- Ах, все-таки познакомишь? Вот спасибо. Я вас умоляю… - Натуся распалилась: - А если я этого сопляка выставлю за дверь?
Дочь пожала плечами.
- Мама, ты, пожалуйста, не волнуйся, но… мы с Петей все равно теперь муж и жена. И заявление уже подали.
- Что?
Натуся, как следует, отхлестала ее по щекам. Потом повалилась на тахту, заревела в голос. Аня успокаивала ее: "Мама, ну, мама. Не надо… Ты посмотришь. Он хороший".
На следующий день привела этого Петю. Тощий парень, в очках, в свитере до колен - типичный студентик. Он был с нею достаточно вежлив, однако не слишком лебезил - нынче все они корчат из себя бог весть что, разыгрывают независимость… Натуся, в свою очередь, не стала кидаться на шею будущему зятю, разговаривала сдержанно, даже сухо. Дала ему понять, что Аня могла бы рассчитывать и на лучшую партию.
Потом состоялось знакомство с его родителями. Что ж, они произвели на нее неплохое впечатление. Солидные люди, большая квартира…
Да и что она могла поделать?
"Мы все равно теперь муж и жена".
Откровенно говоря, Натусю одолевало любопытство: как умудрились, когда успели?
У нее имелось на сей счет одно подозрение.
Иногда Натуся не ночевала дома. Она ночевала у подруги, тоже с телевидения. У нее, у этой подруги, порой случались какие-то страхи. На нервной почве, теперь ведь все сплошные психи. Она боялась одна оставаться ночью в квартире. И умоляла Натусю прийти. Не могла же Натуся отказать своей близкой подруге!..
Она все это давным-давно объяснила дочери. Про подругу. И в тех случаях, когда у подруги опять возникали страхи, Натуся предупреждала Аню, что сегодня домой не придет.
"Хорошо, мама", - говорила дочь.
Правда, оттуда, от подруги, Натуся еще звонила попоздней: проверяла, дома ли Аня, что делает.
"Занимаюсь, мама", - спокойно отвечала дочь. Либо: "Смотрю телевизор".
Но однажды, когда Натуся позвонила домой от подруги, телефон очень долго не отзывался. И она уж было встревожилась. Однако, наконец, трубку взяли. "Да", - сказала Аня, но голос был очень странен. "Аня, это ты?" - "Да, мама". - "Что ты делаешь?" - "Ничего…" - "А почему ты так долго не подходила?" - "Я уже спала, мама".
А было всего лишь десять часов.
Натуся встревожилась и, не посчитавшись с подругиными страхами, нагрянула домой.
Однако ничего подозрительного в квартире она не обнаружила. Аня спала.
И все же подозрение осталось…
Да что теперь размышлять об этом?
Она еще издали, подъезжая к остановке, увидела дочь.
И порадовалась тому, как заметна, как отлична она среди людей. Притом не ростом, не статью - наоборот, крохотностью своей, изяществом, даже игрушечностью. Ведь она очень маленькая - в мать. И в том имелось много преимуществ. Это льстило мужчинам. Это умиляло женщин. И таило в себе продолжительность такого вот девчоночьего вида, потому что, как всем известно, "маленькая собачка - до старости щенок".
Это Натуся знала по собственному опыту: вот ей уже сорок один, а где она ни появись - "Девушка, вы крайняя?", "Не опускайте пятачок, девушка", "Девушка, а, девушка!.."
- Что в школе?
- Ма-ама…
- Ну, в университете. Извини.
- Семинар был. А еще… - Аня оживилась. - Знаешь, у нас сегодня проводилось такое занятие по языку: одни студенты были вроде бы гидами, а другие представляли иностранцев. И задавали гидам всякие вопросы…
- Я вас умоляю, - восхитилась Натуся.
Они вошли в магазин. Левый угол был завален коврами. Судя по всему, машинной выделки, недорогими. Угол осаждала толпа: бородатые мужчины в сапожищах, неряшливые женщины в пестрых юбках, вокруг орава детей. Цыгане. Все они отчаянно галдели, размахивая приглашениями для новобрачных.
- И вот, представляешь, - продолжала Аня, - одна девочка меня спрашивает: "А почему у вас…"
- О-ох, - Натуся схватилась за грудь. Обмерла.
- Что, мама? - испугалась дочь.
- Я не могу… Ты посмотри!
Они сейчас поравнялись с обувным отделом.
И там, на полках, под надписью "Для новобрачных и юбиляров" стояли рядком туфли. Дамские туфли. Они отливали рубиновым лаком, голубоватым перламутром, свежей майской зеленью. С бантами и пряжками времен Людовиков. И все они были на широких граненых каблуках.
- Я не могу, - повторила Натуся, протискиваясь к прилавку. - Скажите, это Франция?
- Да.
- Аня, садись, - распорядилась Натуся. - Красные. Тридцать четвертый. Вот пропуск.
Продавщица раскрыла коробку.
- Ну, как? - озабоченно справилась Натуся, когда дочка примерила.
- Хорошо, но… - Аня оглянулась, и в глазах ее Натуся прочла: "Но ведь это сто сорок рублей!"
- Выпишите чек.
На контроле туфли еще раз придирчиво сопоставили от каблука до носка, бережно завернули в шелестящую бумагу, сложили в коробку, перевязали бечевой.
- Спасибо, мама.
- Погоди-ка… - Натуся медлила, не отходила от прилавка. Лицо ее сделалось задумчивым. Она наклонилась к контролерше, зашептала искательно. - Дорогая, милая! Можно еще пару? Я даже мерять не буду - у нас одна нога…
- Пожалуйста, - сказала контролерша. - Этот размер не очень берут… Но вы хотите такие же?
- Да-да, - подтвердила Натуся.
Контролерша едва заметно улыбнулась.
- Платите.
Натуся ринулась к кассе.
- Ты не возражаешь? - уже потом спросила она, когда пошли дальше по магазину, размахивая одинаковыми коробками. - Ведь все равно ты на свадьбе будешь в белых. А после… где нам вместе бывать? У тебя свое, у меня свое.
Больше ничего путного в этой Аладдиновой пещере не оказалось.
Но они еще зашли в отдел подарков, который помещался неподалеку, в соседнем здании. Натуся хотела купить подарок жениху, Пете. Что-нибудь изысканное, но недорогое: на дорогое уже не оставалось денег.
А что?
Она с унылой миной оглядывала прилавки - все эти жухлые галстуки, корявые сорочки, нелепые кашне… Набор носовых платков - нельзя, к слезам это… Янтарные запонки - фу… Вазочки, шкатулочки - это не мужское…
Над самым ухом Натуси вдруг заиграла музыка: "Пусть всег-да бу-дет солнце, пусть всег-да бу-дет небо…"
Очень странная музыка: металлические, отрывистые, тонкие звуки - будто из шарманки. Бывают такие детские шарманки: крутишь ручку, а она играет без конца одно и то же, одно и то же.
"…пусть всег-да бу-ду я".
Мужчина, стоявший у прилавка рядом с Натусей, расхохотался. От него разило винищем.
Но Натуся все же заинтересовалась:
- Что это?
Пьяный мужчина с готовностью щелкнул пружинкой: "Пусть всег-да бу-дет солнце, пусть всег-да…" - затренькало у него в руке.
- А что это? - удивилась Натуся.
- Зажигалка, - сказала продавщица, выложив на прилавок очень симпатичную вещицу, сверкающую никелем.
- Наша?
- Наша.
Натуся взяла зажигалку, осторожно нажала пальцем рычажок.
"Пусть всег-да бу-дет солн-це…"
Пьяный заржал, откинув голову.
Натуся не выдержала - рассмеялась вместе с ним. Очень уж забавна была эта вещица.
- Аня! - позвала она дочку, которая поодаль смотрела сквозь витрину на улицу.
- Что? - Аня подошла.
- Взгляни, какая прелесть… - Натуся снова нажала рычажок, и опять сыграла музыка. - Я куплю это Пете. Зажигалку.
- Мама… но ведь он не курит.
- Заку-урит… - посулил пьяный.
- Он не курит, - повторила Аня.
Натуся разочарованно положила зажигалку на прилавок.
Они вышли к остановке. Стояла длинная очередь.
- Куда теперь - на Кутузовский?
- Можно на Кутузовский, - согласилась Аня. Троллейбуса в виду не было.
- Погоди, я сейчас, - сказала Натуся.
Она вернулась в магазин и купила музыкальную зажигалку.
Свадебный кортеж должен был, по уговору, прибыть за невестой в четырнадцать тридцать.
Невеста была готова.
Она стояла у окна, опершись локтями о подоконник. Не потому, что высматривала в нетерпенье: их окна все равно выходили во двор, ничего не увидишь. А потому, что сесть ей было нельзя - изомнется платье. Аня уже целый час томилась у окна в такой вот неудобной позе. И чтобы не терять времени зря, читала горьковскую "Мать" на японском языке. Аня изучала японский.
А Натуся, провозившаяся полдня с подвенечным платьем дочери, сидела сейчас перед трельяжем и лихорадочно, торопливо делала себе лицо. Лицо еще было густо, будто сметаной, измазано кремом, а тут - телефонный звонок…
- Подойти? - спросила Аня.
- Нет. Я сама.
Запахнув халат, Натуся выбежала в переднюю.
- Да… я - у…
По телефону она выговаривала "я" как "мяу".
- Подожди… - Она дотянулась до двери и прикрыла ее плотней. - Ну, здравствуй… Что?.. Конечно, нет. У нас свадьба, ты же знаешь… И завтра тоже. Два дня…
В ее тоне было отчетливо высокомерие. Она говорила так, будто сама нынче выходит замуж. Именно за ней, Натусей, приедут сейчас три "Волги" с обручальными кольцами на дверях, переплетенными на олимпийский манер.
- Не знаю. Вряд ли… Ну, может быть, во вторник… Что? Я вас умоляю… Хорошо, передам… Послушай, мне очень некогда. Понимаешь?.. Да-да. Пока.
Натуся снова уселась перед зеркалом, сняла крем, стала пудриться.
- Тебя поздравляют, Анечка, все поздравляют, - сообщила она. - Это с телестудии.
- Спасибо, мама.
Натуся положила голубую тень выше век, черкнула карандашом уголки глаз, нарисовала губы. Все это она делала очень искусно, быстро, рукой безошибочной и вдохновенной.
В одной из косых створок трельяжа отражались стенные часы. На них было без четверти два. Теперь Натуся могла быть уверена, что все успеет. Ведь ей оставалось лишь одеться.
В другой створке была Аня.
Она по-прежнему сосредоточенно вчитывалась в свои японские… эти… фигли-мигли. Ее худенькая шея была напряжена, пальцы прижаты к вискам, а ресницы часто поднимались и опускались: будто она читала страницу не с боку на бок, а сверху вниз; или так и читают по-японски?.. Ресницы были длинные, густые.
Натуся перевела взгляд на среднюю створку зеркала. Увидела себя.
Что ж, а ведь у нее самой ресницы не хуже. Нет-нет, не хуже… И вообще, если говорить откровенно, совсем откровенно, - то она, Натуся, красивей своей дочери. Старше, конечно (кто с этим спорит?), - но определенно красивей. И вроде бы похожи они друг на дружку - соседи иногда их путают, - а все-таки она, Натуся, красивей. Лицо у нее тоньше, благородней, породистей, что ли… А у этих нынешних девчонок, почти у всех, есть какая-то грубоватость в лицах. Умны чересчур. Слишком учены.
Натуся, вздохнув, поднялась и сбросила халат.
- Горь-ко! Горь-ко! Горь-ко!..
Гости требовали подсластить им питье. И хором скандировали это "горь-ко!".
Натуся, которая давно не бывала на свадьбах, заметила, что теперь кричат по-иному. Прежде орали в разноголосицу, тянули: "Го-о-орько-о!.." А вот теперь - отрывисто, дружно, молодцевато, будто на хоккее: "Шай-бу! Шай-бу!"
Хотя нынешним вечером - в первый свадебный вечер - за столом собрались весьма почтенные люди: мужчины с лысинами либо сединами, с брюхами либо незавидной худобой; достойные дамы в строгих платьях и с настоящими камнями в перстнях и серьгах. Но все они дружно требовали: "Горь-ко!" и Натуся кричала вместе со всеми: "Горь-ко! Горь-ко!.."
Жених и невеста повернулись друг к другу.
Натуся подалась вперед. Ей было очень интересно посмотреть, как они будут целоваться. Ее одолевало любопытство: умеет ли целоваться Анька, ее дочь?
Но застольный поцелуй новобрачных выглядел совершенной формальностью. Губы их лишь на секунду сблизились. Тем не менее все захлопали в ладоши и выпили за здоровье молодых.
Натуся залпом осушила бокал шампанского.
- Вы позволите?
Сосед справа галантно накренил бутылку.
- Ой, не знаю… Спасибо. Только немножечко.
Вообще-то Натуся, собираясь на свадьбу, твердо решила не напиваться. Это было бы неудобно: в чужом доме, среди чужих людей. И кроме того, она - мать невесты. Ей надлежит сегодня выглядеть не менее солидно, чем все эти грымзы в серьгах.
Однако сосед справа ухаживал за ней заботливо и настойчиво. Симпатичный такой дядечка: седой, а не лысый. К сожалению, Натуся не знала его имени и отчества. И не знала, кто он такой. Но уже определила, что он тут был один, в отличие от всех остальных, рассевшихся супружескими парами. И догадалась, что, может быть, его нарочно подсадили к ней, чтобы он за ней ухаживал, не давал ей скучать. Ведь Натуся никого не пригласила на свадьбу из своих. Родственников в Москве у нее не было. А звать кодлу со студии? Я вас умоляю…
- Друзья! - Владимир Игнатьевич поднялся с бокалом. В голосе его была торжественность. - Мы только что выпили за здоровье молодых. И мы еще сделаем это неоднократно. А сейчас позвольте мне произнести тост, обращенный к родительнице невесты, - дорогой Наталье Александровне…
Он еще долго говорил всякие приятные слова. Однако Натуся ничего не слышала. Она растроганно сморкалась в платок.
Аня выбежала из-за стола, обняла ее, расцеловала. А следом подошел Петя, облаченный в черную тройку, и тоже, немного смущаясь, поцеловал ее в щеку.
Она сама долила свой бокал и, благодарно кивая, выпила.
- Вы позволите? - тотчас поднес бутылку бравый ухажер.
- Да… то есть… А вы сами что пьете? - справилась она.
- Я пью водку. Водку, одну только водку и ничего, кроме водки.
- Да? - обрадовалась Натуся. - Тогда и мне водку. У меня от шампанского… голова ходит.
- Пожалуйста, Наталья Александровна. И вот рекомендую - салат. - Он налил ей водки, положил салата.
- А вас как по батюшке?
- Николай Авдеевич.
- Ну, так будем знакомы, - Натуся протянула ему ручку.
И они, по случаю состоявшегося знакомства, сепаратно выпили.
- А вы кто? - напрямик осведомилась Натуся. Она не церемонилась с мужчинами, зная, что они этого не заслуживают.
- Я? Сосед.
- В смысле - мой сосед?
- Нет. Ольги Степановны и Владимира Игнатьевича. Живу этажом ниже.
- Но чем вы занимаетесь?
- Филуменистикой.
- О-о, - протянула почтительно Натуся. - Это что-нибудь такое, да? - Она приложила палец к губам. Аня говорила, что сам Владимир Игнатьевич и его знакомые, которые будут на свадьбе, работают в номерном институте.
- Филуменистика - это спичечные этикетки, - пояснил Николай Авдеевич. - Я собираю спичечные этикетки.
- Ха-ха-ха… - запрокинув голову, расхохоталась Натуся. Она ценила остроумных людей. - Я вас… ха-ха-ха… умоляю!
При всей своей малюточности и хрупкости, Натуся обладала очень громким, баритональным и резким смехом. Поэтому все за столом обратили внимание на этот смех.
Аня тоже: она с тревогой посмотрела на мать.
- Ей-богу, - подтвердил Николай Авдеевич. - То есть, раньше я работал. Вместе с Владимиром Игнатьевичем. Мы с Володей давние друзья… А теперь я на пенсии. Уже год. Остались - этикетки. Между прочим, это далеко не пустячное дело…
- На пенсии? - поразилась Натуся. - Но ведь вы еще совсем молодой!
Николай Авдеевич пожал плечами.
- А где ваша… - начала было Натуся.
Но сосед слегка коснулся ее локтя, прерывая беседу.
Оказалось, что один из гостей - тот, что с незавидной худобой - заканчивал проникновенный тост за здоровье родителей жениха, Ольги Степановны и Владимира Игнатьевича.
Натуся первая, даже не дав тому договорить, зааплодировала и, первая же, поднявшись с места, демонстративно выпила до дна. Ей хотелось, чтобы все видели, как глубоко она уважает породнившихся с нею людей, сватьюшку и свата.
И все это увидели.
Потом за столом снова зажужжали разговоры.
- А вы, Натальи Александровна, кажется, работаете на телевидении? - в свою очередь спросил Николай Авдеевич.
- Да, ассистентом режиссера.
- Должно быть, это очень интересно?
- О-очень! Как вам интересно - так и нам.
- Нет, почему же… - Он поспешил засвидетельствовать свою лояльность. - Бывают очень хорошие передачи. Ка-вэ-эн, потом этот… "Кабачок". Иногда неплохие постановки…
- Я вас умоляю, - согласилась Натуся. Но в голосе ее уже слышалось тайное злорадство: - А как вам понравилась передача "Магнитное поле в вакууме"? Блеск, правда? А это… "Испарение и конденсация"? Здорово?
Николай Авдеевич моргал смущенно.
- Не видели? Так я, к вашему сведению, этим и занимаюсь. Учебная программа. Вы не видели, и другие не видели, и никто не видел. И мои бы глаза не глядели - да приходится…
- Ну-ну. Это - очень полезные передачи. Ведь есть студенты, особенно заочники, которым необходимо…
- Чихали они на все это. Они футбол смотрят. И Грету Гарбо по четвертой программе.
Натуся пылала негодованием. Она сама потянулась за бутылкой, налила себе и соседу.
- Постановки? Сплошная халтура. Вы бы побывали у нас на репетициях. Прибегает актер с киностудии - снимался там, весь в мыле, - а вечером ему еще в театре играть. Прямо в ожидалке плюхнется в кресло, партнер напротив, и пошли бубнить роли. А за соседним столом - другой спектакль…
Какой-то гость уже несколько раз поднимался с бокалом в руке: вероятно, он имел намерение произнести тост.
Однако Натусин голос, покрывавший теперь все остальные голоса, заставлял его снова садиться на место.
Она оказалась в центре внимания. Ей уже задавали вопросы со всех сторон, и она едва успевала на них отвечать:
- Что?.. Надоел? А кому он не надоел? Самому себе не надоел - потому что ням-ням хочется…
- Господи, да ведь это все - пленка! Сплошная пленка, крутят и крутят - а они дома сидят, чай пьют. Только не чай, конечно…
- Какая пересадка? Да что вы!.. Он просто занимает: сзаду наперед… - Она даже показала, как это делается. - За-ни-мает… Спереди-то это незаметно!
Аня, оказавшаяся вдруг рядом с Натусей, нежно обняла ее. И зашептала в ухо: "Мама, не надо… и, пожалуйста, не пей больше".
Шифоновая фата, что была на ней, щекотала Натусе шею: она поежилась, засмеялась, шутливо оттолкнула дочку:
- Да ну тебя! Иди-ка к своему… Нет, постой. А где музыка? Почему нет музыки?
- Мама, не надо…
Натуся, однако, уже кричала:
- Петенька! У вас есть музыка? Ну, какая-нибудь…
- Да-да. Есть.
Жених кинулся в угол, где стоял магнитофон. Наверное, он просто забыл о том, что нужно завести музыку и начать танцы.
Забренчали гитары, зазвенели тарелки, застучал барабан. Юношеские голоса - наивные, чистосердечные - затянули песню.
- Фу, битлы, - сморщилась Натуся.
Но сосед, Николай Авдеевич, уже встал и, одернув манжеты, поклонился ей.
Танцевал он, прямо скажем, паршиво. Он, видно, предполагал, что это танго, а это было совсем не танго. Да уж ладно. Натуся боялась только, что он наступит на ее новые красные туфли.
Добрый почин нашел последователей. Петя повел Аню. Владимир Игнатьевич - Ольгу Степановну. А тот, которому так и не дали произнести тост, утешился тем, что вывел танцевать свою жену. И еще поднялась какая-то пара…