Володя немного с удивлением посмотрел на него и надолго замолчал. Он все шевелил и шевелил палочкой костер, отчего тот начал затухать, гаснуть; пламя опало, и теперь в ночи светились лишь раскаленные добела угли. Но вот и они потемнели, покрылись вначале белесым налетом, а потом пеплом и уже никак не откликались на дыхание ночного августовского ветра.
Афанасию стало жалко Володю, такого сейчас беспомощного и беззащитного, не привыкшего еще к превратностям жизни. Он хотел как-нибудь его утешить, пообещать, что все это недоразумение с морем первое и, конечно же, последнее, что в будущем люди ничего подобного не допустят. Но Володя опередил его. Отбросив далеко в сторону палочку и проследив, как она упала на песок, он вдруг спросил Афанасия:
- А ты возле настоящего моря был когда-нибудь?
- Всего один раз, - ответил Афанасий. - В войну.
- А я нет.
Афанасий почувствовал, что ему сейчас, наверное, надо бы рассказать Володе о море, о том, какое оно необозримо широкое, какая в нем глубина, какое над ним недосягаемое небо. Собираясь с силами, он опять замолчал, стал вспоминать морские берега, скалы, но вскоре с удивлением обнаружил, что ничего он рассказать Володе не сможет. В памяти от моря у него остались лишь волны, бесконечно бегущие одна за другой…
Настоящее море Афанасий видел в Крыму в самом конце войны, когда возвращался из госпиталя. Попутная машина, на которой он ехал, вдруг свернула в маленький рыбацкий поселок за каким-то грузом, и Афанасий, коротая время, вышел на берег моря. Оно встретило его ревом, криками чаек и этими нескончаемо накатывающимися одна на другую волнами. Афанасий постоял на берегу, наверное, минут десять-пятнадцать, немного с испугом вдыхая влажный морской воздух, удивляясь необычно ранней в этих местах весне и безмерно радуясь своему выздоровлению, скорой Победе. Он старался запомнить навсегда высокие изрытые пещерами скалы, виноградники, рыбацкие шхуны и, конечно же, само море, уходящее далеко-далеко за горизонт…
В первые послевоенные годы Афанасий обо всем этом действительно помнил и даже, случалось, рассказывал о море деревенским мужикам, сидя где-нибудь на крылечке возле сельсовета. Но постепенно река, на которой он жил и без которой не мог представить своей жизни, вытеснила у него из памяти и скалы, и море, и раннюю крымскую весну, оставив одни лишь волны. Но и они теперь казались Афанасию по такими высокими и грозными, какими были на самом деле. День за днем волны все уменьшались и уменьшались в размерах, становились все тише и спокойней, пока вовсе не превратились в речные, ласковые и плавные.
Рассказывать об этих волнах, о реке Афанасий, наверное, смог бы всю ночь, но Володя сейчас ждал от него совсем другого, иначе он не задал бы своего вопроса. Афанасий еще немного поколебался, помедлил, а потом, утешая уже, кажется, не столько Володю, сколько самого себя, ответил:
- Обыкновенное оно, только широкое.
Володя никак не отозвался на его слова. Он опрокинулся навзничь и лежал теперь на песке, разглядывая высокие ночные звезды, тяжело повисшие над Старыми Озерами, над городом и над Синим притихшим сейчас морем. Афанасий не стал его беспокоить, понимая, что ничем он ему помочь не сможет, никакими рассказами и утешениями…
Разошлись они порознь. Вначале все так же напористо и быстро, словно торопясь по какому-то неотложному делу, отправился домой Володя. Афанасий подождал несколько минут, а потом пошел за ним следом, не поленившись отыскать в темноте свою палочку. Море плескалось теперь у него за спиной, все больше покрываясь ночным туманом, остывая и успокаиваясь. И если бы не запах выброшенной на берег рыбы, не редкие вскрики чаек, то вообще могло бы показаться, что его нет, что вместо моря по-прежнему течет, вьется среди лугов река…
Почти целую неделю море все еще выбрасывало на берег потравленную рыбу. Ее запах, смешанный с запахом болотной тины, стойко висел над Старыми Озерами, проникая в дома и сараи, отпугивая чаек. Море опустело. Даже самые заядлые рыбаки и купальщики и те не рисковали подходить к нему. Одни лишь стаи воронья победно носились над побережьем, растаскивая по намывным пляжам протухшие рыбьи кости…
Володя все эти дни ходил неразговорчивый, мрачный, такой, каким Афанасий его еще никогда не видел. Несколько раз он пробовал спускать на море "Летучего голландца", но почти тут же возвращался назад - погода стояла жаркая, безветренная, паруса омертвело висели вдоль мачты.
Но вскоре Володе стало не до этого. В дальней своей лесной деревушке Надежда родила ему сына - Петьку. Володя забыл и про море, и про яхту, и про рыбу. По нескольку раз на неделе он мотался к Надежде и Петьке, повеселел, ожил, опять без конца улыбался и никак не мог нахвалиться своим сыном:
- Знаешь, какой парень, дядь Афанасий?! Богатырь! Четыре девятьсот…
- Молодцы, - радовался за Володю и Надежду Афанасий.
Со дня на день Володя обещался забрать Надежду домой, чтоб все увидели Петьку, необыкновенно веселого парня. Но Надежда пока не торопилась возвращаться в Старые Озера, жила за морем. И правильно, конечно, делала. Дорога из ее деревни хоть и не очень дальняя, но все ж таки дорога, с пылью и ветром, и трясти по ней Петьку пока ни к чему. Но Володя понимать этого не хотел, требовал сына домой, соорудил для него какую-то небывалую механическую люльку, которая раскачивалась на подшипниках, понавез из города на пять лет вперед игрушек и ползунков. А Надежда все не ехала, все выжидала, пока спадет жара, пока исчезнут в Старых Озерах комары.
Дождалась она этого лишь в начале сентября. После первых осенних дождей море просветлело, очистилось от тины; солнце, прощаясь с летом, светило уже совсем по-иному - не жгло, не испепеляло все вокруг, а лишь согревало и нежило землю перед наступающими холодами. Комарье, почуяв приближение этих холодов, исчезло само собой; на опустевших пляжах, на берегу было по-морскому свежо и тихо…
Глядя, как Володя с Надеждой прогуливают в коляске Петьку, Афанасий вздыхал, думал о своих семейных делах, о Николае… С июля месяца, со дня злополучной "сенной" ссоры он в Старых Озерах не появился больше ни разу. То ли был занят, то ли, может, ожидал, что Афанасий сам приедет к нему мириться. Но тут уж, как говорят, нашла коса на камень - ехать первым Афанасий не собирался, хотя Екатерина Матвеевна не раз его об этом просила.
На душе у Афанасия было тяжело, он сделался совсем молчаливым, мрачным, старался уехать в леса как можно раньше, иной раз даже до восхода солнца. А тут еще Володя невольно бередил ему душу своими разговорами. Забежит порой после работы и давай терзать:
- Как думаешь, дядя Афанасий, реку можно построить?
- Не знаю, - с трудом отвечал ему тот.
- А по-моему, можно.
- И каким же образом?
Володя брал в руки карандаш и начинал чертить на какой-либо бумажке, как всегда это делал, объясняя Афанасию свои затеи:
- Вот, скажи мне, реки из чего начинаются?
- Из родников, - осторожно отвечал Афанасий, боясь какого-либо подвоха.
- Правильно, - одобрял его ответ Володя. - Но коль из родников, так и надо искать эти родники, пробивать скважины.
- И что же из этого получится?
- Вначале, наверное, ручеек, - уже не мог остановиться Володя, - а потом, глядишь, и река, если только всю воду направить в одно русло. Надо будет спросить у Николая Афанасьевича.
- Спроси, - пожимал плечами Афанасий, не зная, что и ответить Володе на этот его замысел.
Со стороны послушать, складно у него все получается, просто. Но ученые люди об этом, наверное, не раз думали, подсчитывали - и вот не реки строят, а моря. Может, с реками хлопот побольше: добудешь воду, а она возьмет да и потечет не в ту сторону, куда бы хотелось. Что тогда делать? Хотя это, скорее всего, не проблема. В газетах вон пишут, реки теперь вспять поворачивать научились: текли на север, потекут на юг, чтоб не было там пустынь. Афанасий, правда, на это по-своему, по-стариковски смотрит. Коль природой задуманы пустыни, то, наверное, они зачем-то нужны. Например, для равновесия какого-либо. И надо бы с ними поосторожней, повнимательней. А то, глядишь, в одном месте превратим пустыни в сады, а в другом - сады превратятся в пустыни. Но, может, Афанасий и не прав, может, чего и недопонимает по своей неграмотности. Тут уж действительно надо спрашивать у Николая…
А осень меж тем опять клонилась потихоньку к зиме. Не успел Афанасий оглянуться, не успел как следует поспорить с Володей насчет родников и рек, а ноябрь - вот он уже: моросит дождями, засыпает землю почерневшими тополиными листьями, грозится первыми морозами.
Афанасий, жалея Горбунка, примерялся к непогоде, не ехал с утра в леса, ждал, когда хоть ненадолго выглянет солнышко. А чтоб время зря не пропадало, он шел в сарай, доставал столярные инструменты и начинал что-либо мастерить по заказу Екатерины Матвеевны. Хорошо просушенные сосновые доски строгались легко, тонкая, похожая на папиросную бумагу стружка вилась себе и вилась из-под рубанка, настраивая Афанасия на спокойные мысли. Никто здесь в мастерской ему особенно не мешал. Даже Екатерина Матвеевна и та заходила редко, чтоб не отвлекать его от дела. Наслаждаясь работой, Афанасий мастерил кухонный шкафчик взамен старого, совсем износившегося. Денька через два-три он рассчитывал его закончить. Оставалась уже самая малость: навесить дверцы да привинтить ручки. Но совсем неожиданно работа застопорилась - и, надо сказать, надолго…
Рано поутру, когда Афанасий только разложил инструменты, в мастерскую вдруг забежала Надежда и, толком не поздоровавшись, начала звать его к себе:
- Дядя Афанасий, пошли скорее к нам, мать просила!
- А что случилось? - оторвался тот на минуту от рубанка.
- Погреб у нас залило, а Володя на работе.
Афанасий отряхнул с фуфайки опилки и без долгих разговоров пошел вслед за Надеждой. Сколько он помнит, в Старых Озерах такого не было, чтоб заливало погреба. Село все-таки стоит на бугорке, грунтовые воды далеко, до них просто так не доберешься, колодцы все в Старых Озерах глубокие, десятиметровые. Но коль вода у Володи в погребе, то, значит, с этими грунтовыми водами что-то случилось. Может, дожди повлияли, хотя не такие уж они и затяжные, солнышко нет-нет да и выглянет. В иные годы дожди и пообильнее выпадали, а никто не жаловался на воду в погребах.
Пока Афанасий шел, торопился вслед за Надеждой, та успела все выложить ему про воду:
- Мать послала меня утром за картошкой, а я смотрю, она плавает.
- Так уж и плавает! - попробовал Афанасий повернуть все на шутку, но сам он уже чувствовал, что дело тут нешуточное, серьезное.
Картошку, конечно, они перенесут куда-нибудь в дом, в сухое место, воду вычерпают. А что дальше?! Вода эта не дождевая, не талая, а подземная. Она сама по себе из-под земли пришла, сама по себе и уйти должна бы. Ну, а если не уйдет, тогда как?! Тогда придется Володе распрощаться с погребом, тут уж ничего не поделаешь, воду эту подземную не победишь.
Володина мать, все лето тяжело и опасно болевшая у старшей дочери в городе и лишь недавно вернувшаяся в Старые Озера, встретила Афанасия возле погреба с корзиною в руках.
- Сроду такого не было, чтоб в погребе вода, - принялась она жаловаться Афанасию.
- Не было, а теперь вот есть, - опять вроде бы с шуткою ответил тот, а сам между тем осматривал погреб, прикидывал в уме, как лучше вытаскивать картошку, которая действительно плавала.
- Неси, резиновые сапоги! - приказал он Надежде.
Та поспешно кинулась в дом и через минуту поставила перед Афанасием Володины рыбацкие сапоги с высокими отворотами. Афанасий тут же возле погреба переобулся и, захватив корзину, начал спускаться по скользким, мокрым ступенькам.
Вода была студеной, и даже сквозь резину обжигала ноги, но Афанасий вскоре притерпелся. Приладив корзину на широкую полку возле стены, где стояли всякие банки и кувшины, Афанасий принялся выбирать картошку, уже кое-где начавшую подгнивать.
- Ну, что там?! - крикнула ему со двора Анна Митрофановна.
- Да что, - ответил Афанасий, - перебирать надо, сушить!
- Вот горе-то! Ее и сушить негде, Володька ведь подполье засыпал.
- Пока заносите в дом, - командовал дальше Афанасий, - а там видно будет.
- А как же Петька? - встревожилась Надежда. - Застудится ведь.
- Ничего, доченька, - стала утешать ее Анна Митрофановна, - мы его в вашу комнату перенесем, натопим пожарче, и, даст бог, все обойдется.
Надежда вздохнула, поправила выбившийся из-под фуфайки платок и подхватила первую корзину.
Анна Митрофановна тоже потянулась было к корзине, чтоб помочь Надежде, но та строго отстранила ее:
- Вы за Петькой смотрите, а мы с дядей Афанасием сами справимся.
- И то правда, - безропотно согласилась с ней Анна Митрофановна, должно быть чувствуя, что с ее здоровьем такую работу не осилить. Она подобрала в фартук две-три картошки, оброненные Надеждой, и пошла к Петьке.
Афанасий оглядел теперь погреб повнимательней. Кроме картошки, в нем хранилась еще свекла, морковь, стояли банки с соленьями: огурцами, помидорами, капустой и, конечно же, с грибами. Володя и Надежда хозяева хоть и молодые, а запасливые, расчетливые, вон сколько всего на зиму заготовили. Только как теперь все эти запасы в таком погребе хранить?! Если вода не отступит, то бочки придется, наверное, тоже выносить, иначе они тут сгниют вместе с огурцами-помидорами.
Руки у Афанасия от холодной воды одеревенели, не слушались. Надежда давно уже стояла возле двери, а он никак не мог набрать очередную корзину. Но потом все наладилось: Афанасий хорошенько растер руки друг о дружку, и они размялись, ожили, все больше наливаясь упругим рабочим теплом. Афанасий повеселел, дело у него заспорилось. Надежда теперь даже не успевала относить корзины. Но вскоре минутное это веселье у Афанасия прошло. Чем дальше он пробирался к земляному залитому водой полу, тем чаще попадалась ему гнилая картошка. Чтоб не расстраивать Надежду, он помалкивал, а у самого душа болела. Сколько работы, сколько труда вложено в каждую эту картофелину от весенней пахоты до осенней уборки! Садили ее, окучивали, спасали по-соседски целой бригадой от колорадского жука, потом, не торопясь, под лопату выкапывали кустик за кустиком, перебирали, носили в погреб. И что ж теперь - гниет она ни за что ни про что, неизвестно по чьей вине… А Надежда все жаловалась, все корила себя за допущенную оплошность:
- И как это мы раньше недосмотрели?! Ведь в погреб через день ходили!
- А как тут досмотришь, - утешал ее Афанасий. - Сверху картошка небось сухая была?
- Вроде бы сухая. А у вас как, не смотрели?
- Пока не смотрел, - ответил Афанасий, скрывая от Надежды тревогу за свой погреб.
Все подворье у Афанасия: и дом, и сарай с поветью, и погреб - стояло хоть и неподалеку от моря, но на высоком месте - на горе, как говорили в Старых Озерах. Воды в погребе вроде бы не должно быть, но проверить, конечно, надо. Теперь всего можно ожидать…
К вечеру на подмогу Афанасию и Надежде подоспел Володя. Он сразу спустился в погреб, по-хозяйски осмотрел его, потрогал кирпичные неоштукатуренные стенки, из которых кое-где просачивалась вода, и принял решение, особенно как будто и не расстраиваясь:
- Завтра приеду с ребятами, воду откачаем, а потом пол зацементирую - и можно картошку заносить назад!
- Подождал бы до лета, - сказал Афанасий.
- Почему?
- Если это воды грунтовые, то поднимут они твой цемент в два счета.
- Не поднимут, - настраивал себя по-боевому Володя. - Что ты, дядь Афанасий, всего боишься?!
- Да я не боюсь, - ответил Афанасий, но дальше спорить с Володей не стал.
Может, Володя и прав. Утрамбует он хорошенько пол щебенкой, зальет цементом в ладонь, и никакая вода не просочится, будь она хоть грунтовой, хоть дождевой…
Выбравшись из погреба, Володя потребовал у Надежды мешок, тут же опрокинул в него три корзины картошки и, ловко подхватив на плечо, понес в дом.
- Вот неугомонный, - улыбнулась ему вслед Надежда.
Афанасию понравились эти ее ласковые женские слова, сказанные вроде с упреком, но на самом деле с одобрением и любовью. Екатерина Матвеевна, помнится, в молодые годы тоже не раз так вот выговаривала Афанасию, если он задерживался где-либо в лугах до ночи. Теперь, понятно, у них разговоры другие, стариковские, но вспомнить есть что…
А Володя уже бежал с пустым мешком назад, смеялся, шумел, покрикивая на Надежду и Афанасия:
- Что вы тут все шушукаетесь, а?!
- Тебя обсуждаем, - не осталась в долгу Надежда.
- Ах, так! - напустил на себя суровость Володя. - Кто тут хозяин?!
- Ты, ты, - загородилась от него руками Надежда. Потом стала расправлять мешок, чтоб Володе удобней было высыпать туда картошку.
Словом, работа теперь вроде бы даже перестала у них походить на работу, а беда на беду. Так, небольшое огорчение, о котором и говорить много не стоит…
Закончили они выносить картошку уже в темноте, при электрическом свете. Бочки решили оставить на завтра - воды в погребе было не так уж и много, чуть выше щиколотки, так что особого вреда за ночь она не причинит.
Афанасий ненадолго зашел в дом, чтоб помыть руки, передохнуть. Из горницы дохнуло на него сырым картофельным запахом. Потолок и стенки покрылись паром, замокрели. Анна Митрофановна разгребала ухватом картошку по всему полу, оставляя лишь узенький проход в боковушку, где попискивал Петька. Увидев Афанасия, она опять начала жаловаться:
- И куда ее теперь девать, ума не приложу?
- Можно к нам в погреб, - предложил Афанасий, - пусть только просохнет.
- Зачем это к вам? - вспыхнул, запротивился Володя. - Пока полежит под кроватью, а там свой налажу.
- Ох, наладишь ли? - засомневалась Анна Митрофановна.
- Налажу, мать, налажу, не велика задача!
- Ну, смотри, - Анна Митрофановна прислонила в уголок возле печи ухват и принялась накрывать на стол, достала даже из холодильника бутылку вина. Но Афанасий отказался от угощения и начал собираться домой:
- Пойду помалу, а то моя будет волноваться.
- Дядь Афанасий, - кивнул на бутылку Володя, - оставляешь в беде!
- Ничего, справитесь, - усмехнулся Афанасий и уже пошел было к двери, но на минуту задержался и спросил Анну Митрофановну: - А вы на зиму картошку в яму закапывали?
- Закапывали, а как же, - ответила та и насторожилась.
- Надо бы проверить. Вдруг и там вода.
- Ну, это ты, дядь Афанасий, брось, - вмешался в разговор Володя. - Картошка у нас за сараем закопана, а там место высокое - воды быть не должно.
- И все-таки проверить не мешало бы, - уже понастойчивей посоветовал Афанасий.
- Ох ты господи! - совсем разволновалась Анна Митрофановна. - А ведь и правда, придется откапывать: Володька яму выбухал в два метра.
Володя еще немного посопротивлялся, поспорил, а потом отступил, боясь, наверное, расстраивать мать:
- Ну, ладно, откопаем. В субботу подмогнешь, дядь Афанасий?
- Конечно, подмогнем, - ответил тот, имея в виду и себя, и Екатерину Матвеевну. Работа с ямой на холоде предстоит тяжелая, и тут надо наваливаться гуртом.