- Опомнилась. И вижу: не может быть у нас с тобой любви, не сумела бы я… Несчастье я была бы твое, а не радость. Замучила бы тебя… И сам ты… не нужен ты мне! Так, вроде интересного товара на витрине: полюбоваться можно, а покупать - без надобности. Не сердись.
- Кузю любишь?
- Люблю…
Степан усмехнулся.
- Давно сказано: любовь - зла… Но тогда ответь - как же так? Любишь Кузю и собираешься разводиться?
Она, судя по всему, ждала такого вопроса и ответила сразу:
- Нет тут ничего непонятного. Люблю - и, возможно, разойдусь… Все правильно! Но ты - уходи! Останемся мы с Кузей или разойдемся, ты - уходи!
Они опять помолчали.
- Это твое последнее слово, Лина?
- Да.
- Насильно мил не будешь. Ладно, уйду, раз не нужен. Но ответь еще на один вопрос. Так получается, что вроде бы выгоняешь меня. За что? Почему?
Она нетерпеливо передернула плечами.
- А что объяснять, если вины за тобой нет? Не дорога у меня к тебе - больше сказать нечего. Спокойно на тебя смотрю, спокойно о тебе думаю, придешь или уйдешь - никакого волнения. Это ли тебе нужно?
- С Кузей не так?
- С Кузей не так… Каждое его слово, как он повернется, как поглядит, подойдет ли, отойдет, здесь он рядом или далеко… ото всего волнуюсь. Говорю тебе, столько думала эти дни, столько вспоминалось!.. А раньше? Ночью, бывало, Татьянка спит, и мама с Петром Кузьмичем заснули, а меня сон не берет. За окном ветер, а у меня страх - в Атлантике ураган! Вот скажи, не поверят, вижу, вижу, как судно швыряет буря, волны через палубу, мокрый снег, мачты обледенели, под ногами лед, а вы что-то убираете, что-то закрепляете, и вдруг неосторожный шаг - лети головой в пучину! Ох, даже сердце схватывало! Уткнусь в подушку и плачу, так страшно!
Степан хмуро возразил:
- Нормально! Как по-другому держаться жене рыбака?
- Не знаю, не знаю… За всех рыбацких жен не отвечу. А когда Петр Кузьмич принесет из управления весточку, что, точно, был ураган и проштормовали благополучно и что в трудные минуты, и на работе Кузя всегда из первых, такая радость, такая за него гордость!
Степан холодно сказал:
- Кузя на судне не один. И я, между прочим, с ним работаю и штормую. Двадцать пять человек в команде.
Она вспыхнула.
- Двадцать четыре из них меня не интересуют, пусть за них болеют другие женщины! Я радуюсь только за одного! И все бы сделала, на все пошла для него! Тебе смешно? Я все равно скажу: я благодарна ему, что он среди вас такой, что так трудно в море, а он все выносит! И от этого сама не своя. Не могу, не могу вести себя по-нормальному. Даже Гавриловна удивляется, даже Петр Кузьмич… Ты подумай, Степан, столько кругам соблазнов, таких развлечений - то на семейную вечеринку позовут, то в кино или театр пойти, просто в хорошую погоду по улице погулять, к подругам пойти нарядами покрасоваться… Я ведь не старуха, мне многого хочется.
- Нормальное дело.
- Не могу! Знаю, что нормально - не могу! Вспомню, что Кузя всего этого лишен - вмиг расхочется. И не оттого, что боюсь - он узнает. Нет, самой не надо того, что ему сейчас недоступно. И все думаю, все думаю, вот он вернется, от души развлечений нахватаем, за неделю наберу, от чего четыре месяца отказывалась. И будем всюду вместе, каждый час вместе! А он и не знает, как я жила без него, а расскажи - наверно, и не поверит. И такая тогда обида, так себя жалко… И так сержусь на него! Ты чему усмехаешься?
Степан теперь говорил ровно, даже с улыбкой:
- Вспомнил забавный обычай в Гане. Мы там промышляли, сходили на берег. Там местные жители вырезывают из черного дерева божков и молятся на них, руки-ноги целуют. Короче, выпрашивают всякие блага. А если не получат, чего хотелось, то бьют божков, чтобы были на высоте. И ты, Лина… Сотворила себе божка из Кузьмы и бьешь его, что ведет себя не по-божественному. Даже ненавидишь, оттого что любишь.
Она долго смотрела на Степана.
- Возможно, ты и прав. Но тебя это уже не касается. Тебе я все сказала. Ты - уходи.
Он встал, надел пальто, сказал очень вежливо:
- Ухожу. Прощай, Алевтина! Она ответила равнодушно:
- Прощай, Степа.
10
Радиограмма, посланная Соломатиным на промысел в Северную Атлантику, содержала в себе такие радостные для Луконина новости, что он, не медля и часа, сдал судно старпому и пересел на рефрижератор, возвращающийся в Светломорск. И прямо с судна он поехал не в межрейсовую гостиницу, где ему приготовили номер, а в "Океанрыбу". Вызывал Луконина Соломатин, заменявший Кантеладзе, уехавшего в Москву. Соломатин был мало знаком Луконину, они лишь встречались раза два-три на заседаниях. Вместо того, чтобы идти к новому заместителю управляющего, Луконин пошел в партком. Алексей радостно пожал руку капитана.
- Поздравляю! Сегодня утром Шалва Георгиевич звонил из Москвы. Разворот - огромнейший! Даже больше, чем вы предлагали. Управляющий с нетерпением ждет вас в министерстве. Вы уже были у Соломатина?
- Нет.
- Пойдемте вместе.
У Соломатина шло обычное утреннее совещание, он прервал его, когда появился Луконин.
- Извините, надо рассмотреть вопрос, не терпящий отлагательства, - сказал он, и собравшиеся стали расходиться.
На стене, позади стола Соломатина, висели две огромные - от потолка до пола - карты; справа, крупномасштабная, карта Северной Атлантики, слева, ближе к окну, масштабом помельче, карта всего Атлантического океана. Соломатин взял лежавшую на столе указку и подошел к этой карте, Луконин сел у стола и раскрыл большой, как тетрадь, блокнот. Алексей в сторонке опустился в кресло.
Соломатин, водя указкой по карте, рассказывал, как планируется расширить рыбодобывающий промысел. О том, что докладная записка Луконина встретила сочувственное отношение в министерстве, тот знал из радиограммы Соломатина. Но для него было новостью, что в самом министерстве давно подготавливался проект коренной реконструкции океанского промысла и что правительством этот план, рассчитанный на несколько пятилеток, полностью утвержден; и что для реализации этого плана выделены миллиардные ассигнования уже в этой пятилетке, а в следующих они ещё увеличатся: расширится сеть учебных заведений, подготавливающих квалифицированных рыбаков-океаноходов, создаются конструкторские бюро орудий лова, проектируются новые высокопроизводительные суда, заказы на постройку этих новых, технически совершенных судов, размещены на верфях нашей страны и за рубежом - в Польше, ГДР, Швеции, ФРГ, Японии. Некоторые из них уже скоро начнут прибывать. Весь океан станет объектом промысла - все его районы, все его глубины. Научные экспедиции разведали новые породы рыб, многие и вкусней и питательней уже известных, традиционных - селедки, трески, окуня… Прежний промысел, жмущийся к отмелям у прибрежья материков, становится недостаточным, тем более, что и рыбные запасы на отмелях, вследствие интенсивного вылова, стали оскудевать.
В этом месте Алексей вмешался в объяснения Соломатина:
- Надо учитывать и то, что прибрежные страны расширяют свои охранные зоны, чтобы не давать другим странам эксплуатировать рыбные богатства отмелей.
Соломатин продолжал. Правильно, и это надо учитывать. Подготавливаются международные соглашения об открытых для всех в океане районах промысла, о квотах вылова, но что некоторые отмели вскоре станут недоступны или маловыгодны, сомнений нет. И к такому повороту дел надо заблаговременно готовиться, осваивая всю ширь океана, и поверхностные его воды, и пока еще неведомые глубины. Промысел в целом остается круглогодичным, это нами твердо завоевано, но перестает быть привязанным всего лишь к нескольким районам. Промысел становится гибким, он будет перемещаться по всей акватории мирового океана. В рамках круглогодичной рыбодобычи новое значение приобретает и экспедиционный лов: суда посылаются флотилиями в разные места, где обнаружены скопления какой-либо ценной рыбы. И, естественно, в этих новых условиях первостепеннейшее значение приобретает промысловая разведка. Луконин предлагал создать специальный флот разведки, устанавливающий районы перспективного рыболовства, но работающий независимо от промысловых судов. Предложение это принято. В Светломорск скоро придет новый рыболовный траулер "Чехов", он станет флагманом флотилии, ведущей промысловую разведку по всему Атлантическому океану.
- У "Чехова" большие морозильные трюмы, первоклассное навигационное и промысловое оборудование, - закончил Соломатин. - Мы просим вас принять командование нашей первой большой промысловой экспедицией. Подбор кадров, направление рейсов и все остальное будем решать совместно.
- Согласен! - Луконин захлопнул блокнот. - Что мне делать сейчас?
- Вас ждут в Москве. Когда вы сможете отправиться?
- Ближайшим же самолетом.
- Ближайший самолет уходит через два часа. У нас забронировано одно место. Сможете вы собраться так скоро?
- Могу. - Луконин посмотрел на часы. - Даже пообедать успею.
Он попрощался и вышел. Алексей предложил Соломатину идти в столовую.
- Я ведь обедаю дома, - сказал Соломатин. - Но что-то и есть не хочется. Позвоню Оле, что на обед не приеду.
- Ты чем-то взволнован?
- Как бы тебе сказать?.. Луконин этот…. Удивительный он человек! Моряк - первоклассный, это неоспоримо. Но ты не присматривался к нему во время нашего разговора? Тебя ничего не удивило в нем?
- Ничего. Он был, как всегда. - точен, сдержан. Военная косточка. Всю войну от первого до последнего, дня провел на корабле.
- Ты тоже всю войну провоевал. А Николай Николаевич просто подвиги совершал на море. Но держитесь вы по-другому, Алексей. Нет, это натура, а не выучка. Я про себя поражался, глядя на него. Ведь я ему докладывал, что сокровенная его мечта осуществляется, он ведь цель всей своей жизни видит в освоении океана, разве не так? А сегодня таким дальним ветром ему повеяло в лицо, такой простор на все стороны раскрылся!.. И хоть бы радостная улыбка, хоть восклицание какое-нибудь. "Согласен. Могу. Вылечу через два часа" - и все от него!
- Тебя раздражает его спокойствие?
- Не знаю. Может, и раздражает. - Соломатин рассеянно глядел на карту Атлантического океана. - Вероятно, я просто завидую ему немного. На его рейсовой карте - весь океан! Весь океан - это же понимать надо!
Алексей задумчиво сказал:
- Зависть, ты говоришь! Я думал, ты привыкаешь к своей береговой работе. Значение ее, во всяком случае, несравнимо с твоей прежней.
- Несравнимо, - согласился Соломатин. - Целыми флотами командую - с берега… Размах грандиозный, это впечатляет. Оля иногда допытывается, как чувствую себя. Отвечаю всегда одно: и не мечтал никогда о таком масштабе… Увлечен, покорен, восхищен!
- Именно этими словами успокаиваешь ее?
- Может быть, немного иными. Во всяком случае, такими, чтобы она не огорчалась. Что сделано - то сделано. Портить ей настроение; укорять - зачем? Мне радостно, когда она радуется. Вот и хочу поддерживать в ней радость… Сколько могу сам…
Алексей покачал головой.
- Посильна ли такая задача? Непрерывная радость - у меня что-то не выходило. И у тебя не получится.
- Временами не получается, - хмуро подтвердил Соломатин. - Но, во всяком случае, стараюсь. Чего еще от меня требовать?
Зазвонил телефон. Соломатин подошел к аппарату.
- Соломатин слушает. Алексей Прокофьевич у меня. Сейчас позову.
Алексей взял трубку. Лицо его стало напряженным, глаза, страшно округлились.
- Около школы? - спросил он сразу переменившимся голосом. - Разрушенный дом на Западной? Знаю, там два невосстановленных дома… Готовят к операции? Девочка? Варя Анпилогова? Сделали перевязку? Да, немедленно выезжаю!
- Что случилось? - тревожно спросил Соломатин.
- Старый снаряд взорвался на Западной, ранило моего Юрку. Звонил главврач областной больницы. Юрку привезли туда.
- Я поеду с тобой, - быстро сказал Соломатин, вызывая гараж.
11
Машина затормозила у подъезда областной больницы. Алексей выскочил еще до того, как она полностью остановилась. За ним спешил Соломатин.
Алексей часто проезжал мимо здания областной больницы с тягостным чувством. Сейчас это ощущение превратилось почти в душевную боль. Дело было не только в том, что больница - место, где страдают люди, и что сейчас там лежал его сын, и еще было неизвестно, как тяжело он ранен. Само старое здание угнетало: огромное, уродливой архитектуры, мрачного цвета… От этого здания, даже не зная, что в нем, хотелось поскорей отвести взгляд: Алексею всегда казалось, что только не любя людей, можно создавать такие обиталища. Больницу устроили в районе, лишенном зелени и воздуха, летом стены дышали жаром раскалившегося камня, зимой низко стлались дымы печей. Здесь даже легкому больному все напоминало, что любая болезнь - тяжелая.
Около операционной Алексей и Соломатин увидели Марию Михайловну. Мария нашла в себе силы улыбнуться. Она всегда в трудные минуты сохраняла спокойствие.
- Юру готовят к операции. На развалке мальчишки нашли снаряд. Юра отогнал их, но кто-то издали кинул в снаряд камень. Юра ранен в ногу, живот и грудь. Я надеюсь, что операция пройдет благополучно.
- Оперировать будешь ты?
- Я хочу ассистировать. Оперировать будет Лев Захарович.
- Могу я посмотреть на Юру?
- Сейчас не нужно. После операции тебя пустят в палату. Поговори с Варей. Просто чудо, что ни ее, ни других не убило. У нее ранка на щеке, двое мальчиков отделались царапинами, их перевязали и отпустили. Варя в кабинете Льва Захаровича.
Алексей пошел к главному хирургу. В его кабинете сидела заплаканная девочка с перевязанной щекой. Алексей сел рядом и молча погладил ее по голове.
- Как это случилось, Варенька?
- Я пошва домой - Варя опять заплакала, еле выговорила сквозь слезы: - Юра провожав меня, а на Западной мавчишки нашви снаряд. - Варя не выговаривала буквы "л". Она совсем захлебнулась слезами. - Юра… Юра…
В кабинет вошел главный хирург Лев Захарович Тышковский. С Тышковским Алексей дружил с войны. Молодой врач, недавно со студенческой скамьи, он появился в их дивизии с орденом Красной Звезды на груди. Днем он делал операции в полевом госпитале, а ночью с автоматом и врачебным чемоданчиком участвовал в вылазках на другой берег залива, где шли тяжелые бои - производил при свете фонаря неотложные операции и переправлял раненых. Не одному человеку спасла жизнь его храбрость и врачебное искусство - второй орден Тышковского отметил те трудные дни боев у залива. Лев Захарович улыбался, показывая добродушным лицом, что операция легкая и закончится благополучно, но у Алексея перехватило дыхание.
Тышковский понял, что улыбка не успокоила Алексея и что Алексея успокаивать не надо, а нужно говорить правду, какой бы она тяжелой ни была.
И он сказал с такой искренностью, что Алексей поверил:
- Вам не нужно объяснять, что может произойти, когда разрывается снаряд. Одно скажу: могло кончиться хуже! Юра будет жить, это мы обещаем.
Он посоветовал Алексею набраться терпения. Много мелких осколков, каждый нужно отыскать и вынуть. И они не собираются спешить. Алексей вспомнил, что еще в войну Тышковский говорил на операциях ассистентам: "Спешить не будем - выйдет быстрее".
Врач ушел. Алексей тоже вышел. По коридору прохаживался Соломатин, он сказал:
- Лев Захарович в операции уверен. Я только что с ним разговаривал. От меня он ничего скрывать не будет.
- Я и не сомневаюсь, что он уверен, - бесстрастно сказал Алексей и, помолчав, добавил: - Плохо, что он проводит операцию сам, не доверяя другим.
Они молча шагали по коридору.
- Тебе нравится это здание? - вдруг спросил Алексей. Соломатин пожал плечами. Как может нравиться больница?
Само название происходит от слова "боль". Алексей возразил, что больница может нести в себе не память о боли, а идею выздоровления. Недавно в горкоме рассматривали проект больницы железнодорожников - светлое здание, скорее дом отдыха, чем больница. И окружат ее не мрачные, плотно сомкнувшиеся строения, сузившие улицы до щелей, а просторный парк с кленами и каштанами, с сиреневыми и черемуховыми аллеями, с клумбами цветов, ярких с весны до поздней осени. В такой больнице и тяжелобольному кажется, что скоро восстановятся силы, раз все кругом так приятно глазу, а парк, шумящий ветвями и источающий аромат, зовет в свои тихие аллеи. Им надо построить свою больницу, для рыбаков. И она должна быть тоже светлой и приветливой, а не угнетающей.
Соломатин понимал, что Алексей завел разговор, чтобы отвлечь свои мысли от предстоящей операции. Он поспешно сказал, что со своей стороны всемерно поддержит идею больницы для работников "Океанрыбы".
Они проходили мимо палаты, где шла операция. Соломатин сказал:
- Я звонил в милицию. Тот дом оцеплен, прибыли саперы. Возможно, еще найдут снаряды под развалинами. - Он хмуро добавил: - Не могу отделаться от чувства вины. Давно, давно нам пора было покончить с руинами! И могли бы, если приложили больше старания…
Из операционной вышел Тышковский и бодро сказал:
- Все хорошо! Подробней расскажет Мария Михайловна. Он явно не хотел вдаваться в детали. Сестра выкатила стол на колесиках.
Юра был весь укутан, виднелось только лицо - осунувшееся, с закрытыми глазами.
- Благополучно? - спросил Алексей у Марии, и сам не узнал своего спокойно-бесстрастного голоса.
Она ответила тоже спокойно:
- Лев Захарович сделал мастерскую операцию, даже не одну, а несколько в разных местах. Пойдем ко мне..
- Я поеду, - сказал Соломатин и поспешил за главным хирургом.
В комнате дежурного врача Мария остановилась у окна. В окно был виден тесный дворик - каменная площадка в колодце каменных стен.
Алексей, помолчав, сказал тем же чужим голосом:
- Лев Захарович мне не хотел рассказывать…
Мария повернулась, спрятала лицо на его груди, вся тряслась. Прошла долгая минута, прежде чем он заговорил вновь:
- Значит, Юра умрет?
- Будет жить, будет! - простонала она. - Но не знаем, не останется ли он калекой!
Он молча гладил ее волосы.
12
Кантеладзе вернулся из Москвы один. Луконин остался в министерстве утверждать план промыслового поиска на всей акватории Атлантического океана. В управлении "Океанрыбы" всегда хватало работы, сейчас ее было так много, что управляющий распорядился срочно отозвать с промысла и Березова.
- Один ум хорошо, два лучше, - сказал Кантеладзе Соломатину. - Не обижайся, дорогой, но без Николая Николаевича трудно. Ты хороший рыбак, хороший, а морского опыта у Березова побольше. Весь океан охватываем - какой проницательный взгляд нужен!
Соломатин и сам понимал, что - ученик Березова - он много знаний и умений получил от своего наставника, но отнюдь не стал ему равен. Без Березова, и вправду, было трудно. Промысел в Северной Атлантике надо было временно прекратить, там к лету перестала идти стабильная сельдь. Зато, по прогнозу промразведки, на отмелях Северо-Западной Атлантики ожидалось появление весной и летом крупных масс сельди. Надо было переводить промысел сюда. От капитанов, начавших здесь добычу, пришли первые радиограммы - уловы шли неплохие, недели через две-три они должны были стать обильными.