Впрочем, все здесь и подсказывало, что люди шли напролом, торопясь. Пни не корчевали, подрезанные стволы валили набок, прямо в упругие объятия других деревьев. Лишь бы пробиться: зима сравняет и сгладит все шероховатости, настелет сорок снежных слоев - скатертью дорога, и по зимнику к дальней буровой пройдет караван машин…
То зимой.
А в данный момент натужно ревет трактор. Брызжет из-под гусениц острая щепа. Колкие ветки стегают наотмашь. Трясет, швыряет в стороны…
Гайдамович сел спиной к трактору и, придерживая руками края капюшона, заслонил лицо. Глядел в амбразуру.
Просека, сужаясь, медленно уходила вдаль. Позади саней с озорным свистом выпрямлялись молодые еловые тростинки. Выскакивали коренастые пни в затейливом убранстве поганого гриба. Появлялись настоящие грибы - с пень вышиной, досыта изъеденные червем. Багряной росой высыпала брусника. Широкими кругами шла рябь по замутненным лужам. Уползала одна лужа, другая. Все уползало…
Что-то зеленое, полосатое лежало в луже.
Гайдамович встрепенулся, напряг зрение, ахнул. Его как ветром сдуло с саней. Догнал трактор. Размахивая руками, старался перекричать мотор и грохочущее лесное эхо:
- Стой, стой! Остановитесь, я вам говорю…
Трактор замер. Яша, улыбаясь, выглянул из дверцы.
Попирая лужи бродовыми сапогами, Гайдамович бежал по просеке в обратном направлении.
Он долго, сдвинув брови, со всех боков осматривал оброненный арбуз. Арбуз оказался целым. Гайдамович, дыша тяжело и порывисто, то ли от бега, то ли от пережитого волнения, вернулся к саням.
Улыбающийся Яша выглядывал из дверцы.
- Не заметил бы, потеряли бы - в другой год на дороге росли бы.
- Здесь вырастут! - буркнул Гайдамович, заталкивая арбуз под брезент к остальным. И вдруг изошел стоном: - О-ой…
Из-под брезента глянула на него разинутая алая пасть расколотого арбуза. Розовая слюна текла из пасти… И в другом месте темной влагой набухал брезент. Прощупывалось липкое, скользкое…
- Что вы наделали? - кинулся к трактористу Гайдамович. - Я же вам говорил черным по белому ехать осторожно, самый тихий ход… Что вы наделали, а?
Яша взглянул. В робости почесал затылок:
- Я ведь и так осторожно… Дорога. Дальше хуже будет. Ехать дальше?
Гайдамович ничего не ответил. Сел на сани, нахлобучил капюшон.
Ехали дальше.
Через час просека уткнулась в речку. Никудышная такая лесная речка - ручьишко в пять шагов шириной. Проезжая здесь зимой, Гайдамович даже не догадывался о существовании речки - зима и ее сровняла с землей. А теперь, пожалуйста вам, речка - воды по колено, обрывистые берега…
- Тряхнет, - пообещал Яша.
- Что? - возмутился Гайдамович. И задумался. Он долго стоял и думал. Потом вернулся к саням, откинул брезент, взял под мышки по арбузу и зашагал к речке. Перешел ее вброд, хлюпая бродовыми сапогами, положил арбузы на землю и опять - вброд через речку…
Яша вздохнул, заглушил мотор.
Огромный шар солнца скатывался к горизонту. Солнце, уже осеннее - красное и холодное, было похоже на разрезанный пополам арбуз. Алым соком перепачканы края облаков, алый сок стекает на вершины сосен. Солнце заходит.
А Гайдамович и Яша все таскают через речку арбузы, складывают кучей на другом берегу.
Было уже совсем темно, когда трактор, рыча как зверь на всю окрестную тайгу, переполз русло. Вытащил за собой сани. И снова замолк.
Гайдамович и Яша развели костер на берегу. От усталости едва шевеля челюстями, пожевали хлеба, копченой рыбы. Гайдамович после долгих колебаний принес из кучи расколотый арбуз и отдал Яше.
- Спасибо, - сказал Яша, зарываясь всем лицом в прохладную, освежающую мякоть. - Думал, сегодня приедем, - добавил он немного погодя. - Завтра приедем.
- Послушайте, вы не в курсе дела, откуда взялся этот новый директор конторы? - не выражая особого интереса, поинтересовался Гайдамович.
- Шурганов? Алексей Николаевич? Я же с ним три года на Среднем Тимане работал. Он там был директором конторы, а я - трактористом…
- Насчет вас мне безразлично, - успокоил Яшу Гайдамович. - А его как - перевели или сняли?
- Сняли и перевели, - объяснил Яша. - Он там по финансовой части проштрафился, Алексей Николаевич. Без денег клуб построил. Денег, значит, на клуб предусмотрено не было, а он построил. Ну, инспектора из райфо и прижали…
- Ха, так я и знал с закрытыми глазами! - не скрыл торжества Гайдамович.
Яша отер рукавом мокрые от арбузного сока скулы, улыбнулся:
- Я в том клубе с Агнюшкой познакомился… Это у меня жена - Агнюшка.
Громоздкие тракторные сани влачились по просеке. Они цеплялись за пни, кренились в колдобинах, утопали в трясине и снова спотыкались о пни.
На санях лежал брезент, под брезентом хрустело и чавкало. Розовая жижа обильно текла с саней, мокрый след тянулся за санями. Густые тучи лесных мух - зеленых, черных и даже фиолетовых - с ликующим жужжанием сопровождали этот унылый транспорт. Мухи вились над санями, атаковали брезент, плотными роями устилая орошенную землю. Они шумно наслаждались дармовой кормежкой и, вероятно, упивались тонким запахом, столь необычным в этих местах, где не пахнут даже цветы.
Мухам было хорошо.
А Гайдамович сидел на санях, скользя безучастным взглядом по мельтешащим стволам и веткам еловой чащобы. Порой он еще вздрагивал телом, уловив квакающий звук, - звук обозначал, что еще один арбуз рассыпался на куски. Но Гайдамович уже на все махнул рукой и теперь только отмахивался от мух.
Он отмахивался от проклятых мух и в десятый раз, беззвучно шевеля губами, повторял, что именно он скажет, когда его спросят, куда девалась одна тонна арбузов. Он все скажет!..
В неровное тарахтенье трактора вплелся другой - уверенный и ровный гул. Над острыми ажурными верхушками елей возникла еще одна острая ажурная верхушка. Выше всех.
Это была семнадцатая буровая.
Там, на буровой, сквозь шум дизелей и насосов, тоже заметили новый звук.
Распахнулась дверь бревенчатого жилого домишки, и оттуда посыпались как горох. Кто в шапке, а кто без шапки, кто обутый, а кто прямо с постели - так и чешет босиком. По дощатому трапу сбегал бурмастер Карый. А с самого верха металлической вышки машет руками верховой.
Подбежали, обступили, кричат - кто кого перекричит:
- Здравствуйте!.. Каким таким попутным ветром?.. Привет, братцы!..
- Ох, давно я людей не видал! - стал восхищаться небольшой такой курносый парнишечка. - Покажитесь, какие вы есть, люди?
- А мы что - нелюди? - поправил его другой буровик.
- Так тоже, конечно, люди, - восхищался парнишечка. - Только ты мне, к примеру, уже надоел хуже горькой редьки.
- Как же вы сквозь лес продрались? - спросил буровой мастер Карый.
И при этом все с нескрываемым уважением посмотрели на одного гостя, на другого гостя.
Один гость, тракторист Яша, стоял и застенчиво улыбался и размазывал мазут по щеке.
Другой гость, экспедитор Гайдамович, как ехал сидя на краю саней, с поднятым капюшоном, так и сидел теперь на краю саней, с поднятым капюшоном. Только сухие пальцы его рук, до крови иссеченные хвоей, очень тесно переплелись, похрустывали и шевелились, разговаривая о чем-то между собой.
Должно быть, буровиков озадачило или же обидело молчание гостей, потому что они тоже примолкли, стали удивленно переглядываться.
А бурмастер Карый шагнул к саням, сдернул брезент, нагнулся.
Остальные буровики шагнули за ним и тоже нагнулись.
- Мать честна! - воскликнул небольшой курносый парнишечка.
- Мать… - поразился другой.
И тут началось что-то невообразимое.
Могучий хохот грохнул по опушке. Бурмастер Карый хохотал, запрокинув голову, ухватившись за грудь, колыхаясь, будто его не держат ноги. Курносый парнишечка едва не катался кубарем по земле. Остальные надрывали животы, каждый по-своему, кто во что горазд:
- Аха-ха-ха-ха-ха…
- Ыхи-хи-хи-хи-хи…
- Ох, не могу!..
Так они смеялись без передышки уже минут пять, а может быть, и больше. И уже заметались в лесу потрясенные птицы. И уже пятнистая чья-то собака, оседлав испуганный хвост, с визгом бросилась прочь.
Лишь тогда кто-то спохватился, а потом спохватились остальные.
Тракторист Яша медленно повернулся и полез в кабину своего трактора. А Гайдамович повалился локтями, лицом на мокрый, замызганный брезент, и сутулая спина его мелко, беззвучно тряслась…
Однако в тех санях, в том невозможном месиве, удалось обнаружить несколько арбузов, уцелевших чудом.
Розовыми ломтями, тонкими и прозрачными, как стекло, оделили всех сидящих за дощатым столом. С благоговейным ознобом коснулись зубы хрустящих закраин. Пестрые косточки засеменили по столу.
Был арбузный ломоть вроде полумесяца. Потом все ущербней делался он, все таял - до тонкого новорожденного месяца, до самой что ни на есть корки.
Иные, между прочим, ели с хлебом. Тем больше досталось.
- У моего деда на баштане ох и кавуны! - вспомнил курносый парнишечка. - На вкус - в точности как этот.
- Может, с того баштана и есть, - высказал предположение сосед.
- А чего же? - обрадовался парнишечка. - Видать, с того самого. У меня дед на колхозном баштане сторожем. В Астраханской области.
Гайдамович, который сидел со всеми вместе, хотя и отрекся от своей арбузной доли, хотел уже дать разъяснение, что арбузы получены не из какой не из Астраханской области, а из области Черниговской, где, между прочим, он сам, Гайдамович, имел такое счастье родиться. Но зачем ему отнимать радость у молодого человека?..
Кроме того, нужно было собираться в обратный путь. И еще предстояло совершить одно важное дело. Гайдамович, с одной стороны, и буровой мастер Карый, с другой стороны, сели составлять акт о плачевной судьбе одной тонны черниговских арбузов, подлежащих списанию.
- Душа-дорогуша, - затосковал вдруг бурмастер Карый, - на кой черт вся эта писанина? Даже как-то рука не поднимается. Давай лучше я тебе сию же минуту выдам расписку, что получил одну тонну арбузов в целости и сохранности до последнего хвостика, а?
- Послушайте, - возмутился Гайдамович. - Мало того, что вы меня осмеяли с ног до головы, так вам еще хочется, чтобы я, как тот Филькин, представлял подложные грамоты?
- Ну ладно, ладно, - заворчал пристыженный бурмастер. Рука у него все-таки поднялась, и он изобразил в конце акта закорючку. - Насчет смеха уж не серчай: одичали малость, в лесу живем…
Он вздохнул, оглянулся на своих малость одичавших товарищей, повторил:
- В лесу живем… Ты насчет смеха не обращай внимания. Ты лучше, душа-дорогуша, обрати внимание, какие они все веселые сегодня, будто именинники. Думаешь, они из-за арбуза именинники? Думаешь, им арбузы нужны? Не нужны им эти арбузы!..
"Я так и знал, - горько усмехнулся Гайдамович. - Я так и знал, что эти арбузы нужны им, как мне шишка на ровном месте…"
- Им радостно, что про них не забыли, - продолжал бурмастер Карый, - что вспомнили про них, понимаешь? Это для человека самое главное, - главнее хлеба, - чтобы о нем помнили, не забывали. Тогда человек может горы с места своротить!..
Бурмастер решительно встал, и по виду его можно было предположить, что он тут же отправится со своей бригадой сворачивать горы. Тем более что вся бригада уже плотно обступила его. Но взамен этого Карый вынул из кармана записную книжку, заглянул в нее и сказал:
- Ты, пожалуйста, передай директору конторы товарищу Шурганову, что бурение скважины мы закончим на месяц раньше, к седьмому ноября - к самому празднику… Такое наше обязательство - значит, обязательно будет.
И все кивнули: "Это уж обязательно".
- Так и передай… Ну, а лично с тобой, браток, у меня разговор будет короткий.
Бурмастер шагнул к растерянному Гайдамовичу, сгреб его потуже и трижды чмокнул в заросшие седой щетиной щеки.
1958
Дочкина свадьба
- Мы думаем так: свадьбу нужно сыграть в два вечера, - сказал Владимир Игнатьевич. - Иначе просто всех не усадить. Квартира у нас не маленькая, но нынешние габариты явно не приспособлены для… подобных торжеств.
Да, квартира была большая. Натуся догадалась об этом, хотя ей и не показывали всех комнат, а сразу повели сюда, в гостиную, где на приземистом столике у дивана был сервирован чай. Однако еще в передней она увидела: двери, двери… Комнаты четыре.
- Вот, попробуйте безе, - придвинула к ней вазочку Ольга Степановна. - Своей стряпни. Не знаю, удалось ли?
- Спасибо. - Натуся грызнула невесомый шарик, заверила: - Удалось.
Гостиная была уютной и светлой. Ну, мебель, конечно, обычная, стиля "все как один". И цветы в прибалтийских горшочках. Но стена, что против Натуси, была увешана сплошь старинными миниатюрами - круглыми и овальными, в затейливых рамочках вон, кажется, Наполеон в белой жилетке, а вон та красавица с локонами очень похожа на пушкинскую жену. Натуся как-то заходила в антикварный магазин на Арбате, искала хорошие бусы и видела под стеклом прилавка эти штучки, заменявшие в старину фотографии - но, обратив внимание на цены, ужаснулась. А тут их целая коллекция. Хобби?..
- Стало быть, в два вечера, - продолжил Владимир Игнатьевич. - В первый вечер соберется старшее поколение: дедушки, бабушки, дяди, тети, родня словом. Ну, кое-кто из сослуживцев…
- И ваши, разумеется, - уточнила Ольга Степановна.
Натуся махнула рукой.
- Вот. А на следующий день - молодежь. Пусть уж гуляют, как бог им на душу положит. Все-таки их тяготит присутствие старших… хотя проблема отцов и детей у нас исчерпана, - доверительно заявил хозяин.
Ольга Степановна рассмеялась:
- А мы, несчастные предки, отсидимся на кухне. Будем посуду мыть.
- Договорились? - Владимир Игнатьевич воодушевленно потер руки.
- Да, конечно, - сказала Натуся. - Но, видите ли…
Она вдруг отчаянно шмыгнула носом, из глаз ее брызнули слезы. Натуся поспешно отвернулась, достала из сумки платок, стала утирать им щеки, нос, подбородок.
- Господи, голубушка, что вы? - встревожилась и даже встала с места хозяйка. - Хотите элениум?
Натуся опять махнула рукой. Не надо. Сиди, мол.
Она сама привела себя в порядок, откашлялась, щелкнула замком сумки.
- Извините. Я вас умоляю… Ну, просто… ведь это все обойдется в страшные деньги! Тем более - два вечера. А я, вы понимаете… я получаю всего лишь восемьдесят рублей. У нас на телевидении совершенно идиотские ставки…
Ольга Степановна взметнула брови, приложила руки к груди: о чем вы?..
И Владимир Игнатьевич протестующе зашевелился в кресле.
- Нет-нет. Я вас умоляю… - Натуся решила все же высказаться до конца. Чтобы это не было сочтено лукавством. И того важнее: чтобы они не подумали, будто ее дочь вообще бесприданница, нищенка, золушка. - До позапрошлого года мой бывший платил алименты. И я регулярно откладывала на сберкнижку, на ее имя. Так что свадебное платье, фата - все это само собой разумеется. Девочка одета, обута. Но…
- Наталья Александровна, давайте покончим с этой темой раз навсегда, - попросил Владимир Игнатьевич. - Это совершенно лишнее. Вы должны забыть обо всем, кроме дат: восьмое и девятое, суббота и воскресенье… Разрешите закурить?
Натуся лишь указала пальцем на хозяйку дома.
- Спасибо. - Он затянулся дымом. И продолжил очень серьезно: - Скажу вам откровенно. Я отнюдь не собираюсь баловать Петьку: он на четвертом курсе, персональная стипендия. А кроме того, у него банту, в России язык довольно редкий, но в Центральной и Южной Африке имеет распространение… От приглашений отбоя нет: всякие конференции, симпозиумы. Мотается с делегациями. Уже был за границей. И кое-что парень на этом банту зарабатывает… Вот если отделиться захотят - тут мы, конечно, поможем с кооперативом. В порядке долгосрочного кредита.
- Какой кооператив? - возмутилась Ольга Степановна. - Что нам тут с тобой вдвоем делать - в футбол играть?.. Разменяемся.
Она скользнула взглядом по стене, увешанной миниатюрами. И в глазах ее промелькнула грусть.
В передней Владимир Игнатьевич лихо распластал за спиной Натуси пальто. И светски приложился к ручке.
- Ну, иди, иди, - погнала его Ольга Степановна. А Натусю, уже у двери, задержала.
- Знаете что? Ваша Аня… она… ну, словом, спасибо вам, дорогая.
Натуся не удержалась, опять всхлипнула, опять полезла в сумочку.
- Да… она очень… И поверите ли - вся жизнь для нее. И поломала все - ради нее…
Они расцеловались, хотя эта их встреча была первой.
Натуся договорилась с дочерью, что в пять они съедутся к магазину "Весна" на Мичуринском проспекте. Где все для новобрачных. Есть такие магазины и поближе к центру, но, как свидетельствовала молва, на захолустном и еще не достроенном Мичуринском проспекте была пещера Аладдина: что угодно для души. Потому все и ехали на Мичуринский.
Собственно, ничего уже и не требовалось для завтрашней свадьбы. Все было готово. Куплено, сшито, накрахмалено, отутюжено. Но во Дворце бракосочетаний Ане и ее жениху, как положено, выдали приглашения в магазин, по которым там отпускаются дефицитные товары. И было бы глупо не воспользоваться.
Троллейбус тащился вверх по бесконечному метромосту. Натуся смотрела в окно.
Анькина свадьба. Анна выходит замуж. Ее Аня. Так внезапно. Вдруг.
Ведь всего лишь полтора года назад она была школьницей с косичками. Даже в десятом не остригла кос, хотя подружки давно избавились от них. Ей названивали мальчики, но Аня отнекивалась, за полночь сидела над учебниками. Натуся редко заглядывала в дочкин дневник, а родительские собрания, как на грех, назначали в те дни, когда она была занята. Однако Натуся не сомневалась, что дочка учится хорошо.
И все же она была ошеломлена, когда на выпускном вечере Ане вручили золотой аттестат - единственный на всю школу.
Потом Аня держала конкурсный экзамен в университет, где, прямо скажем, ее золотая медаль немного стоила: на каждое место претендовали десять таких медалистов… И прошла!
Пожалуй, с этого момента обычное материнское обожание, которое, конечно же, испытывала Натуся к своей единственной дочери, дополнилось и другим чувством - уважения. Больше того, была даже некая скрытая зависть: что вот так счастливо все устраивается у Аньки, что так легко и уверенно выходит она в люди. А ей-то самой, Натусе… о, господи, кто бы знал, как все тяжко, непосильно, неуклюже у нее складывалось. Хотела стать актрисой - не вышло. Поймала мужа - оказался деспотом, сквалыгой, через год оставил ее с ребенком. Подался в какую-то Находку. Добро хоть квартиру ей оставил…
Но все эти беды и злосчастья, выпавшие на долю Натуси, окупались одним: дочь, студентка, умница, скромница.
И вот в один прекрасный день эта умница и скромница объявляет ей:
- Мама, я выхожу замуж.
Она так и села.
- Что?.. Ты с ума сошла.
- Да, мама.
- За кого-о?
- Его зовут Петя. Он с нашего факультета. Я тебя с ним познакомлю.