Дома Афанасий вдвоем с Екатериной Матвеевной растерли Володю водкой, дали ему хорошенько выпить и уложили на кровать рядом с печкой…
* * *
На следующий день Володя отвез Петьку с Надеждой в больницу, потом долго возился возле дома, заколачивая окна и двери, закрывая на замки ненужный теперь гараж. К Афанасию он забежал лишь под вечер, загнанно остановился возле порога и дальше не пошел, сколько ни уговаривала его Екатерина Матвеевна.
- Уезжаешь, значит? - спросил его Афанасий.
- Уезжаю, - ответил Володя. - Вы не обижайтесь.
- Да чего ж обижаться? Езжай, коль такая незадача.
Екатерина Матвеевна кинулась было на кухню, чтоб приготовить Володе что-либо в дорогу, но он остановил ее:
- Ничего мне не надо!
Чувствовалось, что он уже не здесь, не в Старых Озерах, а там, в дальней Надеждиной деревушке, приноравливается к новой жизни, к новым людям, к новым заботам.
- Не забывай нас, - попросила Екатерина Матвеевна.
- Постараюсь, - пообещал Володя, но в доме ни на минуту больше не задержался.
Он торопливо подал Афанасию руку, какую-то обессиленную, чужую, потом отдал Екатерине Матвеевне ключи и, не говоря больше ни слова, выбежал на улицу…
Конечно, они могли бы попрощаться и по-другому, могли бы посидеть за столом, побеседовать, обсудить все случившееся… Хотя чего уж теперь… Прожитого не вернешь, а что будет впереди: поживем - увидим…
После Володиного отъезда в Старых Озерах стало как-то совсем пустынно и тихо. А может, Афанасию просто так казалось… Он каждое утро по-прежнему отправлялся на Горбунке в леса, в Великие горы, но ни дорога, ни осенние потемневшие деревья радости ему не приносили. Наскоро завершив лесные свои дела, Афанасий поскорее торопился домой к Екатерине Матвеевне, у которой других теперь забот не было, кроме как сидеть у окошка да выглядывать мужа.
Горбунок к осени совсем захромал, поэтому Афанасий все чаще вел его в поводу и не по твердой ухоженной тропинке, а по песку или по лесному мягкому вересу.
Мысли у Афанасия были невеселые. Вслед за Володей со Старых Озер снялись и уехали в город все три сына Андрея Борисенко, у которых были маленькие грудные дети. Никто их особенно не удерживал, не уговаривал, потому как все понимали, что детям нужно здоровье, нужен чистый сухой воздух.
И совсем уже добил Афанасия Иван Алексеевич. Перед Октябрьскими праздниками, когда собралось в клубе отчетно-перевыборное колхозное собрание, он вдруг заупрямился и наотрез отказался быть председателем. Уполномоченный из района ходил вокруг него и так и эдак, пробовал даже пригрозить, но Иван Алексеевич, знай, стоял на своем:
- Состояние здоровья у меня слабое, уезжаю к сыну в Харьков.
Он и раньше, бывало, под горячую руку заводил с Афанасием эти разговоры об отъезде:
- Знаешь, какие там, под Харьковом, поля? По сорок центнеров на круг берут!..
- А как же мы?! - прерывал его Афанасий.
- Вы что! - усмехался Иван Алексеевич. - Вы себе найдете председателя помоложе, с морским уклоном.
Афанасий тогда особого значения подобным разговорам не придавал. Думал: потешается Иван Алексеевич, разыгрывает Афанасия. А выходит - нет, выходит, уже в те времена Иван Алексеевич твердо решил, что уедет, бросит Старые Озера.
Мужики на собрании вслед за уполномоченным тоже попробовали уговаривать Ивана Алексеевича, просить его, чтоб остался еще хоть на один срок, пока все как-то образуется с морем. Но он и тут не поддался. Сказал мужикам коротко и определенно:
- Я все-таки хлебороб и хочу заниматься землею, а не этими болотами!
Мужики посокрушались, повздыхали, а потом - делать нечего - отпустили Ивана Алексеевича, как говорится, с миром. Новым председателем они избрали главного инженера, человека действительно молодого, напористого, приехавшего в Старые Озера всего три года тому назад.
После собрания и передачи дел особых забот у Ивана Алексеевича не было, и он частенько приходил теперь на берег моря, садился на лодку, курил, радуясь, должно быть, своей свободе, своему покою и отдыху. Иногда он, так вот греясь на неярком осеннем солнышке, встречал Афанасия, возвращавшегося с рыбалки. Глядя на его небогатый улов, Иван Алексеевич усмехался:
- Что, не ловится золотая рыбка?
- Не ловится, - со вздохом отвечал ему Афанасий.
- То-то!
Подтянув повыше на берег плоскодонку, Афанасий садился рядом с Иваном Алексеевичем, смотрел на море, на его просторы, думал… Море еще играло, еще перекатывало от края до края чахлую осеннюю волну, а жизнь в нем уже затухала, отчасти сама по себе, от синезеленых водорослей, от ила и тины, а отчасти по вине заводов, которые по-прежнему нет-нет да и сбрасывали в него отравленную воду.
Вообще заводы больше всего удивляли Афанасия. Когда море только начинало строиться, многие директора и в газетах, и на всевозможных митингах не раз выступали с речами: мол, без воды мы задыхаемся, не выполняем планов - море нужно позарез. А заплескалось оно почти возле самых заводских корпусов, так сразу пошли на попятную. Говорят, вода в море грязная, заиленная, непригодная даже для технических нужд.
Сами воду отравляют и сами же ее брать не хотят. А сколько было шуму, сколько было обещаний насчет технического водопровода! Но что-то его до сих пор не видно, и заводы опять, как в старые времена, пробивают скважины, артезианские колодцы, качают воду из-под земли. Хозяин нужен этому морю, коль уж его завели, и хозяин крепкий, с деньгами, с техникой и, конечно же, с головой, иначе пропадет оно окончательно.
Газеты стали писать об этом, почти не стесняясь: мол, спасать надо море, пока не поздно. Добралась до него даже сама "Правда". Напечатала фельетон под названием "Текла речка". Черным по белому в газете написано:
"Оказалось, что в спешке дно плохо очистили от пней и коряг, и морю лежать неудобно, как принцессе на куче горошин. Мелководье ему тоже не по душе. Предприятия по-прежнему сбрасывают в водохранилище свои условно чистые стоки. Думали, законы химии и биологии не для всех писаны, однако в воде начались всякие не согласованные с вышестоящими инстанциями биохимические процессы, появились не предусмотренные проектом микроорганизмы, которые не выведешь самыми строгими решениями-постановлениями. И вот теперь в летние месяцы водохранилище цветет. На его поверхности - пелена водорослей, и не всякий смельчак, даже если он главный санитарный врач города, рискнет в нем искупаться.
Есть огорчения и посерьезнее. Водохранилище изрядно подпортило городу подземные источники воды, которые раньше по своим качествам были близки к нарзану. Какой же выход? Пропускать через специальные очистные сооружения и подземные воды? Опять возводить уникальное сооружение, которое, говорят, в несколько миллионов обойдется.
Конца тратам не видно. Когда наливали воду, забыли, кроме биологии и химии, еще и элементарную физику: закон сообщающихся сосудов. "Какой такой закон? Знать не хотим. Нас сроки поджимают", - можно было услышать в те горячие деньки.
Не успели перерезать ленточку перед акваторией моря, как жители домов, стоящих по берегам, обнаружили под полом воду, в погребах заквакали лягушки. Оказывается, уровень грунтовых вод поднялся, затопив немало домов. Началось переселение. Для "жертв" водной стихии построены целые кварталы. Вот какие неприятности создал человек сам себе!
В общем, собрались попить душистого чаю, а чай подали без заварки.
Огромные средства на водохранилище были выделены государством не ради ландшафта и рыбалки, а в том числе и на нужды, связанные с охраной природы. Местные предприятия берут воду для технических целей из-под земли, запасы этой воды небезграничны. Вот и возникло решение: построим море, пусть из него заводы пьют. Но прошло уже много лет, а промышленность не спешит переходить на новую воду, она ей не по вкусу, не подходит к технологическим данным производства, ее надо очищать, а это лишние затраты. Много было издано благих решений, постановлений местных организаций, но дело с техническим водопроводом по сей день в стадии проектирования. По-прежнему заводы берут воду из-под земли, прикипели к городскому водопроводу.
Вы спросите: о чем же думали, когда строили водохранилище? Прямо скажем, в мыслях желаемое выдавалось за действительное. Опытом строительства водохранилищ в центре города не поинтересовались. Эксперимент, можно сказать, удался: теперь другие поостерегутся подобным образом заводить себе рукотворные моря в городской черте…
Что же делать с водохранилищем, если от него крутыми волнами идут неприятности? Бить тревогу! Однако организации, приставленные к сбережению его, на удивление спокойны.
Но есть ли выход? Спустить водохранилище и забыть о нем, как о плохом сне? Сделать вид, что его не было, нет и что оно не нужно совсем? Вернуться к прежней речушке? Не лучший вариант. Предпочтительнее сберечь городу водохранилище, если уж оно и на картах голубеньким пятнышком замаячило. Но для этого потребуется серьезное и оперативное решение многих проблем - экологических, гидротехнических, организационных и других. Пора наконец прекратить сброс в водохранилище неочищенных вод. Нужны разработки и практические рекомендации со стороны ученых, их дельные советы.
А пока пусть печальный опыт послужит уроком другим "преобразователям природы", всем, кто идет к ней с кнутом, кто принимает решения на авось…"
* * *
Уехал Иван Алексеевич из Старых Озер недели через полторы, на вид вроде бы веселый и довольный своею участью, но на самом деле, как показалось Афанасию, какой-то поникший и печальный. Попрощались они с ним по-хорошему, как настоящие друзья, посидели даже за столом в доме у Афанасия, вдоволь наговорились и про море, и про колхозные дела, и вообще про жизнь…
С Афанасием Иван Алексеевич всегда был в хорошей дружбе. Забегал к нему чаще, чем к другим мужикам: то посоветоваться насчет сенокоса или жатвы, а то и просто так, новостью хорошею поделиться. Теперь же и словом по-настоящему не с кем перемолвиться. Афанасию-то, правда, еще ничего, он целый день на работе, в лесу, а вот Екатерине Матвеевне совсем худо. Ровесницы, какие были, на зиму в город к детям поразъехались. Володя с Надеждой никакого слуха о себе не подают, а теперь еще и Иван Алексеевич распрощался…
Словом, с утра до вечера Екатерина Матвеевна одна. Раньше, бывало, все хлопочет и хлопочет по хозяйству, то на огороде копается, то во дворе, а в последнее время что-то стала сдавать, тихая сделалась, неразговорчивая. Сидит возле окошка, смотрит на море, а там пустынно и сыро, будто в подземелье…
- У тебя, может, болит что? - решился наконец спросить ее Афанасий.
- Да нет, ничего, - ответила Екатерина Матвеевна, а сама опечалилась еще больше.
Афанасий даже собрался было привезти к ней Лидию Васильевну, пусть поглядела бы, послушала, мало ли чего может случиться в старости. Но Екатерина Матвеевна остановила его, позвала к себе. Афанасий подчинился, подошел к окошку, сел рядышком на диване, чувствуя, что разговор у них будет сейчас длинный и нелегкий. Так оно и случилось. Екатерина Матвеевна минуту помолчала, словно собираясь с мыслями, с силами, а потом вдруг не выдержала и заплакала:
- Пора, наверное, Афанасий, и нам уезжать отсюда.
- Ты чего это? - удивился он ее словам.
- Плохо мне здесь что-то, тяжело… Да и ты погляди на себя - совсем состарился, кашляешь по ночам, стонешь…
Афанасий ответил не сразу, он тоже посмотрел в окошко, на белый свет, на Николаев тополек, который бился, шелестел на ветру последними листочками, потом окинул взором потемневшее к осени море и лишь после этого ответил Екатерине Матвеевне:
- Давай подумаем немного.
- Давай, - согласилась она, но плакать не перестала, не утешилась, сидела возле окошка по-прежнему тихая, скорбная.
Думали они и размышляли об отъезде не один день. И каждый раз приходил Афанасию на память разговор с Андреем Борисенко, его обидное пророчество: "А чуть прижмет посильней - и уедешь в город, в сушь да в тепло… Помяни мое слово - уедешь".
Афанасий давал себе в душе зарок, что никуда он не уедет из Старых Озер, что будет держаться здесь до последнего, пока жив, иначе как он будет смотреть людям в глаза, пусть даже они теперь и стараются не тревожить его разговорами о Николае…
Но Екатерина Матвеевна продолжала плакать, и мысли Афанасия клонились в другую сторону. Тут уж размышляй не размышляй, а от судьбы, как говорится, не уйдешь - надо сниматься и ехать. Жизни здесь уже не будет… Екатерина Матвеевна совсем изведется, зачахнет, и не столько от болезни, сколько от беспорядков, которые вокруг творятся. Она ведь привыкла, чтоб в доме все ладилось, чтоб никакой труд даром не пропадал. А тут скоро и самого дома не будет: в кладовой вон уже от сырости пошел грибок, дерево начало пухнуть. А уж про погреб, про сараи и говорить нечего. Афанасий, конечно, еще повременил бы немного, подождал бы до весны, со старшими детьми посоветовался бы, коль от Николая теперь совета ждать не приходится - он, можно сказать, уже отрезанный ломоть…
Недавно, правда, заехал в Старые Озера - напористый, строгий. Похоже, ни статьи газетные на него не действуют, ни разговоры со староозерскими мужиками. А может, просто прикидывается, что не действуют… Как-то даже не верится, что это его сын, что вырос он здесь, в Старых Озерах, под дедовскими тополями.
С Афанасием Николай перекинулся словами негусто, поинтересовался здоровьем, работой - и на том их беседа закончилась. О недавнем разговоре с мужиками возле колодца даже не вспомнил…
* * *
А люди по-прежнему уезжали из Старых Озер. Возле моря осталось всего с десяток жилых домов, а остальные стояли заколоченные, мертвые.
Екатерина Матвеевна совсем занемогла, начала опасно кашлять, худеть, а Афанасий, еще малость поколебавшись, решил, что, наверное, настала пора и им прощаться со Старыми Озерами. Ведь, не дай бог, случись что-либо с Екатериной Матвеевной, так он до конца своих дней не простит себе этого промедления.
Одним словом, оседлал Афанасий в воскресное утро Горбунка и отправился, не торопясь, за Великие горы в самые верховья реки, где среди ельников и заливных лугов раскинулась небольшая деревушка Лосева Слобода. Деревушкой она, правда, только называлась по старой привычке, а на самом деле была всего лишь хутором. Молодежь из Лосевой Слободы давным-давно переехала на центральную усадьбу колхоза поближе к асфальту, к железной дороге. А в Лосевой Слободе остались одни старики, которым нужны не столько железная дорога и асфальт, сколько свежий лесной воздух, простор да река, в этих местах еще чистая, не замутненная…
Афанасий без особого труда отыскал в Лосевой Слободе давно продающийся домик - небольшой, но еще крепкий, ладный, заново перекрытый шифером. Стоял он неподалеку от реки, в окружении верб и яблоневого сада, который спускался вдоль огорода почти к самому речному берегу. Лучшего места для Екатерины Матвеевны и Афанасия, чтоб дожить свою жизнь, наверное, и не найти.
Афанасий договорился с хозяином о цене и заторопил Горбунка домой, чтоб скорее обрадовать Екатерину Матвеевну. Горбунок, прихрамывая, затрусил рысью, зафыркал, словно он вместе с Афанасием тоже радовался, что наконец-то опять заживет в тепле, в сухом, обставленном камышом сарае, что по весне будет опять пастись на заливных лугах и пить из реки чистую холодную воду…
Все это, конечно, так, все правильно, только об одном Горбунок не думает, не может думать: как оставить Афанасию и Екатерине Матвеевне Старые Озера, как распрощаться с каждой их улочкой, с каждым бугорком земли, с тропинками и стежками, по которым столько исхожено за долгую жизнь?..
А как бросить в чужие руки отцовский дом, где было у Афанасия с Екатериной Матвеевной много хороших, светлых минут, где родились, выросли и откуда разъехались во все края земли их дети?! А Великие горы, а леса, а Николаев тополек, который уже поднялся выше окон, до самой крыши?! Тоже ведь память, тоже ведь надежда…
Но, видно, такая уж у Афанасия и Екатерины Матвеевны судьба, что на старости лет надо сниматься им с родного места и искать жизни на чужбине. Об одном только надо будет попросить детей: чтоб похоронили их в Старых Озерах, рядом с дедовскими могилами. Легче и отрадней им будет после смерти лежать в родимой земле… Хотя и на это теперь надежды мало. Летом вон хоронили старушку Андреиху, так могилу вырыли всего чуть выше колена - а дальше вода. Так в воду ее, сердешную, и положили, другого ведь кладбища пока в Старых Озерах нет.
Горбунок вскоре притомился, перешел на шаг, а потом и вовсе начал отставать, хромая и заваливаясь на сторону. Афанасий спешился, повел его в поводу вдоль речного, зеленеющего осеннею травой берега. Так и шли они до самых Старых Озер, до самого моря: Афанасий впереди, прокладывая дорогу среди камыша и колючего дурнишника, который в последние годы буйно поднялся на пляжных намывных песках, а Горбунок - следом, греясь на закатном далеком солнышке.
Море было тихое, робкое, волна едва-едва шевелилась где-то на середине, а к берегу совсем успокаивалась, замирала. Не было слышно ни единого всплеска, ни единого вскрика, словно все морские обитатели: рыбы, птицы и звери - навсегда оставили его и ушли в другие места, где текут настоящие реки, где вдоволь и трав, и чистой воды, и свежего верхового ветра.
Афанасию даже стало жалко этого осиротелого, заброшенного всеми моря. Притаптывая сапогами побуревший к осени дурнишник, Афанасий повернул было к берегу, чтоб посидеть там где-либо под кустом лозы, посмотреть на морские затухающие просторы, на свой дом, который виднелся совсем уже неподалеку и который называть своим осталось совсем уже недолго…
И вдруг он словно споткнулся на ровном месте. Прямо перед ногами было мокрое, водянистое пятно. С минуту Афанасий постоял над ним, не понимая, откуда оно могло тут взяться, далеко от берега, в нехоженых зарослях дурнишника. Потом, отпустив Горбунка, он присел на корточки и стал наблюдать за пятном, еще боясь и не веря своей догадке. А пятно между тем расползалось, увеличивалось, поступающая откуда-то из-под земли вода отвоевывала у пляжа песчинку за песчинкой. Они быстро темнели, набухали и опускались в мокрую отвердевшую впадинку.
Афанасий вначале ладонью, а потом подобранной неподалеку щепочкой начал раскапывать эту впадинку в самой ее середине, в центре, где песок был особенно сырым и податливым. Горбунок удивленно топтался за спиной, не чувствуя еще, не понимая того, что уже чувствовал и понимал Афанасий. Все настойчивей и поспешней разгребая песок, он уже слышал биение воды, ее клекот, еще подземный, глухой, но неостановимо рвущийся на поверхность, к осенним травам, к деревьям и морю…