Памятник архитектуры XVI века.
Охраняется государством.
- Ну, и долго ты собираешься охранять?! - крикнул он Гулене, боясь, что тот не расслышит.
- А пока не помру.
- Тогда живи подольше. Тут охраны на две жизни хватит.
- Это мы запросто, - все-таки, должно быть, не понял Афанасиевых слов Гулена. - Это нам ничего не стоит.
Он вдруг сорвался с места и бойко засеменил по тропинке к домам, наказав Афанасию ждать его.
Афанасий остался один. Он еще раз посмотрел на колокольню, еще раз заглянул в церковный подвал, где грунтовые воды плескались вровень с узенькими, похожими на бойницы окошками, и совсем опечалился. Ну, ладно, гибнут везде по побережью дома, народ разбегается из них кто куда. В город вон, газеты пишут, требуется переселить почти две тысячи семей. И все ж таки дело это поправимое. Рядом с уже построенными кварталами возведут новые, людей туда переселят, спасут. Старики и старухи, конечно, поплачут, погорюют по бывшим своим дедовским подворьям, а потом и привыкнут. Человек ко всему привыкает… А вот как быть с такими строениями, как эта церквушка?! Заново их теперь уже не отстроишь, не возведешь! Неужто Николай и другие начальники об этом ни разу не подумали, когда только затевали свои дела с морем?.. Ведь память людская живет в этих церквушках, красота… Но, стало быть, не подумали, коль допустили их до такого вот разрушения…
Пока Афанасий стоял так на бугорке, словно на лобном месте, Гулена вернулся назад, придерживая в одном кармане бутылку вина, а в другом - два граненых полустаканчика.
- Ну что, причастимся? - весело засуетился он.
- Да я что-то не хочу, - попробовал отказаться Афанасий, по Гулена опять слов его не расслышал, ловко разлил вино и уже стоял с полустаканчиками наготове:
- Бери! Замочим строение, чтобы стояло, не падало.
- Оно и так уже замочено по самые окна, - усмехнулся Афанасий.
- Бери, бери, - ехидно подмигнул ему Гулена, давний любитель выпивок и гульбищ. - Наше дело охранное - главное, чтоб замки были целы!
Афанасий снова усмехнулся, чокнулся с Гуленой, который нетерпеливо тянулся к нему своим полустаканчиком, и выпил.
Вино показалось ему каким-то приторным, переслащенным, но он не сказал об этом Гулене, осторожно приладил полустаканчик на крылечке и спросил:
- Как живешь-можешь, дед Гулена?
- Ого-го, Афанасий Ильич, - весело повел посоловелыми глазами тот. - Живу-здравствую!
Афанасий постоял немного рядом, закусывая вино краюшкой хлеба и луком, которые заботливый Гулена тоже достал из кармана, а потом перевел разговор на другое:
- Начальство здесь какое-либо бывает?
- Чего? - приставил к уху ладонь Гулена.
- Начальники, говорю, сюда какие-нибудь наведываются? - повторил Афанасий.
- Ах, начальники! А как же - наведываются. Иван Алексеевич приезжает, папироски мы с ним курим…
- А Николай мой не бывает? - чуть помедлив, спросил Афанасий.
- Не-е, ни разу не был, - тоже не торопясь ответил Гулена и опять засуетился возле бутылки, начал разливать по второму полустаканчику.
Афанасий слушал его безумолкную скороговорку насчет жизни и веселья, не всегда к месту вставлял слово-другое, а сам все смотрел и смотрел на церквушку, вспоминая и детские свои игры, и венчание с Екатериной Матвеевной, и скорбные деревенские отпевания, которые тоже свершались здесь же, под этими сводами…
Второй полустаканчик Афанасий выпил поспешно, торопливо и, не дав Гулене как следует разговориться, вдруг пошел назад к лодке по топкой, заросшей подорожником тропинке.
Гулена кричал ему что-то вслед, махал посошком, но Афанасий не отзывался. Он быстро столкнул лодку на воду, навалился на весло и начал выгребать подальше от берега. Оглянулся назад он лишь на самой середине моря, откуда церквушка казалась совсем уже маленькой, а Гулену и вовсе не было видно…
* * *
Володя заходил теперь к Афанасию совсем редко. В доме у него по-прежнему не ладилось. Петька все болел и болел, рос худеньким, бледным, как картофельный росток. Надежда, глядя на него, тоже чахла, худела. Володю она больше не корила, не настаивала на отъезде, а лишь молча, в одиночку плакала.
А тут еще Анна Митрофановна… Летом, пока было сухо, вёдрено, она крепилась, помалу хлопотала возле дома, помогая Надежде обихаживать Петьку. С началом же дождей, осени совсем расхворалась, стала жаловаться на боли в ногах, в пояснице, а потом вовсе слегла и запросилась в город, к старшей дочери. Володя, как мог, отговаривал ее, приводил в дом Лидию Васильевну, но ничего не помогло - мать стояла на своем: хочу в город, в тепло, пропадите вы пропадом со своим морем! Пришлось Володе смириться. Выпросил он у Ивана Алексеевича легковую машину и отвез Анну Митрофановну в город.
Несколько дней после ее отъезда в Володином доме все было вроде бы спокойно и мирно, а потом опять пошли разлады. Надежда осмелела и все настойчивей стала звать Володю к себе домой. Володя не сдавался: все, мол, образуется, надо только пережить осень, потерпеть еще самую малость… А осени этой, кажется, не было ни конца ни краю. Дожди шли без перерыва, моросили и моросили с утра до вечера. Вода в горнице у Володи подступила к самым половицам, они разбухли, стали коробиться, не помогали никакие обогреватели и угли, которые Володя начал расставлять по углам на листах жести. От них лишь исходил угарный древесный запах, который тут же смешивался с сырым, похожим на пар в предбаннике воздухом, зависал вначале под потолком, тоже отсыревшим, мокрым, с отвалившейся кое-где штукатуркой, а потом расползался по всему дому сизоватым прогорклым дымом…
Надежда от этого дыма несколько раз опасно угорала и теперь, как только Володя начинал заниматься с углями, убегала вместе с Петькой в дом к Афанасию. Екатерина Матвеевна усаживала их за стол, поила чаем, угощала Петьку вареньем. Беседы у Надежды и Екатерины Матвеевны всегда были об одном и том же - о море: как жить возле него, как спасать Петьку от простуды, как уговорить Володю уехать.
Афанасий старался участия в этих беседах не принимать. Посоветовать что-либо дельное он не мог, а сидеть просто так, слушать в общем-то справедливые женские обиды у него не хватало терпения. Он выходил из дому и шел к морю, которое бушевало и пенилось в осенней промозглой слякоти. Иногда Афанасию казалось, что морю тесно и нехорошо среди берегов и оно хочет выплеснуться на простор, на деревенские огороды и улицы, где так свежо и чисто, где сейчас, в осеннюю пору, цветут в палисадниках астры. Но выплеснуться ему не дано…
С утра до вечера море было теперь совершенно пустынным, никто не рисковал плавать по нему, ни рыбаки, ни лодочники. Одни лишь чайки да воронье бездумно носились над его просторами, кричали и спорили, отнимая друг у друга небогатую добычу. Редко когда проносилась по морю моторная лодка не очень нужного сейчас рыбнадзора, да трубил, возвращаясь домой полупустым, прогулочный пароходик.
Зато все чаще и чаще стал появляться в последние дни в море одинокий Володин парус. Иногда почти до самой темноты маячил он далеко на горизонте в туманной мороси, какой-то тусклый и почерневший от дождей. Надежда теперь не жалела Володю и не ждала его, как бывало раньше, на берегу, а лишь изредка поглядывала на море и затаенно вздыхала, прижимая к себе поплотней Петьку:
- Пусть мокнет! Пусть… раз не хочет уезжать отсюда!
Чем бы все это у них закончилось, никому неизвестно.
Может, помирились бы со временем, нашли какой-либо выход, а может, наоборот, развелись бы, расстались навсегда - молодежь на эти дела сейчас быстрая, решительная… Но повернулось все по-другому…
Однажды под вечер, когда Афанасий только что приехал из леса и сел ужинать, Надежда забежала к ним в дом совсем встревоженная, перепуганная.
- Ну, что там у вас случилось, что стряслось? - начал расспрашивать ее Афанасий.
- Петька заболел, - сдерживая слезы и рыдания, ответила Надежда.
- Простуда небось?
- Не-ет, - зашлась в плаче Надежда.
- А что же тогда?
- Малярия! Лидия Васильевна говорит, что малярия.
- Господи, да откуда она у нас? - усадила Надежду на диван Екатерина Матвеевна.
- Не знаю…
Афанасий не стал больше утешать Надежду, он снял с вешалки брезентовый плащ и, кутаясь в него от дождя, пошел в дом к Володе, чтоб самому на месте поглядеть, что она там за малярия. Лидия Васильевна наговорить может всякого, ей лишь бы попугать Володю с Надеждой, заставить их поскорее уехать из Старых Озер. Хлопот ведь с ними Лидии Васильевне много: к Петьке надо ходить и днем, и ночью, если вдруг поднимется у него температура. Да и врач она еще так себе, всего лишь второй год после института. Малярии этой самой небось в глаза не видела.
Афанасий зашел в дом к Володе, бросил возле порога плащ и сразу - в боковушку, к Петьке. Володя остановил его, подал знак:
- Тише, вроде бы уснул.
Афанасий потихоньку на цыпочках подошел к Петькиной кроватке, поглядел на его личико, бледненькое, почти бескровное, на темненькие кружочки под глазами и вздохнул:
- Похоже, Володя, малярия.
- А может, все-таки что другое? - попробовал сомневаться Володя. - Может, грипп какой-либо?
- Нет, вроде бы малярия, - опять вздохнул Афанасий, хотя и понимал, что сейчас, наверное, лучше было бы обмануть Володю, поддержать в нем сомнение и недоверие к Лидии Васильевне.
Но этим уж горю не поможешь! Заберут Петьку в больницу в инфекционное отделение, а там врачи опытные - малярию эту разгадают в один миг, и Володе будет еще хуже. Времени тут терять нельзя, Петьку немедленно надо увозить из Старых Озер.
Афанасий отошел к окошку, начал смотреть на улицу, на затянутое осенней моросью водохранилище, начал думать и размышлять: что же будет здесь дальше, как будут здесь жить староозерцы через пять, десять, через двадцать лет?.. Ничего хорошего ему в голову не приходило, и он уже собрался было вернуться назад к Володе, чтоб зря, по-пустому не надрывать себя, не мучить. Но в это время в дом забежали, укрываясь от дождя под одним платком, Надежда и Екатерина Матвеевна. Володя замахал было на них руками, уговаривая не шуметь, но Надежда вдруг накинулась на него с рыданиями и криком, стала теснить к двери:
- Ну, что, дождался?! Дождался?!
Володя молча отступал от нее, не пытаясь никак оправдываться и защищаться. А Надежда все теснила его и теснила:
- Дождался?! Да?! Дождался?!
Казалось, еще немного, и она набросится на него с кулаками, которые все время держала крепко сжатыми, готовыми и к нападению, и к защите…
От ее крика и плача Петька проснулся, жалобно захныкал, заворочался под одеялами. Надежда, оставив Володю, сразу подбежала к нему, склонилась над кроваткой. Ей на помощь поспешила Екатерина Матвеевна. Афанасий тоже заглянул в боковушку.
Про Володю все на время забыли. Он стоял возле двери весь какой-то потерянный, напряженный, молча наблюдал за Надеждой и Петькой. Афанасий несколько раз украдкой посмотрел на него, боясь, как бы он не натворил сейчас каких-либо новых глупостей. И не ошибся…
Володя вдруг резко метнулся к двери, хлопнул ею со всего размаха так, что задребезжали в окнах стекла, и выбежал на улицу.
- Куда он? - выпрямилась над кроваткой Надежда.
- Не знаю, - растерялся на мгновение Афанасий, а потом побежал вслед за Володей, стараясь понять, что тот намерен делать.
Но Володя где-то пропал, словно растворился в предвечерних дождливых сумерках. Афанасий выглянул на улицу, забежал за сарай, на огород - Володи нигде не было…
И вдруг Афанасий увидел его на берегу возле гаража. Отбросив далеко в сторону рыбацкие снасти, брезент и старые паруса, Володя спускал на воду "Летучего голландца".
- Ты что это надумал?! - крикнул ему на бегу Афанасий. - Что надумал?!
Но Володя в ответ лишь махнул рукой, подналег на яхту, сталкивая ее в воду, потом как-то боком, по-кошачьи вспрыгнул на нее и стал разворачивать в море.
- Володя! Вернись, вернись, я кому говорю! - закричал Афанасий.
Но "Летучий голландец" уже набрал ветра, уже мчался вперед, рассекая холодную вечернюю волну, опасно кренясь полотнищами, раскачивался и уходил все дальше и дальше от берега.
Минуту спустя вслед за Афанасием к гаражу подбежала Надежда. Увидев Володю далеко в море, она взобралась на ступеньку и точно так же, как Афанасий, стала звать Володю, просить его вернуться назад.
- Во-ло-дя! Во-ло-день-ка! - сквозь слезы кричала она. - Вернись! Вернись, я прошу тебя!
Порывом ветра ее слова относило в сторону, они терялись среди осенних, приготовившихся к зиме деревьев, среди домов и сараев, гасли в пустынных предзимних огородах. Устав кричать и плакать, Надежда еще несколько минут молча следила за парусом, а потом вдруг прислонилась к Афанасию и как-то совсем не по-девчоночьи пожаловалась ему:
- Да что ж это делается, дядя Афанасий?! Что творится?!
Афанасий прижал ее к себе, стал укрывать полой плаща от ветра, гладил по голове, утешал, намеренно уводя разговор в сторону:
- Все обойдется, подожди немного…
Надежда теснее прижалась к нему, затихла под плащом. Афанасий, не уставая, продолжал гладить ее по голове, а сам все следил и следил за парусом, который то совсем исчезал в темных, бушующих волнах, то опять появлялся, словно выныривая из морских свинцовых глубин.
Дождь неожиданно прекратился. Далеко на закате в разрывах туч показался и тут же померк краешек огненно-чистого уходящего солнца. В его лучах парус в последний раз мелькнул, осветился, будто обновляясь, обретая новую силу, а потом в одно мгновение потух, затерялся в зыбкой вечерней темноте.
Стараясь разглядеть его, не упустить из виду, Афанасий подошел поближе к воде, но паруса нигде не было. Казалось, осенняя ночь, холодные, лениво перекатывающиеся волны, морской туман навсегда поглотили его, спрятали - и теперь уже кричи не кричи, а "Летучий голландец" никогда не вернется.
За спиной у Афанасия плакала Надежда. Она села на ступеньку, обхватила колени руками и, устало раскачиваясь, выговаривала что-то бессвязное, жалобное.
- Успокойся ты, успокойся, ради бога, - попросил ее Афанасий. - Сейчас мы его вернем!
Он побежал к пристани, начал торопливо отвязывать лодку, чтобы плыть в темноту, в ночь, отыскать там Володю, привезти его на берег и обязательно помирить с Надеждой.
Но отплыть Афанасий не успел - в море вдруг вспыхнул и взметнулся высоко в небо столб бездымного бледно-красного огня. Афанасий испуганно застыл возле лодки, сразу не поняв, что это могло гореть в море среди холодных, уже почти замерзших волн, да еще так ярко, будто облитое бензином. Он растерянно бросил на землю весло, оглянулся на Надежду, словно она могла знать, что же там случилось, что там может гореть и полыхать в пустынном все сгущающемся мраке. Но Надежда по-прежнему сидела неподвижно на ступеньке, низко склонив голову, обхватив колени руками, и еще, кажется, не видела ни огня, ни зарева, которое вытянулось теперь к небу треугольником и осветило вокруг себя клочок темного ледяного моря.
- Надежда! - крикнул ей Афанасий. - Смотри!
Надежда мгновенно вскочила, метнулась по песку к морю, к огню и, еще больше пугая Афанасия, закричала так громко и так истошно, что ее голос, наверное, был слышен даже на том берегу возле городских едва различимых в тумане стен:
- Во-ло-дя! Во-ло-день-ка!
Ее крик отрезвил Афанасия, привел в чувство. Он столкнул лодку на воду и стал грести к горящей яхте, думая теперь лишь об одном: а как же Володя, как он выберется оттуда - из огня и воды?
Лодка шла рывками, с трудом одолевая освещенную заревом волну. Но вот облитые бензином полотнища догорели, разметались хлопьями по воде, волна сразу погасла, потяжелела, грести стало еще труднее, еще опаснее. Дорогу теперь освещала лишь слабо тлеющая мачта, которая еще разгореться как следует не успела, а только занялась кое-где понизу, у основания неторопливо трепещущими языками пламени.
Прошло еще несколько минут, прежде чем эти языки, раздуваемые ветром, зазмеились и круто поползли вверх, старались как можно скорее достичь факельно горящей вершины.
Густо покрытый лаком, заполированный корпус "Летучего голландца" долго оставался черным, словно огонь щадил его и не торопился трогать, оставляя для последней самой ослепительной вспышки.
Афанасий чуть притормозил лодку, чтоб получше разглядеть, нет ли Володи на корме "Летучего голландца", не прячется ли он где-либо под порожками. Но как Афанасий ни напрягал зрение, как ни старался, а заметить там человеческую фигуру ему не удалось. В голове у Афанасия уже пронеслась было самая тревожная и опасная мысль, но в это время он расслышал где-то в стороне вначале какие-то всплески и перепады воды, а потом и тяжелое человеческое дыхание. Афанасий круто повернул туда лодку, в душе еще, правда, сомневаясь, что это человеческое дыхание. Страшно ведь даже было подумать, что в такой ледяной осенней воде мог плыть и бороться с волной человек. Но чем ближе лодка подходила к этим ночным пугающим звукам, тем больше Афанасий убеждался, что так оно и есть - оставив горящую яхту в море, к берегу вплавь добирается Володя.
- Хватайся за лодку! - крикнул ему Афанасий и посильней нажал на весло.
Но Володя никак не отозвался на этот его крик. Широко захватывая руками волну, наваливаясь на нее грудью, он еще несколько метров плыл все так же напористо и упрямо, а потом вдруг пошел по мелководью, на каждом шагу оглядываясь на "Летучего голландца".
А тот уже занялся весь, от кормы до мачты, полыхал на ветру каким-то ярко-праздничным, будто кумачовым огнем. Отвлекая Володю от этого зрелища, Афанасий еще раз, уже понастойчивей, позвал его:
- Садись в лодку! Окоченеешь ведь!
Володя остановился, подождал, пока лодка окажется рядом с ним, а потом резко оттолкнул ее и, может быть, впервые за всю жизнь ответил Афанасию сердито и грубо:
- Не трогай меня, дядь Афанасий! Плыви себе.
Афанасий сдержался, стерпел этот его окрик. Он выровнял лодку, но отплывать далеко от Володи не стал, держался все время рядом, готовый в любую минуту прийти ему на помощь…
Так они и добрались вдвоем к берегу. А там уже было полным-полно народу. Кучками толпились, обсуждая случившееся, женщины, восторженно носились по побережью мальчишки, поднятые из постелей неожиданным ночным пожаром, непрестанно курил встревоженный Иван Алексеевич.
Он первый подбежал к Володе, схватил его за мокрый, уже почти обледенелый рукав и закричал каким-то непривычно-сорванным дрожащим голосом:
- Как это все называется?! Как?!
- Это, что ли? - указал Володя на "Летучего голландца".
- Да, это!
Володя отдернул руку, резким, рубящим движением стряхнул с нее воду и лишь после этого ответил Ивану Алексеевичу, намеренно четко и ясно произнося каждое слово:
- Это, Иван Алексеевич, называется - прощание со Старыми Озерами.
Никто из стоящих рядом толком не понял их разговора, да и не успел понять, потому что в это мгновение, расталкивая женщин и мальчишек, к Володе подбежала Надежда. Она упала ему лицом на грудь, обняла за шею, начала целовать и плакать:
- Зачем ты все это, Володенька, зачем?!
Афанасий закутал их плащом и легонько подтолкнул к дому, подальше от женских судов и пересудов, от мальчишеских криков и от слишком затянувшегося молчания Ивана Алексеевича…