с выцветшими, свернувшимися дудочкой обложками, хотела войти, однако за планкой перекошенной двери белел тетрадный листок со словами: "Уехала за товаром". На стене соседнего деревянного дома с заделанной кирпичом дверью висела доска объявлений, полная развеваемых ветром бумажек, которые, как заведено, извещали, кто что продает или покупает, кто что нашел или потерял. Здесь же яркими красками сверкала и афиша кинокартины "Свидание после полуночи". Мимо ограды костела, за которой шелестели клены, Кристина свернула на улицу Здоровья, перед белой трехэтажной больницей замедлила шаг, поглядывая на широкие окна, за которыми иногда мелькали полосатые пижамы больных. Там, в одной из палат, хлопочет и тетя Гражвиле, незаменимая нянечка. А вот и Трамвайная улица. Кристина всегда любила эту спокойную, с зелеными садиками улицу. Нравилось ее необычное название. Трамвайная улица? - удивлялись многие, приехавшие из далеких и больших городов. В этой дыре да Трамвайная улица? Однако каждый старожил мог рассказать, что в прежние времена в городе был бургомистр, науки он проходил в Лиепае, в первую мировую изъездил всю Америку, но обосновался здесь. И частенько публично говорил: "Нам нужны города, говорю я вам, дабы фабрики дымили, машины гудели. А чем наш Вангай не Чикаго? И стоит возле озера Гилутис, как возле Мичигана. Что поменьше город? Вырастет. Что трамваев нету? Будут трамваи!" И скоро доказал, что не бросает слова на ветер: одну из улиц города нарекли Трамвайной, большими буквами написали это название на табличках, приколотили их к стенам и повелели всем ждать - настанет час и побежит трамвай. И случилось же так, что уже на другой день тряпичник Шмуль вернулся из своих путешествий по дальним деревням. Тележка тарахтит, несмазанные колеса вихляются, визжат, а сам еврей сидит на кучах тряпья, одну ногу перебросил через грядку тележки, охаживает кнутом клячу по изнавоженным бокам и все нукает и нукает. И едва он въехал на эту свежепереименованную улицу, как дети выскочили из домов и радостно завопили: "Трамвай! Трамвай!" Шмуль ничего не понял. "Ну, дети, Шмуля не знаете? Шмуль я. Шмуль, ну". К детям присоединились и взрослые: "Трамвай! Трамвай приехал!" Название осталось и по сей день. Многие из улиц Вангая окрестили по-новому, потом опять, и не раз, перекрестили, а эта называется все так же, все ждет своего трамвая.
Мимо торопились люди - местные, приехавшие из деревень за покупками, или оказавшиеся в Вангае проездом. Не один из встреченных внимательно приглядывался к Кристине: молодежь, по-видимому, думала: какая-то приезжая, но так элегантно одета, что не скажешь, сколько ей лет. Старшие прикидывали: вроде бы знакомая, может, из нашей школы… На Мельничной улице встретила старичка. Пиджак аккуратно застегнут на все пуговицы, узел галстука подтянут, в руке пухлый кожаный портфель. Не тот ли это портфель, на который когда-то с такой тревогой устремляли глаза ученики - в нем письменные по математике… И старичок тот же самый, и портфель у него тот же самый, с медной застежкой, потрепанный. "Добрый день, учитель". Остановился старичок, поморгал бойкими глазками, насупил лоб, а потом как захохочет тонким бабьим голоском: "Вот так так… вспомнил! Теорему бинома вызвал тебя доказать. Гляжу, пишешь-пишешь, вижу, что не читала, думаю, сейчас посажу, однако еще жду. А потом глядь на доску - доказала. Правильно доказала, хоть и по-своему. Пятерку тебе поставил. Вот так так… Хорошие у меня были математики, но больше всего Моркунаса любил. Паулюса Моркунаса, может, помнишь? Хотя, правда, он намного раньше кончил, ты еще малышкой была". Только на год раньше, учитель, хотела напомнить Кристина, но сдержалась и подумала: только бы не зарделись щеки, как у школьницы, - так было давным-давно, когда математик в классе всем ставил в пример Паулюса. "Я рад, что Моркунас на моем месте, могу спокойно отдыхать", - сказал учитель и засеменил прочь мелкими осторожными шажками, сияя белой, как сугроб, головой.
Кристина пересекла оживленную, как всегда, Вильнюсскую улицу, направилась по Тропе Гилутиса, и когда перед глазами снова открылась площадь, неожиданно растерялась, будто заблудилась. У продуктового магазина стояла стайка людей, в основном женщины, и чего-то ждала. Рослый детина, прислонившись к столбу электропередачи, пил из горлышка пиво, то и дело рукавом рубашки вытирая лоб и губы. У автобусной остановки тоже ждали пассажиры, некоторые из них махали проезжающим мимо машинам, однако те не останавливались. Высоко поднявшееся солнце накалило булыжник площади, стоящий в стороне грузовик с красным кирпичом, проникало через высокие окна ресторана "Гилутис". Дверь ресторана открыта настежь. Почему бы не зайти? На людей посмотрит. Вдруг… На что она надеется все-таки, чего ждет?
Кристина уселась за свободный столик у окна. Отсюда видны дверь и вся площадь. Посетителей по пальцам можно сосчитать, куда меньше, чем она думала, хотя и обеденный час. Конечно, тут же спохватилась Кристина, в обед многие бегут домой - в хлевке поросенок хрюкает или гуси гогочут, а у многих и коровенка на пастбище километрах в двух, попробуй сбегай, переведи на новое место, подои, за всем присмотри. А если дети одни дома оставлены, за них переживаешь.
Кристина оттолкнулась вместе со стулом от столика, заложила ногу на ногу, откинула голову. Стеклянная дверь открыта. Вдруг войдет… вдруг увидит знакомое лицо… Поглядывала через плечо гордая, уверенная в себе. Неподалеку сидели три женщины. Одна, пожалуй, ровесница Кристины (странно, что не знает ее), две другие помоложе. На столике поблескивала бутылка водки, отпитая до половины. Лица женщин чуть раскраснелись, но они молчали, вертели в пальцах полные рюмки, заглядывали в них, словно в какую-то бездну. Наконец старшая мотнула головой:
- А ну-ка, женщины!
Все трое дружно подняли рюмки, минутку подержали их перед собой, наконец переглянулись и выпили.
Подошла официантка, швырнула на столик меню и повернулась. Кристина задержала ее:
- Что можете предложить?
- Написано, - ответила официантка с ледяным лицом.
- Все есть?
- Из вторых - только карбонад.
- Тогда карбонад.
Кристина заказывала, не спуская взгляда с лица юной официантки. Совсем еще юной, девчонки, это лицо казалось ей знакомым, она его где-то видела. А может, все родившиеся и выросшие здесь люди обладают каким-то неизъяснимым сходством? Ледяная маска, которую успела напялить эта девчонка, не может скрыть характерных черт продолговатого лица, унаследованных от отца или матери. Кто ее отец? Кто мать? Может, Кристина их хорошо знала, и эти глядящие мимо карие глаза, прямой крупноватый нос должны ей о ком-то напомнить.
- Наверное, в Вангае родились? - мягко, стараясь не обидеть, спросила она, однако официантка, словно не расслышав, пробурчала под нос:
- Все?
Кристина проводила девчонку взглядом. Даже ее вихляющая походка кого-то напоминает, подумала она, но глаза снова увидели открытую дверь и троих женщин. Младшая крепко держала бутылку пальцами, на которых блестели перстни.
- Не могу, дрожат. Нервы.
- Дай-ка мне, - сказала старшая и взяла бутылку. - А все-таки подвезло тебе, Владзя.
- Пускай ищет другую дурочку, - ответила Владзя и взъерошила поблескивающей золотом рукой мелкие кудряшки. - Спасибо, хорошие показания вы дали.
- Именно, - согласилась третья.
Старшая наполнила рюмки, и женщины снова уставились на них. И Кристина вгляделась… в свою рюмочку, хрустальную, на высокой тонкой ножке, янтарем сверкающую от грузинского коньяка.
…Оркестр исполнял тоскливую мелодию, танцевало несколько пар, между столиками, за которыми в основном сидела молодежь, лавировали кельнеры в пиджаках кирпичного цвета. Звуки музыки переплетались с гомоном речей, звяканьем вилок и ножей, звоном бокалов с шампанским. О многом поговорили, многое обсудили, Марте Подерене, виновнице этого вечера, сказали самые прекрасные слова, какие, конечно, только может найти женщина женщине. Марта казалась счастливой, она из последних сил занимала подруг, ни одну не обделяла вниманием: "Альбинуте, Криста, ешьте хоть что-нибудь… - напоминала, упрашивала. - Габия, и ты, Риманте… Я так рада, что мы все вместе. Хотела домой пригласить, да сами понимаете… ненавижу бегать по магазинам…" Они были давнишние подруги, как сошлись в юные годы, так по сей день неразлучны. Но так ли на самом деле?.. Дрожь пробежала по спине Кристины: остыли мы, выдохлись - словно шепнул кто-то ей на ухо. Бывало, даже с маленькими детьми собирались, если беда - среди ночи друг дружку будили, друг к дружке бегали, если для одной радость - радость и для всех. Мало ли дурачились, хихикали, фантазировали… верили, ждали… И с мужьями ходили, семьями дружили. Сейчас - все чаще одни. Ни Альбинуте, ни Габия о своих мужьях и не обмолвятся. Давно молчит и Кристина. Но и о детях - в полрта. Только Марта о своем внуке может щебетать не переставая, даже не чувствуя, что этими рассказами что-то отнимает у подруг. Встречаются все реже и реже, без приглашения не забегут. Остались дни рождения. Может, мы устали? Да, устали мы… постарели… Какой ужас, неужели Криста сказала вслух, о чем подумала?
- Постарели мы, - словно поддакивая ей, жалобно усмехнулась Альбинуте. - Раньше, бывало, только заиграет музыка, ноги сами поднимаются, а сейчас ничего. Ну, совсем ничего.
- Мужчины толпой накидывались, поделить не могли, - вспомнила Габия, затуманенным взором обводя ресторан. - Где теперь мужчины? Одни бабы да сопляки.
- Постарели мы, - повторила Альбинуте, уставившись в одну точку. Может, увидела своего Андрюса, бывшего певца и музыканта инструментального ансамбля, уже не один год подпирающего углы гастрономов. Альбинуте пасет его, приводит домой, такого тихого и покорного, и все удивляются, как она может это выдержать… - Постарели, - еще раз сказала Альбинуте.
Риманте, дородная, грудастая женщина, многозначительно подняла палец.
- Во! Вспомнила, - порылась в сумочке, нашла записную книжку, полистала засаленные странички. - Люблю кое-что записывать, а то понадеешься на память… Не в том смысле, что могу забыть, а в том, что люблю точность. Итак, Софи Лорен: "Я никогда не думаю о своем возрасте. Наверное, потому, что чувствую себя молодой. Моложе, чем тогда, когда мне исполнилось двадцать".
- Верно сказано! - восхищенно хлопнула в ладоши Марта. - Прочитай еще раз, хочу взять на заметку.
- Артистка, и все тут, - Альбинуте осталась равнодушной. - Каждое слово - игра. Самореклама гаснущей звезды.
- Софи Лорен - гаснущая звезда? - возмутилась Риманте.
- В нашем возрасте, увы.
- В нашем возрасте… Что такое - наш возраст?!
Марта Подерене, всегда любившая верховодить и, конечно, быть в центре внимания, важно склонила голову на плечо, прищурилась:
- Я считаю: женщину нашего возраста можно сравнить со здоровым спелым яблоком. Сочное это яблоко, ароматное.
- И в любой день готово упасть с ветки, - охладила ее пыл Альбинуте.
- А кто знает, может, в этом падении - пьянящая услада? Может, стоило ждать этой услады целое долгое лето?
- Ты хочешь сказать, что осень - самая прекрасная пора? - спросила Кристина.
- Ранняя осень, - уточнила Марта Подерене. - Ведь это зрелость, опыт, постоянство.
Кристина помолчала, поначалу не осмеливаясь сказать, что думает по этому поводу, но все-таки не выдержала:
- Для меня осень прежде всего - запахи увядания, гниения. И резкое убывание дня, наступление ночи. И холодный дождь, липкая грязь, свечечки на могилах…
Женщины замерли, казалось, даже задрожали от озноба, словно в ресторан ворвался ледяной ветер.
- Кристина… - Марта Подерене надула губы, мягко пожурила Кристину.
- Побольше оптимизма, Криста! - посоветовала Риманте.
- Подскажите, если знаете, где этот родник оптимизма, я тоже охотно из него почерпну, - наконец вставила и Габия, которую еще в молодости муж бросил с тремя детьми.
С пылом начавшийся разговор как-то увял, вспыхнувшее было пламя погасло, они снова поглядывали на оркестрантов, танцоров и на соседние столики. Время ползло ужасающе медленно. Кристина уже который раз украдкой бросала взгляд на часики. И ведь никуда она не спешила, никто ее не ждал. Наверное, просто разучилась сидеть спокойно, расслабившись.
- Временами мне кажется, что я все еще не начала жить, - снова жалобно улыбнулась Альбинуте. - Работа, детские хвори, вечная беготня, заботы - и это жизнь?
- Всему свой час, дорогая! - Риманте снова ухватилась за записную книжку, казалось, сейчас процитирует еще одну ценную мысль, но только полистала странички, испещренные телефонными номерами. - Надо не забыть педикюрше звякнуть. - И вдруг спросила: - "Вечерку" читали?
Увы, свежего номера ни одна не видела, и Риманте сказала, что на второй полосе газеты помещена статья ее мужа. Да, новые советы врача о здоровом питании. Суть? Не углеводы и всякие там белки, главное - есть без спешки, смаковать, настроиться так, будто слушаешь музыку…
Они снова ели, потягивали коньяк из высоких рюмочек, Марта заказывала всякие лакомства и призывала их угощаться.
…На столик скользнула тарелка с карбонадом, Кристина подняла голову на девчонку в белом переднике, увидела в дверях пожилого человека в кепке. Ни одного знакомого лица, ни одного.
- Принесите к кофе рюмочку хорошего коньяка, - попросила она.
- Сколько? - деловито спросила девчонка.
- Рюмочку. Только рюмочку.
- Пятьдесят граммов?
- Половину того.
- Меньше буфет не отпускает.
- Ладно, - согласилась Кристина, не спуская взгляда с девчонки. Кого же она напоминает? Чье это лицо, чьи глаза?
Карбонад успел остыть, но был нежирный, хорошо поджаренный, с румяной корочкой, и Криста с удовольствием уплетала его с малосольными огурцами. Не рассердится ли тетя Гражвиле? Скажет, пренебрегла ее обедом.
Женщины за столиком как-то странно молчали. Еще больше разрумянились, однако обмякли, погрузились в глубоко скрываемое горе.
- А ну-ка, женщины, - сказала старшая и приподняла руку, но рука тут же упала на колени. - Показали, как надо, поддержали тебя, Владзя. Будешь теперь богатой соломенной вдовушкой. Такой домина, гараж да машина…
Плечи Владзи затряслись.
- Все мое! Мое! А ему - во! - показала фигу, окольцованную, позолоченную, и, видно, тут же застеснялась. Помолчала. - Но почему-то он ничего не требовал, не упирался, не выражался… Я-то ведь думала… И такими глазами на меня смотрел… Ну, будто слепой…
- Именно, - закивала головой старшая.
- И куда он после суда потащился, интересно? - скривила губы Владзя.
- А ну-ка, женщины…
Женские руки взяли рюмочки.
И Криста снова увидела Марту Подерене в скромном, но безупречно сшитом платье из натурального шелка, услышала несколько приподнятый ее голос.
- Женщины! - Марта словно хотела вывести их из состояния дремы. - Не так уж много у нас развлечений, не так уж часто удается вырваться из дома. А когда появятся внуки? Вы можете себе представить, вчера мой Бернардас и говорит: "Бабуся, - говорит, - бабуся…"
Марта рассказала, как толково говорил ее Бернардас вчера, что он сказал неделю назад и кем он может стать завтра, если будет развиваться такими темпами, - жаль только, что родители снохи маловато уделяют ему внимания, а она сама просто изнемогла: полдня провозится с внуком и едва жива.
Подруги делали вид, что слушают Марту, затаив дыхание, однако мало что слышали. Мешали собственные мысли, а может, - нежный лирический голос певца.
Много лет, много зим пролетело,
А ведь вместе могли быть с тобой…
- Выше нос, женщины! - Марта двумя тонкими пальцами подняла рюмку.
Габия наклонилась к Кристе и вполголоса сказала:
- Марцелинаса сегодня утром видела.
Криста спокойно отодвинула рюмку.
- Какого?