- Эй, вы там, "Эльбрусы!" Уточните траекторию, шельмецы! Опять мне с крыши петуха сбили! - и погрозил пальцем, но не гневно, а с улыбкой даже, как перед силой, с которой лучше не связываться. А ведь они для старца не просто нарушители, они - сокрушители. Так оно и на земле бывает, замечал Зиновьев, бандиту дружинники погрозят пальцем, а кроткого интеллигента подмикитки берут.
Корабль, однако, уже был далеко, вряд ли "Эльбрусы" услышали пожелание старца, пошалили слегка, развлеклись в своей невесомости, и теперь на облаке стало еще тише, чем было.
"Зачем он меня призвал?" - подумалось Зиновьеву. Стоит он голый, космонавты его наверняка видели, мониторы у них включены, дадут репортаж вечером по телевидению, покажут его встречу со старцем, прокомментируют.
Но зачем он его все-таки призвал сюда?
Старец тут же уловил мысленный его вопрос и дал исчерпывающий ответ:
- Сначала у нас с тобой беседа, а потом последуют выводы, если не учтешь моего совета. Врач не рвач, понял? - скаламбурил старец. - Беседа, а потом выводы, какие? - и поскольку Зиновьев затянул с ответом, старец подсказал: - Ка-а… а дальше?
- Касательные, - неуверенно, но все-таки облегчил себе участь Зиновьев.
- Карательные, - уточнил старец. - Человек предполагает, а бог располагает.
- Что же мне теперь делать, скажите, пожалуйста, научите? - проговорил Зиновьев, топчась, ища ногами прохладное место и с удовлетворением отмечая - нашел.
- Перво-наперво помни, что все твои намерения, а пакостные особливо, станут тут же известны людям, вот как мне. Едва ты подумаешь о недозволенном, так тебя тут же и припечет. - И опять скаламбурил: - Тут же и упекут.
- Но ведь это ужасно!
- С голой задницей тебе сидеть в сауне не ужасно, а с голыми своими злокознями перед честным народом тебе ужасно? Привыкай, это моя первая тебе епитимья.
Выходит, теперь Зиновьеву лучше совсем не думать, ибо по природе своей он человек ироничный, насмешливый, анекдоты любит, и то, что за столько времени он не рассказал ни одного анекдота, для него пытка не меньшая, чем сковорода.
- А полегче нельзя чего-нибудь из вашего же ассортимента? - попросил Зиновьев.
- Здесь не дискутируют. Повторяю: не брать, не класть! В сауну больше ни шагу. Круто сменить, обновить социальное окружение.
- Как Жемчужный?
- Я т-те дам! Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе - дальше сам знаешь. Пойди в друзья к хирургу Малышеву.
- А если он меня не признает, третирует всячески?
- Начнутся в тебе перемены к лучшему, и Малышев изменит к тебе свое отношение.
- Да кто он такой, ваш Малышев, пуп земли? Чего ради я к нему стану в друзья набиваться, если у него один вариант в голове?
- Малышев мужик праведный.
Зиновьев потоптался - не жжет - и сказал смелее:
- Ничего себе праведник. Безбожник.
- Не твое собачье дело меня поправлять. - (До чего обидчив, спасу нет, привык только командовать). - Малышев честен, закон блюдет и в вере своей тверд. Златому тельцу, как ты, не поклоняется. Вопросы есть?
Зиновьев тяжело вздохнул.
- Если позволите, есть некоторые, так сказать, пожелания.
- Валяй, убивец, рвач и взяточник.
- Нельзя ли без оскорблений, хотя бы напоследок?
- Правда - не оскорбление. В двадцать недель плод уже начинает ножками сучить, а ты… - старец брезгливо махнул рукой, но, слава богу, не припек, и на том спасибо. - Валяй, говори.
- Не могли бы вы спуститься с небес на грешную землю, хотя бы на краткий срок, в командировку, по-нашенски говоря?
- Зачем?
- Присмотрелись бы к нашей жизни, оценили бы, пораскинули, может, что-то изменить надо? Глядишь, и послабление вышло бы. - Зиновьев старался подбирать слова обветшалые, взял про запас "кубыть", "надоть", "волнительно" и "благодарю за внимание". - Я осмеливаюсь полагать, что вы инда в отрыве от нашей практики властвуете, а нам тяжело, грехи наши растут денно и нощно. Вы бы постарались к народу поближе, к запросам его повнимательнее, к потребностям нашим нонешним. А то в облаках витаете, критику снизу не слышите, и потому, извините меня и не наказывайте зазря, вы несколько подустарели, да отсохнет мой грешный язык. Прошу вас хотя бы на время изменить социальное окружение, и тогда у нас с вами будет встречное движение.
- Мы подумаем. А наказ исполняй, иначе спохватишься, да поздно будет. Прощевай.
И старец плавно пошел вверх со своим столом, с телефонами и всем прочим интерьером. Зиновьев остался один на облаке посреди бездны, ужас обуял его, он закричать хотел: "Не покидайте меня, стойте!" - но в горле от страха пересохло; а облако легкое, зыбкое, края воздушные, хлипкие, вот-вот он сорвется в бездну, и тут понесло его вниз, аж в ушах засвистело, сами собой появились на нем трусы, майка, потом сорочка, брюки и пиджак и даже галстук, уже завязанный, потом ступни его с маху влезли в прохладную кожу финских туфель, и далее Зиновьев ощутил, наконец, под ногами округлость, нечто твердое и догадался - вот она, земля наша матушка, прими меня, защити и спаси.
2
Малышев поливал из ведра на руки этому подонку дворнику, смывал с них дерьмо и кровь, видел сбоку разбитое зигзагом дверное стекло, осколки поблескивали на плитках пола, а на осколках мерцала кровь, почти черная от слабого света в подъезде, вода ее разбавляла, мутная жижа плыла ему под шлепанцы, сейчас промочит, он переступил чуть назад и пониже согнулся, поднимая ведро за донышко, струя широко лилась на руки, на серые рукава дворникова халата, руки его уже отмылись, можно перевязывать, но тут удар сзади, в затылок, острый, разящий, боль так и пронизала Малышева с головы до ног. Какая же сволочь его долбанула, Чинибеков? С дворником они приятели, вместе алкашат, он и врезал, больше некому, да так сильно - чем, топором? Лопатой? И боль до того невыносимая, что железный Малышев зубами заскрипел и услышал свой тягучий стон, мык сквозь зубы, и тут же голос Марины, она вызывала "скорую", - а надо ли? Зачем суматоха, паника, ведь он даже сознания не потерял?.. Потом пошли отмахи света и тьмы, отворяли и затворяли дверь, будто ею сбивали свет, чтобы он не слепил Малышева, мрак успокаивал, но ненадолго, снова отмашка дверью и свет сжимается в сгусток, в люстру, ломит глазницы и всю голову, голос Марины крикливый, сварливый: "Не знаете хирурга Малышева, кто там у вас дежурит?!" Корила кого-то, а он досадовал - зачем? Все не так, все без меры, с избытком, а боль сковала голову и все тело, даже кровати больно, а затылок будто размозжен, стесан - топором? Лопатой? Силился ощупать голову и не мог шевельнуть рукой, потом уже прямой свет, белые халаты, шприц, комариный укус в плечо и носилки длинные, как байдарка, ему, черт побери, носилки, железному Малышеву, никогда ничем не болевшему, спортсмену, здоровяку, - потащили, покряхтывая. "Да не ногами! - вскричала Марина. - Разверните головой вперед!" Осторожно засунули в машину, щадя его, показательную сделали транспортировку, - и снова тьма, гул машины, поехали, и теперь вся боль от колес, и опять смена тьмы и света от уличных фонарей, розоватых, слегка кровавых. Снова носилки, халаты, но лица чужие, будто его в другой город привезли, и все в пелене ночного мрака. Уснуть бы покрепче и все пройдет, но голос Марины мешает, командует, слегка истерично, нельзя так говорить с персоналом. И еще шум моря - откуда море? И еще укол, уже второй, спешат. Кровоостанавливающее? Обезболивающее? Но какого дьявола медлят, почему голову не перевязывают? Или не видят, кровь заливает ему лицо, окунает его в полный мрак…
Проснулся днем от солнца и сразу понял - в больнице, и не в своей городской, а в областной, где ему приходилось и консультировать, и оперировать. Салатного цвета стены и двери на балкон, в коридор и в туалет, - особая палата, для областного начальства. Попробовал повернуть голову - ломота и боль словно током, даже от движения глазных яблок боль, шандарахнули его крепко, а за что, собственно?.. Странно однако, до сих пор не перевязали, возможно, закрытая гематома. На соседней койке послышался скрип, и над Малышевым возник старик в полосатой голубой пижаме, морщинистый и с длинной седой гривой.
- Добрый день, - сказал он звучным голосом. - Алла Павловна просила ей сообщить, когда вы проснетесь.
Малышев просипел что-то и закрыл глаза, дескать, не возражаю. Скрутило его как, надо же! Старик поднялся, постоял на месте, истратив, видимо, на подъем все силы, затем пошел словно по льду, понес себя, боясь расплескать. Послеоперационный, наверное.
Вошла сестра, неся на ладони шприц в стерильной обертке.
- Укольчик, Сергей Иванович, не надо поворачиваться! - предостерегла она, откинула одеяло и воткнула иглу в мышцу.
- Что это? - просипел он.
- Папаверин с дибазолом, Сергей Иванович.
Вот как, еще и давление подскочило вдобавок. Вскоре нянечка принесла завтрак, он попытался сесть, но она закричала: "Лежите, лежите!" и тоже все время - Сергей Иванович, Сергей Иванович. Тошнило, мутило, выпил чаю чуть-чуть, от завтрака отказался. Боль распирала череп. Дурацкое положение. Никогда ничем не болел, не лежал в стационаре за все свои сорок пять, даже больничного не брал ни разу - и вот тебе на! Досада, шум в башке непрерывный, а сосед пропал, все еще тащит себя по коридору в поисках врача…
Чинибеков, алкаш, мстителен, и отплатить Малышеву есть за что, но не таким же способом, пенсионер уже, неужто рука поднялась? Да не сон ли все это, черт побери? От укола стало полегче. Удар, видимо, тупым орудием, гематома скрытая, нет нужды в повязке. А давление отчего?
Вернулся, наконец, сосед - висячие мешки под глазами, но взгляд ясный.
- Вам приказано не вставать, - сказал он отчетливо, сильным не по возрасту голосом. - Сейчас она придет.
- Кто?
- Лечащий врач Алла Павловна.
Что за Алла Павловна? Кажется, анестезиолог есть такая.
- Фамилию ее не знаете? - голос его окреп, естественно, пора уже. Сегодня он полежит, а завтра домой.
- Родионова. Очень милая женщина.
Он такой не помнил, хотя хирургинь знает всех. Отшибло. Амнезия. У соседа, возможно, грыжа или аденома простаты, судя по походке. Она и оперировала, надо полагать.
- Хороший хирург? - спросил Малышев.
- Алла Павловна терапевт, довольно известный.
Вон как, довольно известный хирург не может вспомнить имени довольно известного терапевта. Старик опустился на свою койку и вытянул худые ноги в черных носках.
Рядом с кроватью столик на металлических ножках, сверху стекло (сразу всплыли осколки в подъезде), над столиком панелька с глазком и шнурок, дернешь - глазок зажжется и на посту у дежурной сестры раздастся трель. Дернуть надо и сказать, чтобы принесли одежду. Но сил нет… Закрыл глаза - ну что за морока, удар, "скорая", носилки, палата - до чего нелепо! Проснуться надо, стряхнуть наваждение и жить как жил… Шум в голове слитный, ровный, будто к уху приложили раковину, и не к одному, а сразу к обоим, и лежит вот рыло на подушке с двумя раковинами вместо ушей.
Вошла врач, она самая, надо полагать. Лицо знакомое.
- Добрый день, Сергей Иванович, - и еще по слогам, отчеркнуто: - Здрав-ствуй-те. - Улыбка не служебная, а как своему, коллеге, а он забыл, никак не вспомнит.
- Здрас-с… - ответил он невнятно, чувствуя усиление шума в ушах - кто же она? Сосед только что сказал ее имя, кажется, Эмма Ивановна? Он попытался подняться, но она быстро к нему шагнула, выставив руки вперед ладошками.
- Полежите, Сергей Иванович, нельзя пока!
Разве он сам не знает, что ему можно и чего нельзя?! - но все-таки лег.
- Спокойнее, пожалуйста, спокойнее.
- Да я и так спокоен! - возмутился он оттого, что она сразу увидела его волнение. - Вы полагаете, у меня есть причины для беспокойства?
- Как вы сразу, быка за рога. - Она снова слегка улыбнулась, но уже натянуто, тоже заволновалась. - Есть причины или нет причин, попытаемся выяснить вместе с вами. - На шее у нее фонендоскоп кулоном, зеленоватые трубки, под локтем черная коробка с тонометром. - Только не встречайте меня в штыки, ладно? Пока я вам ничего плохого не сделала, верно?
- Извините, непривычно. Дурацкое положение.
- Я понимаю. Совершенно здоровый человек и вдруг… - она осторожно смолкла, а он ухватился:
- Что значит "и вдруг"?
- И вдруг в больнице, мало приятного. Но вы же врач, должны понимать.
Черт побери, врач - это совершенно не то, что больной! Но ничего не сказал. Она смотрела на него отчужденно, уже без тени улыбки. Ей был нужен контакт, а он не мог овладеть собой, наскакивал и перечил, и все оттого, что не мог ее вспомнить. Может, сразу спросить, где встречались? Она ответит - на совещаниях, на конференциях кардиологов или пульмонологов, да мало ли где. Только оскорбит ее тем, что не помнит.
- Как вы спали, Сергей Иванович? - Она сняла фонендоскоп с шеи, коробку с тонометром положила рядом с ним на постели.
- Нормально спал. Если не считать того, как меня сюда волокли.
- Что сейчас беспокоит?
- Голова. Шум в ушах. Провал в памяти, не могу вспомнить, где мы с вами встречались?
- Это не провал, Сергей Иванович, просто мы с вами давно не виделись.
- Нет, провал, - сказал он упрямо. - Я вас забыть не мог!
Не вспомнить такую женщину - это черт знает что!
Она пожала плечами, достала тонометр, размотала манжету, но измерять давление не спешила, видно, ждала, чтобы он успокоился.
- Давно у вас головные боли, шум в ушах?
Ей нужен анамнез, чтобы заполнить историю болезни. А он не в себе и отвечать не хочется.
- Дайте вашу руку, доктор. - Он закрыл глаза. Протянул руку, ощутил ее теплую и покорную ладонь, положил себе на лоб, на глаза и как будто успокоился. - Когда вы меня выпишете?
- Скоро… - сказала она неуверенно, он понял, что она к нему подлаживается, успокаивает.
- Когда найдете нужным, тогда и выпишете. - Он пожалел ее, пощадил. - Как вас зовут?
- Алла Павловна.
- Правильно, Алла Павловна, я же знал. А с чем я поступил? - Он все это проговаривал медленно и не открывал глаз, но видел ее, по голосу чувствуя ее легкую растерянность. Она молчала, и он сам предположил: - Посттравматическая гипертония?
- А какую травму вы имеете в виду?
Какую… Да ту самую, по затылку. Однако не сказал пока.
- Давайте измерим давление, Сергей Иванович. - Она подняла рукав его рубашки, осторожно намотала манжету, накачала грушу и, приложив прохладный пятачок фонендоскопа, стала слушать, глядя на стрелку тонометра, отключилась от него, а он смотрел на ее лицо в упор, на ее брови темные, с пушком на переносье, и губы темные, четкие, почти не крашенные, и на щеках пушок в свете солнца, и никаких висюлек, наверное, слышала про капризы хирурга Малышева и все с себя поснимала, - что же, спасибо за внимание. Красивая женщина и серьезная, без кокетства. И очень-очень знакомая. Как же он мог забыть и когда забыл, уже здесь?
- Сколько, Алла Павловна?
Она сняла манжету с руки, смотрела в сторону.
- Пока повышенное, Сергей Иванович. - Посидела, подумала. - Вы переутомились, наверное, много работали, вам нужен отдых, но сначала лечение. У вас был криз. Незначительный, но… тем не менее.
- Кри-из? - переспросил он, чувствуя опять волну раздражения. - Да что за чепуха, какой криз? У меня - криз?! - А в башке боль аж слепит.
Она раздвинула лапки фонендоскопа, повесила его обратно на шею, смотала манжету, не глядя на него, и аккуратно стала укладывать тонометр в коробку, лицо ее было строго, она не одобряла такую его реакцию. Он попытался сказать с усмешкой:
- Выходит, топором по затылку меня не стукали?
- За что же вас, да еще топором? Не за что. - Она улыбнулась и стала совсем-совсем знакомой, ну прямо будто вчера расстались. Да кто же она, в конце-то концов? Они не учились вместе, сразу ясно, она моложе его лет на пять, а может быть, и на десять, и не работали вместе, тоже ясно. Халат, а более того колпак изменяют облик, он по себе знает, бывшие пациенты при встрече на улице смотрят на тебя в первый момент как на незнакомца, иной раз и поздороваться не успевают, в больнице врач замаскирован, вот как она сейчас, колпак совсем закрывает волосы, скрадывает лицо.
- Ладно, Алла Павловна, криз так криз, лежать так лежать, я согласен. Только говорите со мной откровенно, как с врачом.
- Врачей лечить трудно, Сергей Иванович.
- А меня легко.
Хирурги самоуверенны, и он среди них не самый плохой.
- Как часто у вас поднималось давление?
- Никогда не поднималось. - И тут же начал прикидывать - наверняка поднималось, перед трудной операцией, например. Или после нее. - На завтра, то есть уже на сегодня, была назначена операция Леве Киму, долго его готовили и опять отсрочка. От этого у меня и давление.
- Еще кое-какие формальности, Сергей Иванович. Вашу историю болезни заполняли в реанимации, не указали антропометрию - рост, вес.
- Ну вот, еще и реанимация! - возмутился он. - Зачем? У вас что, уже больных нет, и вы здоровыми реанимацию заполняете?
- Сергей Иванович, вы всегда такой… легко возбудимый? - Она наверняка хотела сказать "раздражительный", но смягчила. - Вы слишком понадеялись на свое здоровье, неправильно распределили нагрузку и… - она развела руками, - придется полежать и подумать о своем режиме. Вы не помните свой рост, вес?
- Сто восемьдесят рост, вес около восьмидесяти, все в норме. Лет пять уже бегаю по системе Купера, и раньше постоянно спорт, баскетбол, волейбол.
- Я помню, - сказала она.
Может быть, спортом занимались вместе? Но не хватит ли на сегодня голову себе морочить? А также и ей.
- Боксом одно время занимался, на соревнованиях выступал.
- Нокауты были?
Ищет черепно-мозговую травму, факторы риска.
- Нет, обошлось. Вообще никаких травм.
- Как вы сами думаете, что могло послужить причиной… - она не сказала "криза", - вот такого вашего состояния?
- Если бы жена не вызвала "скорую", мы бы с вами так и не увиделись.
- Без необходимости она не стала бы вызывать "скорую", она ведь и сама врач.
От боли он стал болтлив, не хватит ли? Нет, не хватит, эйфория нашла, ребячество, приуныть он еще успеет.
- Теперь вы каждый день будете приходить ко мне?
- А вы раз в неделю заходите к своим больным?
У него бывают такие больные, что он от них не отходит. Устает, конечно, естественно. Но привезли его сюда не с работы.
- Интересно, что сказала жена в приемном покое?
- Спать вы легли после скандала, однако, уснули, потом, около трех часов ночи застонали во сне, потом… - она явно что-то пропустила, - из реанимации вас подняли сюда. Утром я пришла на работу и узнала, что хирург Малышев положен в мою палату с гипертоническим кризом. Мне даже как-то… не поверилось. Наверное, у вас были какие-то перегрузки в последнее время, отрицательные эмоции?
Были, черт возьми, были, но считать всю эту муть, мелочь причиной криза у хирурга Малышева - это абсурд, это все равно что зубра свалить метлой. Кстати, метла была, "играла роль".
Нет, нанизывать мелкие неурядицы, которые раздражали его в последнее время, он не станет, слишком для него ничтожно, смешно попросту!..
- Возможно элементарное переутомление, - продолжала Алла Павловна. - Ваша жена говорит, что вы в больнице с утра до ночи. И еще депутатские обязанности…