Березов вышел с промысла в порт на плавбазе "Тунец", заполнившей все свои трюмы добычей. С плавбазой шел отряд траулеров, закончивших рейсовый срок, - "Ока", "Анадырь", "Волхов", в их числе и "Кунгур", на котором Соломатин проплавал несколько лет. Еще недавно это судно считалось первым в тресте, одним из лучших в стране, сейчас ни в чем не опережало другие суда - типичный промысловый середнячок, без удачи и без провалов.
Уже с полгода в порту не появлялось сразу столько судов, они теперь приходили чуть ли не каждый день, чуть ли не каждый день уходили. Управляющему хотелось устроить промысловому отряду торжественную встречу, он поручил организовать ее Соломатину.
База и траулеры, по расписанию должны были показаться в канале около четырех часов дня. В этот день Соломатин поехал на обед в машине Алексея. Алексей хотел навестить сына, он всегда посещал больницу в свой обеденный перерыв. Соломатин был так хмур и неразговорчив, что Алексей с удивлением спросил, не случилось ли чего?
- Ничего не случилось, - недовольно сказал Соломатин. - Не умею я парады организовывать, вот и вся причина.
Алексей догадывался; что дело не в одном неумении организовывать празднество. Он сказал:
- А что организовывать? Народ придет на встречу сам, оркестр ты заказал, а говорить будем мы с Шалвой Георгиевичем, еще один капитан и один матрос - вот и вся торжественная встреча.
У дома Соломатин вышел, Алексеи поехал дальше. Соломатин снял пальто, скинул ботинки, надел комнатные туфли - и делал все это не торопясь. Нужно было совладать со скверным настроением. Он уже не раз поступал вот так же - задерживался в прихожей, придавал лицу веселый вид, чтобы войти в комнату с улыбкой. Ольга Степановна в последнее время легко огорчалась, он остерегался расстраивать ее хмурым выражением лица.
- Давай есть, Оля, я проголодался, - сказал он весело. Ольга Степановна быстро накрыла на стол и села обедать с мужем, потом понесла на кухню посуду, он прилег. Вернувшись, она присела рядом с ним.
- Поспишь, Сережа, или поболтаем?
Он сокрушенно поглядел на стенные часы.
- Отличное бы дело - поспать, да не выйдет. Скоро собираться на пристань. Ты сегодня была у Юрочки. Как он?
- Все так же. Состояние пока неопределенное. Слушай, ты читал стихи Шарутина в "Маяке"?
- Конечно. А почему ты о них спрашиваешь?
Она взяла со стола газету и развернула на третьей полосе.
- Они попались мне на глаза, я снова перечла их. Многое мне кажется странным. Например, заглавие: "Большой воды мечтатели". Какой смысл вкладывается в эту фразу? Имеет ли она вообще смысл?
Он пожал плечами.
- Поэты любят говорить по-своему, пооригинальней. Я так толкую название его новой книги: стихи о тех, кто любит океан, кто мечтает об океане, кому тесно в море.
- Тесно в море? - переспросила она с изумлением. - А какая разница - океан или море? Вода везде одинаковая. В океане, в море ли - на всех сторонах вода сливается с небом, горизонт везде один и тот же.
Он засмеялся, обнял жену, ласково привлек ее к себе. Она никогда не ходила ни в море, ни в океан, она не может понять, что испытывает моряк, когда выходит на открытый простор из сдавленного берегами бассейна. Все меняется! Да, разумеется, поверхностному восприятию картина кажется неизменной - вода до горизонта и все тут! А куда она простирается за горизонт? Как далеко отодвинулись берега? Что у тебя под килем - десяток метров или километры? Какая волна качает тебя - мелкая, короткая, или водяной вал на сто метров? И даже если картина физически и одинакова, психологически она воспринимается по-иному. В море знаешь - день хорошего хода, где бы ни находился, обязательно достигнешь берега. А в океане - недели мчись великой водной пустыней, великолепной пустыней зелено-синей воды - нет берегов, один ты на этих гигантских просторах! Ощущаешь величие мира, сам становишься сопричастен величию того удивительного явления, которое называется "планета Земля, а пять четвертых ее - океан".
- Ты тоже заговорил поэтическим языком, Сережа!
- Вероятно, поэтический язык - самый точный для выражения того, что чувствует в океане человек.
Она сказала задумчиво:
- Видимая глазу картина - одна, а чувствами воспринимаешь ее по-разному. Можно доказать, что так бывает?
- Вероятно, можно, но я не берусь. Просто устанавливаю факт. Могу привести лишь пример. Корова и человек видят один и тот же пейзаж, но воспринимают его по-разному. Корова ест траву, и если она в разных местах одинаковая, пейзаж для нее - один. А человек пейзажем любуется, он в каждом новом месте видит иные картины.
Ольга Степановна посмотрела в окно.
- Пора одеваться, Сережа, Твоя машина пришла.
Он зевнул, без охоты надел пиджак. Она вынесла из спальни букет цветов. Пораженный, он уставился на них. Она со смехом сказала:
- Ты, кажется, удивлен. Приходят твои товарищи, Твой друг и учитель Березов. Как же их встречать без цветов?
Он вышел первый, сел в машину впереди. По мере приближения к порту, на улице становилось больше прохожих. На площади перед "Океанрыбой" машина остановилась, дальше надо было идти пешком. Толпа валом валила на пристань. У первого причала Соломатин вдруг остановился. Она потянула его за руку, он не шевельнулся.
- Что с тобой? - спросила она встревоженно.
Он показал на холм, возвышавшийся над мостовой.
- Узнаешь место, Оля? Она сказала, растроганная:
- Да, конечно. На этом холме я всегда поджидала тебя. Сколько раз ты приходил с океана, сколько раз я взбиралась на вершину холмика, чтобы увидеть твое судно издалека… Пойдем, Сережа, проехала машина Кантеладзе, он будет ждать тебя.
Он не тронулся с места.
- Да, много раз! - сказал он. - И каждый раз ты встречала меня с цветами. Я смотрел с мостика в бинокль, искал прежде всего тебя и когда находил, старался разглядеть, какой у тебя букет. Я так удивлялся, так радовался… Зимой прихожу, кругом снег и лед, у тебя в руках цветы. И я всегда расспрашивал, где ты их достаешь, а ты смеялась, или отмалчивалась, или говорила: "Их достает моя любовь к тебе, больше ни о чем не допытывайся!" И сейчас зима, а у тебя в руках цветы. Может, хоть теперь скажешь, откуда они?
Она сказала:
- Сережа, мы опоздаем. А цветы заказываю заранее в Ботаническом саду, там привыкли к моим просьбам. Прошу тебя, пойдем.
Он и на этот раз не двинулся.
- Привыкли к твоим просьбам, - сказал он задумчиво. - Да, почему не привыкнуть? Так и я привыкал к тому, что меня окружает многие месяцы один и тот же горизонт - вода, переходящая в небо, небо, становящееся водой… На тысячи миль - однообразный морской простор. Пустота! То бурная, то ясная, одна пустота, ничего кроме пустоты. И всегда качает койку, а иной раз швырнет с койки на пол. И день изо дня повторяется одно и тоже. Думаешь о береге, гадаешь, как с тобой, как с детьми? А когда подходишь к берегу, так волнуешься, так ждешь встречи…
Она сказала нетерпеливо:
- Теперь тебе не надо волноваться, я всегда рядом. Поговорим об этом в другой раз. Времени на любые разговоры у нас хватит.
- Да, хватит, ты права. На любые разговоры, даже самые длинные. А о чем нам разговаривать, Оля? Ночью ты спишь, так спокойно, так красиво спишь. А я каждую ночь просыпаюсь: кровать ходит, как койка, чудится, что в шторм попали, надо скорей на мостик… Разбудить тебя, рассказать, какие одолевают кошмары? Этого ты хочешь?
- Вижу, ты хочешь опоздать на встречу! Он чуть не крикнул:
- А ты боишься пропустить спектакль? Вот оно, твое отношение, твои привычки: театр устраиваете на причале! Цветы, торжественные речи, рукоплескания… А я со вторым своим домом встречаюсь, с родным своим домом, из которого ушел! Да что говорить!
Он повернулся, быстро пошел к выходу.
Окаменев, она только смотрела, как он проталкивается сквозь толпу. Громкоговоритель объявил, что суда уже прошли поворот канала, через десять минут первые начнут швартоваться.
Проходившая мимо девушка с тощим букетиком в руках восхищенно посмотрела на букет Ольги Степановны и сказала:
- Какие цветы!
Ольга Степановна устало посмотрела на нее. Девушка была рослая, румяная, в модной шубке.
- А вы кого встречаете - мужа или жениха?
- Жениха. - Девушка густо покраснела. - То есть, еще не жениха… Просто друга. Он, правда, написал в последнем письме, что хочет…
Ольга Степановна, не дав ей договорить, протянула букет.
- Возьмите.
Девушка робко взяла букет, стала горячо благодарить. Ольга Степановна через силу улыбнулась ей и пошла назад - к выходу.
Толпа валила на пристань, Ольга Степановна одна шла против течения - медленно, устало. В толпе встретилось несколько знакомых, они здоровались, спрашивали, почему она идет из гавани, а не в гавань, и где Сергей Нефедович. Она отвечала, что муж в управлении, а ей нездоровится, думала побыть на встрече, но не сумеет.
Дома она села на диван, молча смотрела в темнеющее, окно, вспоминала прошлую жизнь, думала о жизни сегодняшней, о так неожиданно разразившейся ссоре с Сергеем - и все отчетливей и больней чувствовала, что неожиданность только кажущаяся, ссора, немного позже или раньше, должна была произойти, она стала неизбежной.
Часы прозвонили семь, Ольга Степановна пошла в детский садик.
После ужина она прочитала детям сказку, уложила их в постельки, велела спать - и снова села на диван в темной комнате, и снова размышляла о себе, о Сергее, о прошлой их жизни, о жизни будущей.
Соломатин вернулся домой в двенадцатом часу и сам зажег свет.
- Будешь ужинать, Сережа? - спокойно спросила она, поднимаясь с дивана.
- Немного бы перекусил, - ответил он.
Она поставила еду на стол, села против мужа.
- А ты, Оля, почему не ешь? - спросил он, Они обычно ужинали вместе, как бы поздно он ни приходил.
- Я уже поужинала, - ответила она и, помолчав, спросила: Видел Николая Николаевича?
- Они из гавани приехали втроем - он, Шалва Георгиевич и Алексей. Вкратце мы ввели его в курс перемен.
- Как он к ним отнесся?
- Хорошо, конечно. Но заявил, что основную работу по расширению промысла на все районы океана оставит на моих плечах. Мне это не очень понравилось. А по-твоему?
- По-моему, правильно, - сказала она безучастно. - Ты ведь уже начал эту работу.
Соломатин бросил на жену быстрый взгляд. Она казалась больной, у нее были воспалены глаза. Ему захотелось обнять ее, извиниться за вспышку в гавани. Он сдержался. За извинением последует длинный, на всю ночь, разговор. Он не был готов к такому разговору. Пришлось бы не только извиняться, но и много горького сказать жене. Он не хотел ее мучить. Поев, он стал зевать, притворяясь, что одолевает сон, и пошел в спальню. Она убрала со стола и легла на свою кровать. Он вскоре и впрямь уснул. Она долго не спала, долго смотрела в темные окна, молчаливо спорила с собой и с мужем. Все было неустойчиво в мыслях, она ни на одной не могла твердо остановиться. Лишь одно она все отчетливей понимала - прежний, устоявшийся уклад жизни становился невозможным, его надо было менять. И ее охватывал страх перед будущим, она еще неясно представляла себе, удачно ли оно сложится, это будущее.
13
Юра лежал забинтованный, осунувшийся. Состояние мальчика то улучшалось, то ухудшалось. Главного хирурга тревожило, что на ноге рана плохо заживала. Тышковский был из "активных хирургов" - он умело использовал медикаменты, но охотней прибегал к скальпелю. Он уговорил Марию Михайловну дать согласие на повторную операцию. Она опять ассистировала Тышковскому. После новой операции наступило улучшение. В палате постоянно кто-то находился. Больничных сестер не хватало, но главный хирург разрешил превратить посещения больного в правильно распределенные дежурства: Елизавета Ивановна и слушать не хотела о том, чтобы уйти, лишь полчаса посидев у постели мальчика. Выговорили себе часы для дежурства и Прокофий Семенович, и Ольга Степановна. Гавриловна, приводя на ночь внучку к Алевтине, тоже охотно шла в палату - помочь Юре, и его соседям, и тем, кто лежал в ближних палатах, и кому, подсобляя дежурным сестрам, нужно было оказать услугу. А Мария Михайловна, отработав свои часы, шла к сыну и разговаривала с ним или молча глядела на него, когда он засыпал.
Павел Доброхотов перед тем, как случилось несчастье с Юрой, уговорил мать ехать в Севастополь сразу же по приходе тех бывших членов экипажа "Ладоги", которые должны вернуться с промысла. Он понемногу распродал лишнюю мебель, оформил заказ на контейнер для коллекций. Взрыв проржавевшего снаряда на Западной разнес вдребезги его план. Елизавета Ивановна наотрез отказалась уезжать, шока Юра не встанет на ноги.
Павел оставил мать одну в старой квартире - на три четверти лишенная мебели и от того, что сама по себе просторная, теперь она казалась пустынной и огромной, в ней и шаги звучали не пожилому гулко. А сама Елизавета Ивановна, сшив собственный белый халат, по два раза в сутки являлась в больницу и каждый приход проводила в палате по четыре часа, ревниво следя, чтобы никто ее не пересиживал - ни мать мальчика, ни дед: И, вероятно, ее Юра ожидал всех нетерпеливей: у матери, как она ни крепилась, в глазах бывало и страдание, и испуг, она не могла скрыть озабоченности, если ему становилось хуже; Прокофий же Семенович расстраивался, когда при нем делали перевязки.
Елизавета Ивановна садилась около постели, говорила неизменно одно: "Сегодня у тебя неплохой вид, Юрочка, скоро пойдешь на поправку", и так, ловко возилась с ним, так умело поправляла постель и подушку, так мягко переворачивала, что он почти не испытывал боли от прикосновения ее больших, очень полных рук. И сама она, массивная, грузная, так неслышно ходила по палате, так внешне неторопливо, но всегда вовремя поспевала к соседям, если те нуждались в помощи, что опытные больничные сестры говорили: "Вам бы нашему ремеслу обучиться, вот бы больные не нарадовались, Елизавета Ивановна".
А когда наступало время свободное от перевязок, глотания лекарств и уколов, можно было начать единственное больничное развлечение - добрую беседу. Юра спрашивал, она отвечала. Он задавал короткие вопросы, она отвечала длинными рассказами. И говорила всегда об одном - о былых путешествиях мужа по разным океанам земли. И так как Доброхотов за долгую свою морскую жизнь посетил много стран и городов, бороздил разные воды, проводил месяцы в непохожих климатических районах, то и рассказы ее были не похожи один, на другой.
- Борис Андреевич пересек все триста шестьдесят меридианов земного шара, Юрочка, - говорила Елизавета Ивановна, - и пересек каждый неоднократно, ибо мировой океан нигде наглухо не закрыт берегами, это площадь, которую досками не заколотить. И он выходил из Атлантического в Тихий через Панамский канал, по Магелланову проливу мимо Огненной Земли, а бывало шел и южнее мыса Горна, грозным проливом Дрейка. И из ста восьмидесяти параллелей, он разрезал килем своих судов сто пятьдесят четыре - далеко поднимался на север, глубоко уходил на юг. Одиннадцать раз пересекал он тропик Рака, восемь раз спускался за тропик Козерога, а сколько сминал Северный полярный круг, он и счет потерял, я одна знала, что это было двадцать четыре раза. И только два раза он забирался выше Южного полярного круга, но какие это были два удивительных путешествия, какие незабываемые впечатления, Юрочка!
Ночью сверкали созвездия, какие обычному человеку вовеки не увидеть. Полярная звезда в одном рейсе вздымалась в зенит, в другом рушилась за горизонт, в одну неделю штурман правил курс по Сириусу, по Веге, по Кастору и Поллуксу, по величественным светилам Ориона, по всегда милым огням Большой Медведицы и Кассиопеи, а в другую неделю не было ни Полярной, ни Веги, ни Арктура, ни Кастора, а над головой пылал гигантский Южный Крест, сверкал красноватый Канопус. Ах, Юрочка, это было так красиво, что дух захватывало!
Как и прежде, она говорила о впечатлениях мужа, как о собственных, события, пережитые им, становились фактами ее собственной жизни - и от этого неторопливые, подробные повествования захватывали особенно сильно.
А когда рассказываемые изо дня в день истории морских путешествий Доброхотова стали исчерпываться и описания стран, народов, обычаев и морей, могучих ураганов и великих штилей, начали терять яркость первооткрытий, она заговорила о мореплавателях прошлого, о тех, кто не просто плавал по давно нанесенным на карту морям и швартовался в хорошо оборудованных гаванях, как ее муж, а с каждым движением своих кораблей, с каждым порывом ветра, надувавшим паруса, вторгался в неизведанные моря, приближался к незнакомым землям, знакомился с еще невиданными народами.
Имен было много, не все запоминались, но каждое было вехой в познании океана, в каждом было сконцентрировано множество приключений, успехов, неудач, каждое говорило о несгибаемом мужестве, о неисчерпаемом терпении, о поразительном упорстве… И Юра слушал, щеки его пылали, глаза горели - до боли хотелось стать таким же…
А Ольга Степановна, пришедшая как-то раньше обусловленного времени, тоже слушала очередной длинный рассказ Елизаветы Ивановны, и недоумевала и досадовала, до чего же они плохо знали эту женщину, их многолетнюю соседку. Грузная, замедленная, казавшаяся болезненно рыхлой, она виделась им вечно сидящей в кресле, они считали ее ленивой, только мастерство в изготовлении вкусных тортов еще признавалось за ней. А она была не только превосходным слушателем историй, рассказываемых мужем, но и усердным читателем собранной им морской библиотеки, которой сам он редко пользовался, - и памяти ее можно было только позавидовать.
Как-то ночью Мария Михайловна дежурила в хирургическом отделении. Ольга Степановна, оставшись на ночь, выждала, пока Юра заснет, зашла в дежурную комнату поделиться с подругой впечатлениями о жене Доброхотова. Мария Михайловна возразила:
- Что до меня, то я давно догадывалась, что она не такая, какой кажется. Знаешь, это, может быть, парадоксально, но она, оставаясь дома, когда Борис Андреевич уходил в рейс, мысленно двигалась вместе с ним. Изо дня в день следовала душою по его курсу. Отсюда ее настойчивые требования у диспетчера каждый день сообщать, где сегодня находится муж. И она одновременно изучала моря, по которым он ходил, порты, где швартовались его суда. Они находились на разных краях земли, но одновременно совершали одно путешествие - он в океанах реально, она на берегу - мысленно.
Ольга Степановна сказала задумчиво:
- Ты разъясняешь одно мое заблуждение. Лиза всегда казалась мне туповатой. Я порой возмущалась, что долгое отсутствие Бориса Андреевича не вызывает в ней тоски. Я так остро чувствовала разлуку с Сережей! А Лиза просто не разлучалась со своим Борисом. Знаешь, я все время повторяю одно стихотворение Шарутина, две строчки, не знаю, хороши они или плохи, но они не выходят из памяти.
- Я читала подборку его стихов. О каких строчках ты говоришь?
- Ты, океан, великий разлучник, соединил нас, разъединив.
- К Доброхотовым эти строчки вполне подходят.
- Не только к Доброхотовым, - сказала Ольга Степановна. В дежурную вошла сестра. Один из недавно оперированных пытается сорвать с себя повязку. Мария Михайловна поспешила в палату. Ольга Степановна ушла к Юре. Мария Михайловна, справившись с беспокойным больным, заглянула к сыну, пощупала его пульс, осторожно провела рукой по раскрасневшемуся от сна лицу. Она знаком показала Ольге Степановне, что здесь все хорошо, та может снова идти к ней. В дежурной Мария Михайловна сказала: