Из управления надо было уходить, пока не остановит кто-либо из знакомых и не начнет выспрашивать о делах, о семье, да еще вдруг не похвалит Кузьму. Но Куржак вспомнил о человеке, который один мог понять его. Этот человек в жизни Куржака сыграл поворотную роль, он первый, без длинных объяснений, без долгих просьб, десять лет назад понял, какой доли желает себе Куржак, и что сделать, чтобы тайное желание стало практическим делом. Это был хороший знакомый, доброжелательный, к тому же сосед - он не мог не разобраться, что мучило старого рыбака. С минуту Куржак поколебался - может быть, лучше прийти к нему вечером, домой, разговор тогда пойдет обстоятельней. Но откладывать разговор до вечера показалось непереносимым.
Куржак вновь поднялся на второй этаж "Океанрыбы", в угловую комнату длинного коридора. Он шел к Алексею Муханову.
17
Алексей удивился, когда увидел входящего Куржака. Рыболовецкие колхозы были связаны с трестом, но непосредственных служебных отношений между "Океанрыбой" и рыбаками-колхозниками не существовало. А все иные дела старый рыбак мог обговорить и дома, оба они вечерами, если выпадал свободный часок и погода была хорошая, любили потолковать в садике о служебных и семейных заботах. Алексей усадил Куржака в кресло, тот стал путано передавать, что случилось этой ночью с сыном. Алексей стукнул в сердцах кулаком по столу.
- Вот же негодяи! Третье ограбление на неделе! Между прочим, Семен Ходор давно на примете. И он, и с десяток его приятелей, таких же забулдыг. Найдем пропажу, не дадим наших рыбаков в обиду, хотя, сказать по чести, надо бы крепко всыпать твоему сыну, Петр Кузьмич, чтобы со всей рейсовой получкой в кармане не шел в подозрительную компанию. Сейчас я поставлю в известность милицию.
Он потянулся к телефону, но Куржак остановил его.
- Не надо милиции, Прокофьич. Шут с ними, с деньгами. Пропали, ну, и пропали. А то - расследование, допросы… И без того позору хватает.
Алексей с недоумением спросил:
- Чего же ты хочешь, Петр Кузьмич?
Куржак так же путано, с усилием подбирая слова, чтобы были разными и убедительными, а не только однообразным повторением фразы "Торгаш он и обманщик!", стал объяснять, что возмущает его в Кузьме. Удивление Алексея все увеличивалось. Со многими просьбами ходили к нему, многого требовали, осуществимого и неосуществимого, - с такой просьбой еще никто не приходил. И когда Куржак закончил жалобу, Алексей задумчиво сказал:
- Сложно, Петр Кузьмич… По линии производственной? Кузьма на самом высоком счету. И в быту поведения неплохого - не пьяница, не озорник, со скверными женщинами не связывался… Сегодняшнее происшествие - случайность, так все расценят. Скажу по чести - не вижу возможности, наказать его.
- А что работу свою честит, труд свой не любит - это как же? - с горечью спросил Куржак. - Так и оставить ему без укора? Что же получается, если народ охаивать начнет, что своими руками для людей делает?
Алексей мягко ответил:
- Понимаешь Петр Кузьмич, одно дело - проступок, другое - психология, то есть что человек чувствует. Не можем же мы привлечь Кузьму к ответственности, если он службу свою исправляет хорошо, но про себя не любит ее. Никому не прикажешь - люби! Приказать можно - делай свое дело честно, не порть, не манкируй. Лишь это в наших силах.
Старый рыбак с той же горечью произнес:
- Спустить ему с рук, что он неверный? Эх, не понимаешь ты меня!
Алексей возразил:
- Понимаю! И сочувствую! Только такое отношение и должно быть к своей работе, какого ты требуешь. Но пойми и ты меня. Не все я способен сделать, чего ты хочешь.
- Хоть бы поговорил с ним. Человек ты видный, авторитетный. Он прислушается…
- Обязательно поговорю, - пообещал Алексей. - Повод есть - безобразное ночное происшествие.
Куржак поблагодарил и ушел. В здании опустели все комнаты и коридоры - наступил обеденный час. Алексей не пошел в столовую. Он стоял у окна и смотрел на канал, наполовину заставленный судами, прижавшимися одно к другому бортами. Шторм продолжался, движение по каналу было закрыто - белые, быстро бегущие полосы исчеркали воду. Разговор с Куржаком взволновал Алексея. Он думал о Куржаке, о его сыне, о самом себе, вспоминал прошлое.
Алексей не любил воспоминаний. На каждый день хватало своих забот, чтобы рыться памятью в днях прошедших. О будущем приходилось думать чаще, чем о прошлом, будущее надо было создавать - подготавливать, обеспечивать, обосновывать - будущее всегда являлось насущной, каждодневной задачей, от которой не отвлечешься. Прошлое можно было не тревожить, оно было чем-то вроде развлечения - Алексей не разрешал себе развлекаться без пользы.
Но сейчас его заполонили воспоминания. Он смотрел в окно и видел то место, метрах в двухстах отсюда, нынешнюю улицу Западную, где четыре осколка, разом вонзившиеся в тело, свалили его на мостовую. Это было в апрельское утро, в тяжелое утро, когда дым пожаров заволок солнце, и город был словно весь в тумане. Да, так это было, он упал, пытался подняться и не смог, мимо бежали солдаты его полка, они преследовали бегущего врага, он еще видел огни выстрелов, но уже не слышал ни их, ни крика людей. А потом наступили полная тьма и тишина, в тишину вдруг ворвался властный женский голос: "Не дергайтесь, майор, последний осколок вытаскиваю!" - и снова была тьма и тишина. Лишь на третий день, уже после капитуляции гитлеровского гарнизона, он раскрыл глаза и увидел, что лежит в палате, на соседней кровати растянулся Березов, между двумя кроватями сидит на стуле, военный хирург, молодая женщина. Она радостно засмеялась, когда он, еще не понимая, плохо ему или хорошо, вопросительно посмотрел на нее;.
- Скоро поправитесь, майор! - сказала она. - Побивать рекорды в беге не сумеете, но прилично стоять на ногах будете. Даже прогуливаться с женщинами сможете, это я вам обещаю. А теперь знакомьтесь с вашим соседом, привезли вас одновременно и ранения у вас похожие, и выздоровление пока идет одинаково, так что быть вам друзьями.
Она словно в воду глядела, Мария Михайловна, молодой военный хирург, год назад закончившая институт. И с Березовым они стали друзьями, больше, чем просто друзьями - не всякие братья так душевно близки. И с женщинами он прогуливался, когда вышел из госпиталя, собственно, только с одной женщиной, - с ней, с Марией, оперировавшей его, и через два месяца ставшей его женой. "А ведь пришлось с тобой повозиться, Алеша, да ведь для себя старалась, знала, что спасаю будущего своего мужа!" - шутила она потом.
Алексей все смотрел в окно и вспоминал, как трудно было в те первые дни по выходе из госпиталя. Из армии демобилизовали по ранению, можно было уезжать в родные места, на Брянщину, а уезжать не хотелось. Вон там, на холме, неподалеку от нынешней пристани, он сидел в такой же солнечный сентябрьский день и глядел на канал и залив, и размышлял, как бы найти работу на полюбившемся месте. День размышлял, другой, неделю, потом пришел узнать в комендатуре, не нужны ли где люди, как он. А в комендатуре - единственной тогда власти в городе - гражданский инспектор, еще не снявший военную форму, только без погон, с привычной военной категоричностью заявил, что Алексей Муханов именно тот, кто ему позарез нужен, просто счастье, что пришел. Самое важное дело сегодня - вербовать переселенцев на пустующие после войны земли. Он, инспектор, с одного взгляда видит: в Муханове, бывшем политработнике, таится талант вербовщика, то есть политика, агитатора и организатора. Вот вам командировочное удостоверение, деньги на дорогу получите в кассе, билет на поезд заказан на завтра - действуйте, майор!
Проницательный инспектор, определявший талант людей с одного взгляда, если когда и ошибался, то не в случае с Алексеем. Тут он оказался прав: в своем родном городке на Брянщине Алексей завербовал на новые земли тринадцать семейств - и девять, приехав в Светломорск, объявили, что хотят в моряки, по крайности в рыбаки, только не на пашню. И хоть никто еще и моря не видел, а с рыбой встречались лишь с просоленой и вяленой, завербованные упрямо стояли на своем: столько чудес наговорил им о море земляк. А за Брянщиной была Псковщина и бобруйские земли, исконные лесные места, глухомань - вербовка прошла и там с успехом, но и оттуда коренные, от Рюрика и крещения Руси, лесовики помчались с семьями, с бедным скарбом и отощавшей живностью, лишь чудом сохранившейся в войну, не просто на новую, пустующую землю, а на еще более пустынные берега: "Шагаем в океан, товарищи! Меняем болота на пучину, лешего на водяного - где он тут обитает, не терпится познакомиться". Переселенцам, набранным Алексеем, растолковали, что водяных в море нет, а имеется Нептун с нептунятами, но водиться с Нептуном пока не к спеху - нужно подналечь на восстановление сожженных войной хуторов, привести в порядок заброшенное сельское хозяйство. Стало ясно, что вербовочная деятельность Муханова, хотя, в общем, и выгодна новой области, но отнюдь не объективна, а скорей пристрастна. Секретарь обкома партии по промышленности вызвал к себе энергичного вербовщика.
- Думаем взять вас в обком Инструктором по рыбному хозяйству. Вы, говорят, в своих родных полях очень уж насчет океана распространялись. Так вот, до океана когда еще доберемся, а возьмитесь сначала за местные заливы да побережье Балтики, организуйте рыболовецкие бригады. И кадры для морского промысла подбирайте, начнем потихоньку и такой организовывать.
Ошеломленный Алексей заикнулся было, что о море он всегда мечтал, но отнюдь не о рыбном хозяйстве, с рыбой, тем более морской, мало знаком. Секретарь обкома оборвал его: есть твердое мнение, что Муханов хороший политик, агитатор и организатор, а что еще надо партийному работнику?
Так началась жизнь среди рыбаков и для рыбаков - ровно четыре года в должности инструктора отдела рыбной промышленности обкома партии - четыре нелегких, внешне однообразных, но, может быть, самых плодотворных и поучительных года его жизни. И рыболовецкие бригады создавал при колхозах; и помогал немногочисленным вначале бригадам превратиться в самостоятельные рыбодобывающие колхозы; и вербовал из военных моряков кадры для "большого промысла", превращая недавних лихих морских волков и волчат в старательных рыбаков; и снаряжал сельдяные экспедиции в Норвежское море, к Лофотенам, на парусниках с романтическими названиями "Сириус", "Орион", "Кассиопея", "Арктур", "Орел"; и всех капитанов, штурманов и мастеров умножавшегося рыбацкого флота знал в лицо.
Как раз в тот первый год его деятельности инструктора по рыбной промышленности, и произошло знакомство с Петром Куржаком. Алексей вспоминал, как случилось знакомство, это воспоминание было сегодня необходимо. Истоки сегодняшнего огорчения и негодования Куржака лучше всего понять, возобновив в памяти, каким Куржак был тогда, кем стала для него в те дни его новая профессия.
Это было трудное время, вспоминал Алексей, - разруха, нехватка самого необходимого, скудные продовольственные пайки. Он, молодой инструктор отдела рыбной промышленности, выполнял строжайший наказ - усилить снабжение города свежими рыбопродуктами. "Превратим Светломорск потребляющий в Светломорск производящий!" - такие плакаты висели тогда на улицах, призыв повторялся в каждом номере газеты: инструктор вносил свою лепту в общее дело. На побережье промышляла моторыболовная станция, МРС - десяток траловых ботов, жалкая мастерская, "шарага", иначе ее и не называли. Но в "шараге" осели хорошие моряки, демобилизованные с флота. Лихие вояки, внезапно превратившиеся в рыбаков, тосковали, занятие было не по душе. Сейчас трудно вспомнить, кому явилась мысль объединить МРС с колхозами в одно рыболовное предприятие - Алексей с энергией претворил эту идею в жизнь.
В тот промозглый осенний день он выехал в Мураново не то городок, не то поселочек, к старому, с войны, приятелю Матвею Крылову, заместителю председателя Мурановского исполкома. Крылов в городке налаживал пекарни и бани, открыл магазин, очищал улицы от развалин - делал жизненно нужное, хотя и мелкое дело, и тоже тосковал, как и капитаны МРС, что дело не по душе. Он был способен к масштабам и покрупнее. Уговоры продолжались больше месяца, только в то утро Крылов согласился возглавить задуманное предприятие. Все порождало у него боязнь - и с рыбой встречался, лишь когда была на тарелке, и в промысловое умение бывших военных моряков не верил, и еще меньше верил, что найдет колхозников, желающих променять привычную землю на незнакомое море.
Встреча с Куржаком положила предел колебаниям Крылова.
Алексей с Крыловым приехали в одну из крохотных артелей, прикрепленных к МРС - девять дворов, четырнадцать мужчин, способных тянуть сети: команда на два траловых бота. Всего таких артелей было четыре по обоим берегам залива, двадцать восемь дворов, от первого до последнего - сотня километров по суше, километров двадцать водой. А рядом обстраивались полевики и животноводы - переселенцы занимали отремонтированные дома, в конюшнях ржали кони, по полям бродили крупные породистые коровы - люди оседали всерьез.
- Вот где новая жизнь устраивается, - сказал Крылов. - Разве выманишь кого на воду?
Над неспокойным заливом неслись хмурые тучи, то моросило, то переставало. На бревне у воды сидел рыжий человек и не отводил глаз от пустого простора. Алексей спросил, на что он загляделся.
- Красотища какая! - тоскливо сказал переселенец. - И есть кому-то счастье - плавают, рыбачат…
- И вы можете плавать. Рыбы здесь хватает, рыбаков мало. Идите к нам в рыболовную артель.
- Кто же меня теперь отпустит? - с унынием сказал переселенец. - Аванс взял, корову, жилье дали… Судьба наша - земля, а не море.
- Переменим судьбу! Вас как? Петр Кузьмич? Просите моего товарища, Матвея Ивановича Крылова. Он человек влиятельный и богатый - и направление переоформит, и аванс вернет, и с коровой и жильем наладит.
- Матвей Иваныч! - сказал переселенец. - Сделайте одолжение!
Он даже умоляюще сложил руки. Алексей с усмешкой посмотрел на Крылова. Тот пробормотал, что подумать можно.
- Люди на рыбу нужны, - сказал он неопределенно. - Бросаем людей на рыбу, бросаем людей…
- И меня бросьте, Матвей Иванович, - просил Куржак. - А к вам куда идти?
Крылов беспомощно оглянулся на Алексея. Инструктор коварно посмеивался. У Крылова не хватило духу признаться, что он пока не имеет никакого отношения к рыбным делам.
- Идти?.. У вас Добролюбово? Следующий поселок - Некрасово. Вот там откроем контору, туда и приходите.
После Крылов сердито выговаривал Алексею:
- Женил!.. Влиятельный, богатый! Где богатство? Где влияние?
- Все будет, Матвей Иванович. - Алексей не переставал смеяться: так хорошо получилось. - Сам видишь, с рыбаками устроится. А что контору надумал открывать в Некрасове, одобряю. Место хорошее, там и колхозную пристань возведем.
С того дня прошло немало лет. В открытое море лесовика не выпустили, но в заливе Куржак стал лучшим промысловиком. А в памяти Алексея навсегда запечатлелось лицо немолодого переселенца - умоляющее, растроганное красотой водного простора. Он не изменился, рыжий рыбак. Море по-прежнему было страстью души, не рабочей площадкой, как у его сына. И Алексей понимал, как жестоко Кузьма оскорбил отца. Все, что не удалось совершить самому, достигнет сын, так думалось отцу. А Кузьма нашел в море лишь профессию, саму по себе неприятную, но годящуюся для самовозвеличения. Отец - мечтатель, сын - честолюбец… Мечтатель и честолюбец? А, может быть, лучше сказать по-другому? Люди разных времен, эти двое, отец и сын. Кузьма - практичен, он ищет в своей работе, неважно, какая она, только пользу для себя лично. А что польза эта не деньги, не высокие должности, а почет среди товарищей, возможность погордиться перед ними, возвыситься над своим окружением - вопрос характера, такой уж это человек, Кузьма Куржак, что лишь превосходство над другими его влечет. С неменьшей охотой он пошел бы не в рыбаки, а в шахтеры, рудари, металлурги, сельские механизаторы, если бы увидел, что и там быстро заслужит такой же почет. Для этого человека его труд - средство возвышения. А для отца работа - призвание. Этот старый рыбак в труде своем нашел осуществление глубоких порывов души. Может, и не надо так выспренно говорить, слишком уж получится по-газетному, но ведь это правда: его труд - творчество. Завтра, наверно, труд каждого будет творчеством, каждая работа будет совершаться по призванию, а старик требует, чтоб это уже произошло сегодня, негодует на сына, что он не таков. Нет, пока еще рано требовать этого ото всех. Сегодня профессия не всегда подбирается по душе - часто идут, куда требуются работники, а не куда хочется. Да и всем ли заранее мечтается, кем быть? Слесарем или летчиком, агрономом или врачом? Всякая профессия хороша, если нужна, выполняй только, честно дело свое. А завтра, возможно, занятие не по душе, случайно выбранная профессия, станет странностью, будет прегрешением перед собой и обществом - проступком, а не работой, вот таким же прегрешением и проступком, в каких обвиняет Куржак своего сына.
Мысль, захватившая Алексея, в сути своей была проста, но ее надо было додумать до конца, чтобы точно представить себе все практические выводы из нее. Но обеденный перерыв кончился, надо было принимать посетителей. Алексей отошел от окна, вслух сказав себе:
- Вечером поговорю с Кузьмой дома.
18
Работа на метеостанции оставляла Шарутину много времени и для того, чтобы послоняться потом в одиночку по улицам, отделывая рождающиеся каждый день и каждый день с огорчением бракуемые стихи, и для встреч с друзьями. Друзей у малообщительного, но доброго по натуре штурмана было немного, зато все были верные, без ссор и размолвок - мрачный, угрюмо басящий Шарутин в любом споре предпочитал уступить, чем рассердить друга. Миша, сам не понимая, почему, стал одним из тех, кого Шарутин одарил своей дружбой и кого, на правах старшего, заботливо опекал.
- В субботу готовься к вечерку, - сказал он однажды Мише, забежав к нему на минутку. - Пригласительные билеты у меня в кармане. Нейлоновая рубашка у тебя есть? Без нейлоновой моряку нельзя, принесу свою. И галстук сменим, твой не смотрится. Чтобы в шесть был дома!
На другой день перед тем как идти к Мише, Шарутин заглянул на квартиру к Тимофею. Сергей Шмыгов, закончив свой, как он всем называл, "сухопутный ремонтный срок", уходил в океан на "Ладоге" Доброхотова. У Тимофея на столе стояла водка, кувшин кваса и разная закуска. Сам Шмыгов был уже изрядно навеселе, у Тимофея от выпитого тоже раскраснелось лицо. Между Тимофеем и Шмыговым сидел паренек лет восемнадцати - с первым пушком на румяном лице, застенчивый, угловатый.
- Мой моторист, Костей зовут, знакомься, - важно сказал Шмыгов. - Отчество тоже есть, даже и фамилия, только это для отдела кадров, на судне величания ни к чему. Салажонок! Я его в мастерской нашел, обучил двигателю, теперь буду в моряки выводить. Жуткое дело, каким станет человеком! Ты меня знаешь, Паша, у меня слово - гиря. Теперь давай прикладывайся, и мы с тобой.
Шарутин не заставил себя вторично просить: Закусывая, он показал на Костю - тому ничего не налили:
- А моториста почему обходят?
- Нельзя, - строго сказал Шмыгов. - Пока две тонны морской волны не выхлебает, хмельного не разрешу. Так и меня батя когда-то учил: "Испей досыта соленой водички, там можно и на водочку приналечь".
- Сегодня уходите? - спросил Шарутин.