* * *
В гроте было сыро, ракушечник, которым он был выложен, слезился подпочвенными водами, крючки на его стенах, на которые когда-то Орловы вешали одежду перед упражнениями, поржавели, боковые скамьи для отдыха были мокрые и позеленели, на полу, на земле, валялись прошлогодние листья, черные и распластанные, - все казалось древним-древним, будто здесь люди не были век. А ведь когда-то здесь было, как на студенческом собрании, многолюдно, шумно певались песни дозволенные и недозволенные, правда, вполголоса, чтобы отец не услышал, но отец все равно слышал; придет вдруг, станет наверху, на кромке обрыва, постоит с минуту и скажет:
- Господа семинаристы, не пора ли прекратить ваши разговоры?
Он так и говорил: "разговоры", а не песни, а "семинаристами" называл всех, кто бывал в гроте, хотя учился в семинарии лишь Василий. А когда Михаила исключили из университета и когда он вернулся в родные края, отец стал называть завсегдатаев грота "студентами". И никогда не корил, не стращал, не запрещал делать то, что молодые Орловы и их друзья делали здесь - читали, спорили, ссорились. Один лишь дед и был грозой для всех и разгонял сборища при помощи своей неизменной спутницы - плетки. Но старый Орлов не очень-то силен был в грамоте и не знал, что к чему, тогда как отец молодых Орловых знал точно: нашел однажды у Михаила сочинения К. Маркса, Плеханова, Либкнехта, Ленина, перелистал их и положил на место, в его сундучок, а Михаилу сказал:
- Сундучок надобно запирать, студент.
Дед выговаривал ему не раз:
- Сделай им укорот, тебе говорю, не то дойду к станичному атаману и выведу всех на чистую воду, обормотов и цареотступников, какие все сады обрывают у добрых людей.
Но никогда никому не говорил. Бил всех плеткой и молчал. Но когда отец Орловых заболел и едва не умер - дед посмирнел, замкнулся в себе и целыми днями колдовал на пасеке, в саду, примыкавшем к подворью, как лес.
Сейчас была пасха, отец еще не приехал из Новочеркасска, а дед спал после всенощной, но все равно молодые Орловы настороженно посматривали по сторонам - не появился ли? По привычке посматривали.
Василий так и сказал:
- Здоровые уже, сами стали отцами, кроме молчуна Михаила, ан все едино глаза так и пялятся на обрыв - не покажется ли дед со своей плеткой за голенищем? Впрочем, он что-то совсем изменился, аки ягненок стал после смерти родительницы нашей, некому стало ухаживать за ним. Женить бы его - невесту не сыщешь. - И неожиданно обратился к Михаилу: - Слушай, брат-молчун, а давай-ка женим тебя на красную горку? Сколько ты будешь куковать один-одинешенек? Или ты ждешь, пока тебя женит на себе некая медичка, как то случилось с неким поручиком, пардон.
Александр вспыхнул кумачом от стыда, от обиды, но сдержался и сказал примирительно:
- Отче, ты сегодня в ударе. Быть может, лучше бы псалмы выучил на случай, если тебе окажут честь петь в соборе по приезде великого князя?
Василий резко ответил:
- Я буду петь "Марсельезу".
- Нет, не будешь, отче, - жестче сказал Александр.
- Буду! Или я вовсе не буду петь. Никому: ни великому князю, ни его венценосному племяннику. Довольно с меня! Надоело лицемерить перед людьми и своей совестью! - уже кричал Василий, встав со скамьи и топчась возле нее.
- Вы, юноши, а ну, умерьте ваш пыл, не то придется вам сделать укорот, как дед говаривал, - подал голос Михаил, что-то писавший в тетради, и сказал: - Послушайте лучше, какую я песню записал. Диво дивное, честное слово, - и хотел спеть то, что положил на ноты, да Александр в это время явно угрожающе сказал Василию:
- Вот что, отче: ты все еще полагаешь, что твои семинарские вольности, мягко говоря, не надоели порядочным людям, а между тем по тебе давно уже плачет по меньшей мере - плетка деда, а по большей - кара епархии и властей.
- Сибирью стращаешь, поручик?
- Не стращаю, а предупреждаю. Я не намерен терпеть позор, который ты можешь навлечь на нашу семью, на имя отца своей идиотской бравадой. Ты - священнослужитель или думский паяц из левых, позволь поинтересоваться? - спросил Александр.
- Перестаньте, петухи, - сказал Михаил и, закрыв тетрадь, свернул ее в трубочку.
Василий разъярился, сделал несколько крупных шагов по гроту, о чем-то думая. И вдруг сказал Александру, остановившись против него:
- Александр, я знал всегда, что ты - верноподданный власть имущих и готов отправить в околоток всякого, кто с тобой не согласен. И мы с тобой уже схватывались, когда ты был кадетом, а я - семинаристом. Но с тех пор много утекло воды в нашей речке, которая, кстати, так хотела тебя проглотить в свое время, да не управилась. Однако жизнь - не речка, ее течение посильнее, и тебе рано или поздно придется расплачиваться за свои солдафонские, а точнее - жандармские привычки и образ мышления. Но имей в виду: горькая то будет расплата, безутешная, и тогда всяк порядочный человек, как ты говоришь, протянет тебе руку, в которой будет камень.
Александр вспылил:
- Ты, длинногривый пророк, я требую прекратить болтовню! Или я вынужден буду предпринять такие меры, после которых ты забудешь и мать родную, - повысил он голос и схватил папиросы Василия, да тотчас же бросил их на стол, будто обжегся.
Василий побагровел от ярости, в глазах его зажглись такие огоньки, что вот-вот, казалось, они брызнут раскаленным металлом, и сгреб Александра за грудь своей медвежьей лапой и прогудел в лицо басом:
- Ваша благородь, я не солдат, над которым вы привыкли издеваться, и могу постоять за себя. Ясно я излагаю свои мысли?
- Господа, милостивые государи, вы не сошли с ума? - спросил Андрей Листов и хотел разнять братьев, да Александр изловчился и дал Василию пощечину.
- Чтобы впредь знал, как положено вести себя в порядочном обществе, - сказал он и закурил свои папиросы.
Василий сначала смотрел на него непонимающими, широко раскрытыми глазами, хотел что-то сделать с ним, но раздумал и, закрыв лицо руками, внятно произнес:
- Подлец. Я никогда тебе этого не прощу.
И тихо стало в гроте, и отчетливо прозвучал голос Михаила:
- Александр, извинись.
Александр провел рукой по одной щеке, по другой, как будто его ударили, потом достал белоснежный платок, вытер высокий повлажневший лоб и извинился:
- Прости, Вася, я погорячился.
Василий ничего не ответил, а снял с себя большой серебряный крест и положил его на стол, затем снял подрясник, свернул его и тоже положил на стол и стал семинаристом - в сапогах и в серых суконных брюках, в черной косоворотке с медными пуговицами, высокий и стройный и даже элегантный, и лишь небольшая черная бородка его и негустые усы да еще грива выдавали в нем священнослужителя.
- Вот так, поручик. С твоей помощью я не буду теперь петь "Боже, царя храни", - произнес он дрогнувшим голосом и саженними шагами вышел из грота.
Все случилось так вдруг, что никто не нашелся, что и сказать ему. Уж такого даже Михаил от него не ожидал и удивленно покачал головой.
Андрей Листов попытался вернуть Василия и крикнул:
- Вася, не дури! Вернись!
Василий не вернулся, и Андрей Листов с горечью и обидой сказал Александру:
- Эх, Сашка, никогда не предполагал, что ты способен на такое хамство. - И, взяв крест и подрясник, выбежал из грота.
И наступила тишина. Грачи будто тоже были потрясены и приумолкли или улетели куда-то на попас, и только какая-то сорока-стрекотуха, взобравшись на самую макушку белоствольного тополя, кричала там часто, всполошенно низким, как бы охрипшим, голосом, а потом и она умолкла.
Михаил поднял голову, посмотрел на тополя и увидел парившего над ними орлана - большого, с кофейно-темным подпалом на крыльях, с немного вытянутой головой и острым, изогнутым клювом, как бы приготовившимся схватить добычу. Но добычи не было.
- Пугни его, - сказал он Александру.
Александр вышел из грота, увидел орла и выстрелил из нагана.
Орлан шевельнул могучими крыльями и круто ушел ввысь.
- Я думал, что ты сшибешь его, - заметил Михаил.
- Ты уже совсем зачислил меня по разряду идиотов.
- По разряду идиотов - нет, по разряду фельдфебелей - да. Учишься в академии, а ведешь себя, как наш дед-урядник, - сказал Михаил и спросил: - Это и все, чему вас там наставляют, офицеров русской армии? А по окончании академии, когда ты получишь штабс-капитана, в две руки будешь бить? Видела бы это мать! Или Верочка…
Александр ходил по гроту, курил и думал: да, с Верой теперь все будет иначе, она конечно же узнает, что тут случилось. Что он скажет ей, как объяснит свой поступок? Крутым нравом? Вспыльчивостью? Невоспитанностью? "Ничем. Поступок действительно хамский, Андрей Листов прав", - рассуждал он и решил: уехать в Новочеркасск, сесть на поезд и никогда больше сюда не приезжать. "Надежда права: здесь нам делать нечего, в провинции", - заключил он и сказал Михаилу:
- Прощай, я сюда более никогда не приеду.
- Садись, поговорим, коль не ушел.
- Нам не о чем говорить с тобой. Я заранее знаю, что ты мне скажешь: чтобы я читал Маркса, Плеханова и так далее.
- Ты все равно ничего не поймешь, что они пишут. Как не понимал раньше.
Александр погасил папиросу о слезку воды, что блестела на ракушечнике, подошел к Михаилу и сказал жестко, по-чужому:
- Михаил, я - офицер русской армии, молодой, правда, но офицер и останусь им до конца дней своих. Всяк, кто попытается внушить мне, что я служу не тем, кому следует, - не может быть, мягко говоря, моим другом. Даже брат.
Михаил задумчиво пригладил свои каштановые усы и произнес равнодушно:
- Служи. Штюрмерам, Фредериксам, ренненкампфам, миллерам, таубе и еще Гришке Распутину, и да здравствует род Орловых.
- Прекрати наконец эти возмутительные речи. Меня учили служить престолу и отечеству, и я буду это делать верой и правдой, - запальчиво воскликнул Александр и бурно заходил по гроту, решительный и гневный, и думал: да, братья его определенно свихнулись. Василий разочаровался в службе дьяконом и, извольте видеть, готов снять с себя сан, Михаил же вообще, кажется, не был очарован чем-либо в сем подлунном мире и живет в каком-то мифическом мире утопий и фантазий, а оба ненавидят существующие правопорядки и государственное устройство России с той лишь разницей, что Михаил уже вылетел из университета, тогда как Василий продолжает петь в церкви. Хорошо, что Алексей смотрит на вещи реально: получил должность агронома, женился и служит земле и людям, как может. И вслух сказал: - Плохи дела стали в нашей семье, после смерти мамы, и плохо могут кончиться. Я полагал, что твоя история с исключением из университета тебя кое-чему научила, но это далеко не так: ты не отказался от своих радикальных фантазий, мягко говоря. Более того: ты заразил ими и Василия, ибо семинаристом он был не таким и просто бравировал вольнодумством, как и положено семинаристам. И прости меня, братец, но я, по всей видимости, более к вам не приеду.
- Боишься, разжалуют из-за крамольных родственников, - заметил Михаил, усмехнувшись, - А когда-то был ты храбрым юношей, заводилой всех проказ, хотя был не однажды бит дедом. Вот что значит звездочка, пожалованная случайно его императорским высочеством.
Александр высокомерно произнес:
- Я горжусь вниманием великого князя и запрещаю тебе… Слышишь?
- Запрещать мне ты еще молод, и грот этот - не казарма, - прервал его Михаил и, встав со скамьи, достал из жилета тонкие, вороненые чугунные часы, долго смотрел на них, как будто считал секунды, и, спрятав, сказал жестко: - Вот что, Александр: ты можешь гордиться своей новой звездочкой и даже попросить у великого князя, когда он приедет к нам, еще одну, на этот раз - штабс-капитанскую…
- Ты еще и издеваешься…
- Фантазирую, как ты соблаговолил выразиться. Но - дай тебе бог, это твое дело, и от этого я не перестану тебя любить.
- Благодарю покорно, - иронически произнес Александр, блеснув белыми мелкими зубами.
- Погоди с благодарностями… Я не в любви тебе объясняюсь, а хочу сказать как брату, - продолжал Михаил и, посмотрев в его синие глаза пристально и будто изучающе или не особенно полагаясь на то, что он поймет его слова, сказал: - Судьбе было угодно развести нас по разным тропкам, и ты стал военным. Так вот: что бы с тобой ни случилось и какие бы новые звездочки тебе ни пожаловали, помни одно непреложно: ты - сын великого народа русского, России, и она именно, народы ее должны быть для тебя, как и для меня, для всех нас, главной путеводной звездой во всей нашей жизни и деятельности гражданской и военной. Пойдешь против народа - будешь бит.
Александр начинал сердиться:
- Что это ты сегодня так разговорился, братец? Или ты собираешься на Сенатскую или Дворцовую площадь? Но это было уже дважды и оба раза ничего хорошего для русского народа, для России не принесло.
Михаил отрицательно качнул головой и продолжал:
- Неправда, принесло. Уроки истории. Хорошие уроки. В следующий раз принесет победу. Непременно. Общественное движение, именуемое революционным выступлением народа. И смею тебя уверить, добьется того, чего не смогли добиться все предшествующие демократические движения, а именно: сметет самодержавие навсегда. Вместе со всеми его институтами произвола и насилия…
Александр горячился:
- Тебя не напрасно отчислили из университета! Ты болтаешь такие вещи, что я не буду удивлен, если тебя в одно не совсем прекрасное время упекут в Сибирь.
- В Сибирь всю Россию не упечешь. Да и не такая уж она страшная, чтобы ее бояться: русская земля ведь, наша… Однако я не о том, я беспокоюсь о тебе…
- Прекратим сей бесполезный разговор, Михаил. Социалистом ты меня не сделаешь, а поссориться мы с тобой можем окончательно, - горячился Орлов, не желая слушать.
Но старший брат был невменяем и долбил свое:
- Дурак ты и боле ничего, извини, по праву старшего говорю… Я беспокоюсь о тебе. Война не за горами, а ты со своей горячностью можешь, в пылу исполнения воинского долга, на такое пойти, что и головы не сносишь. А мне, по чести говоря, не хотелось бы терять брата из-за споров царя русского с царем австрийским или германским, кому где хозяйничать и кому сколько гребти, как у нас говорят, чужого добра.
Александр насторожился. Эти политические всегда знают куда больше, чем офицеры русской армии, тем более - молодые. Но спрашивать в упор не захотел, а произнес как бы с легкой иронией:
- Ты что, провидец?
- Просто читаю газеты и вижу: Австрия не ограничится аннексией Боснии и Герцеговины и, коль этот разбой сошел ей с рук вполне благополучно, попытается пуститься в новую авантюру по перекройке карты Балканского полуострова. А Балканы - это яблоко раздора между Россией и Австрией. Однако за Австрией стоит Вильгельм Второй, который давно уже точит ножи против России, впрочем, равно как и против Франции. Что это может означать? Войну.
- Я готов исполнить свой долг и, не колеблясь, попрошусь на самые передовые линии, - гордо произнес Александр.
- Я это знаю, но я не о том. Я говорю о приезде великого князя на Дон.
- Гм. Ты полагаешь, что этот приезд связан с подготовкой к войне?
- Наконец-то ты понял. Дон, опора престола, десять лет тому назад не очень-то любезно принял царя в Персиановских лагерях, ибо к нему кинулась какая-то женщина с криком: "Царь, прекрати войну!" Японскую в то время. Разобидевшись, монарх укатил в Петербург на всех своих трех поездах, не пожелав проехать еще пятнадцать верст, кои отделяли его от града Платова, который так готовился к его приезду и ждал. Но казачьи полки важнее царской амбиции, и вот на Дон едет дядя царя, чтобы загладить ошибку монарха в пору японской кампании. Не исключено, что за великим князем пожалует и сам монарх.
Александр подумал немного. "А братец мой, кажется, умнее меня и всех нас, Орловых. Смотрит в корень, как Козьма Прутков говорит", - и спросил:
- То есть ты хочешь сказать, что государю потребуются в ближайшее время казачьи полки?
- Молодец. Именно это я и хотел сказать тебе. Об остальном ты можешь подумать сам. А теперь извини, мне пора, так что будь здоров и не поминай лихом, - сказал Михаил и пошел из грота, - нет, не сутулый, не медлительный, а собранный, прямой и решительный.
Александр смотрел ему вслед, мрачно смотрел, а вместе с тем и уважительно, даже любовно, и ему не хотелось, чтобы братья кончили Сибирью.
Он вышел из грота, постоял немного и сказал негромко:
- Черные грачи, черные гнезда. А дом должен быть светлый, Друзья.
И, закурив, медленно пошел по аллее, задумчиво опустив голову.
- Александр, остановись, умоляю! - раздался позади него голос Верочки.
Александр обернулся и подумал: "Что еще случилось?"
Верочка подбежала к нему, бросилась на грудь и запричитала восклицаниями:
- Что ты натворил? Что ты сделал с Василием? Он едва не наложил на себя руки, хотел дедушкиным ружьем… Ох, что же это происходит в нашей семье, господи? Я с ума сойду!
Она плакала и дрожала, белая от яркого неба, от платья с бесчисленными оборками, склонив золотую голову ему на грудь, а он держал ее в своих невольных объятиях и смущался все более и не знал, как успокоить ее и что сказать.
И сказал дрогнувшим голосом:
- Прости, служба… Казарма… Совсем огрубел. Солдафон я, честное слово, - поносил себя Александр. - Я готов сейчас же, в твоем присутствии, принести Василию тысячу извинений. И я немедленно уезжаю в Новочеркасск, а оттуда - в Харьков, узнать, что с Алексеем.
- Василий уехал из станицы, а куда - неизвестно. А Алеше не будут делать операцию, - он уже дома. И в Новочеркасск мы поедем вместе, встречать великого князя, и моих родных навестим. Но Василий не хочет петь в соборе. Это же ужас. Его расстригут и предадут анафеме, как графа Толстого.
- Граф Толстой - великий писатель, Верочка.
- А Василий - великий бас.
- Дай бог, но именно поэтому его не расстригут, уверяю тебя. И он будет петь в соборе, - отец попросит, и я попрошу, - сказал Александр убежденно и медленно пошел с Верочкой по аллее к дому.
Грачи уже вернулись на свои места и не горланили, а тихо сидели возле гнезд, починяли их или занимались туалетом, а какой-то неряха уронил вороненое перышко, и оно мягко упало на голову Верочки.
Александр осторожно снял его, сдул на землю и мрачно произнес:
- Зря я приехал сюда, зря поссорился с братом и отравил настроение себе и всем. Завтра уеду в Новочеркасск, а оттуда - в Петербург определяться. И более к вам не приеду в ближайшие годы.
- Приедешь, Саша. Папу навестить, меня проведать, - сказала Верочка. - А сейчас ты извинишься перед Василием и встретишь гостей.
- Каких гостей? - удивился Александр. - Я никого не приглашал. И генерал Голиков, начальник войсковой артиллерии, велел мне прибыть в атаманский дворец, к наказному.
- Пригласил уже помещик Королев. На пикник. А гости отдыхают на веранде. Фаэтоны попались старенькие, а дорога - сам знаешь, не торцовая мостовая на Невском.
Александр недовольно заметил:
- Опять помещик Королев… Смотри, Верочка, сей толстосум что-то зачастил к вам. Не получился бы скандал с Алексеем.
Верочка звонко рассмеялась и объяснила: