– Почему не изменилось?! – Расилов даже с шага сбился. – Не изменилось… У меня кооперативная квартира, зайдешь в гости – выйти не захочешь… – Он подумал, какие еще выложить доказательства. – А брат мой младший женился сейчас… Знаешь кто? – Расилов приостановился в предвкушении эффекта. – Я вот носильщик, а брат – ученый, по атомам. Все равно хоть на неделю, а носильщиком идет работать, силу погонять, на воздухе побыть… Его все ребята наши уважают…
Да и сам Муртаз был не лыком шит. Лет семь работал осмотрщиком вагонов по электрической части. И специалист был классный. Работал в бригаде предварительного осмотра. Живое дело. Потом должность сократили: не хватало людей в парке отстоя, где вагоны зимуют. Не понравилось это Муртазу – ползать по вагонам в чистом поле. Муртаз и ушел в носильщики. Зажил как человек…
Миновав тоннель, они появились на платформе.
Расилов ловко катил тележку между стоящими в ожидании посадки людьми. Игорь старался не отставать, удивляясь прямо-таки балетной ловкости носильщика. Лишь в особых случаях Расилов выкрикивал предостерегающее: "Берегись!" Он как бы заведомо предвидел, где в этом живом подвижном месиве приоткроется достаточная щель, чтобы проникнуть в нее со своей тележкой. Следом за носильщиком спешили шофер "скорой помощи" Игорь Сутормин и бывший механик цеха трикотажной фабрики, а ныне пенсионер дворового значения Павел Миронович Гурзо.
– Что-то не очень торопятся с посадкой. Сколько людей собрали, – проговорил Игорь и шутливо добавил: – Может, и вагонов у них нет? Паровозов?
– Все может быть, – с серьезным видом кивал головой Расилов в такт движению. – Лето, понимаешь, на носу. Народ уже поднялся. Едут туда-сюда… А у начальников еще зима в графиках…
– Я бы этих начальников, – отозвался дядечка из посторонних, с пирожком в руке.
– Сами, небось, самолетами летают, – ехидно поддержала какая-то старушенция. – А тут все косточки пересчитают тебе, – и, заметив носильщика, спросила торопливо елейным голосом: – Где же твой поезд, служивый? Аль с рельса скатился? Дак как же мы?
– Дома бы сидела, старая, – огрызнулся носильщик. – Что я тебе, министр сообщения?
– Форму-то надел, стало быть, ответ держи! – бросила вслед ему егозливая старуха.
– Все они одним миром мазаны, – поддержал бабку чей-то голос.
Носильщик подмигнул Игорю и засмеялся.
– Вот народ… Я-то при чем? Еще и вправду по шее дадут.
– У нас не дадут, – ответил Игорь. – Поворчат-поворчат… Рассядутся по своим купе и забудут.
– А надо бы дать по шее, – вдруг объявил носильщик. – Кое-кому на дороге. А то сидят в своих кабинетах, дорогу только из окна и видят, – он резко умолк и озабоченно вытянул палец вверх, призывая Игоря сосредоточиться. Шумную разноголосицу платформы перекрыл металлический голос информатора. Голос извещал: "Поезд Североград – Кисловодск по отправлению задерживается, будет отправлен по готовности".
Получив пустяковую информацию, люди успокаивались, будущее казалось им определенным. Более неуступчивые еще продолжали ворчать о том, какая теперь будет давка великая при посадке, о том, что наверняка поезд выпадет из графика и настоится у каждого столба. Но общее благодушие понемногу охлаждало их пыл.
– Дурное предзнаменование, дурное предзнаменование, – бормотал Павел Миронович.
– Оставьте! – раздраженно ответил Игорь. – Если каждый срыв в нашей жизни – дурное предзнаменование, то можно удивляться тому, что еще восходит солнце… Исключения стали правилом. И все!
– Дурное предзнаменование, поверьте, – продолжал бормотать старик.
– Придется потребовать увеличения договорной суммы за преодоление роковых обстоятельств… Сейчас я побегу, попробую продать лишний билет, а вы останетесь охранять тюки.
– Ни за что! – вскричал Павел Миронович. – Один не останусь. Вы не имеете права. Мы уговорились.
– Не валяйте дурака, – разозлился Игорь. – Пока нет багажного вагона, вы подежурите у своего добра.
Старик ухватил молодого человека за руку и потянул к себе.
– Прошу вас, Игорь. Я боюсь. Бог с ним, с этим билетом. Или поручите носильщику, когда он уйдет за чемоданами.
Муртаз Расилов остановил тележку у телефонной будки и сдвинул фуражку на затылок, упарился. Когда осадят поезд, багажный вагон окажется в этом месте. О чем там спорят его клиенты, интересно? Этот старик, видать, большая зануда. Расилов вспомнил Галину. Конечно, ей нелегко, что и говорить. Одна живет, детей поднимает. Сколько ей там перепадает в подземелье, смешно. Недаром на той работе люди не задерживаются, уходят. Можно, конечно, помочь Галине. Только кажется, что носильщик маленький человек на вокзале, винтик. За девять лет работы Расилов изучил вокзал, как свою квартиру. Кто на кого влияние имеет, слово нужное сказать может. Сам он, конечно, к начальнику не пойдет, а люди есть, их можно попросить, в сауну, что на Поварской, многие с дороги ходят, бывает, даже крупные начальники заглядывают…
– Муртаз, у вас паспорт с собой? – спросил Игорь. Расилов в недоумении молчал. Зачем ему паспорт
на работе? Что он, каждому клиенту будет документы предъявлять? А рабочая бляха на что? Совсем чокнулись с этим паспортом…
– Я не о том! – усмехнулся Игорь. – Билет надо сдать, понимаешь.
Расилову дважды повторять не надо.
– Зачем сдавать, деньги терять! Такой билет с руками оторвут, – носильщик сунул билет в карман. – Какой шифр на вашем автомате? И торопитесь, времени мало. Поезд отправят вовремя – посадку сократят.
– Какой шифр на ящике в камере хранения, Павел Миронович? – Игорь достал листок и карандаш.
– Я набрал год своего рождения, – ответил старик.
– Лучший вариант обмануть жуликов, – одобрил Игорь. – Им и в голову не придет, что люди так долго живут.
– Почему? – насупился старик. – Мне только шестьдесят восемь.
– Подумать только! На вид вы старше Джамбула.
– Татарин? – поинтересовался Расилов.
– Казах. На домбре играл и пел.
– У нас домбры нет, у нас гармонь, – Расилов опустил в карман листочек с шифром и номером ячейки автоматической камеры хранения. Выбрав удобную площадку за телефонной будкой, он сгрузил тюки и, развернув тележку, заспешил по платформе к серой готической арке вокзала…
Павел Миронович уперся острым коленом в тюк, на второй тюк положил ладонь, в третий уставил слезящиеся от волнения и прохлады глаза. "Теперь его отсюда можно сдвинуть только бульдозером, – подумал Игорь. – И такого человека когда-то любила моя мать".
Сам по себе Павел Миронович не произвел бы особого впечатления на Игоря. Но, как оказалось, это был тот самый мужчина, письма которого мать хранила. Игорь случайно нашел их на чердаке дачи много лет назад. Все письма получены были до востребования. Тот факт, что воображением матери мог овладеть автор этих напыщенных строк, задевал самолюбие Игоря. А сознание, что мать была в определенных отношениях с таким человеком, когда еще жил отец, наполняло сердце Игоря ненавистью к старику. Матери он все прощал… И кончину отца он приписывал существованию Павла Мироновича, ибо не хотел признаться в том, что его собственное безалаберное и легкомысленное поведение усугубило болезнь отца. Человек эгоистичный, Игорь создал миф, отведя вину от себя. Вся штука заключалась в том, что миф этот вполне мог быть реальностью. И то, что мать до сих пор продолжала отдавать старику частицу своего сердца, которое должно было принадлежать только сыну, расстраивало Игоря. Он пытался найти в Павле Мироновиче черты, которые могли оправдать привязанность к нему матери. Искал честно, но то ли собственная вина перед отцом не допускала компромисса с его соперником, то ли и впрямь Павел Миронович был мелкой личностью. И еще одна мысль терзала Игоря: пока существует этот старик, мать никогда не будет знать покоя, – он мешал ей жить, требуя к себе внимания и забот. И мать, добрая душа, бросая все, спешила к нему, подобно "скорой помощи", в любое время суток. Ненавидя и проклиная свой слабый характер… Неожиданное решение Павла Мироновича перебраться на жительство к родственникам вначале обескуражило, потом обрадовало мать. Это была единственная возможность избавиться от несносного старика…
Игорь продел в петлю верхнюю пуговицу своей вязаной кофты. Грубая ткань стянула тощее тело, подобно скафандру. Его знобило. Сказывалось возбуждение последних дней. Напрасно он отказался надеть свитер, как настаивала мать. Хорошо хоть взял его с собой, пихнул в чемодан. И старик легко одет, не по погоде – конец мая, а летом и не пахнет. Весна здесь в этом году какая-то робкая, а на юге, передают, уже теплым-тепло… Он взглянул на старика – тот, казалось, прикипел к своим тюкам.
– Не холодно, Павел Миронович? – бодро спросил Игорь. – Мне кажется, ваш плащ изъеден молью. Просвечивает, точно чайное ситечко.
Старик высокомерно поджал губы.
– Когда вы его купили? Сразу же после первой мировой войны или незадолго до второй? – горячил себя Игорь. – Конечно, учитывая стесненные обстоятельства…
– Ваши шутки, Игорь… – Павел Миронович пожевал губами, но так и не закончил фразы, – к ним возвращался носильщик.
В просторной тележке подрагивали два чемодана.
Глава вторая
1
Пожилой вахтер в аккуратной железнодорожной форме внимательно рассматривал списки приглашенных на коллегию.
Всякий раз, попадая в министерство, Свиридов волновался, предвосхищая встречи, которые его ждали на этажах этого запущенного, усталого здания. Такой доход приносила стране железная дорога, а посмотришь на здание… В других министерствах стекло, пластик, дубовые панели, современные интерьеры, а тут – точно общий вагон… Хорошо еще, главный этаж с "высокими" кабинетами выглядит прилично.
Иной составитель поездов или бедолага-проводник заскочит по делу в министерство, оглянется да и махнет рукой: дескать, все понятно, чего уж в поездах порядка ждать, раз в министерских коридорах да комнатах шурум-бурум сплошной. И невдомек ему, что министерство тут ни при чем, не дают ему лишних рублей на уют, считают – баловство, и без того везут. А подумали бы умы, что стоят на страже этого рубля, какой ущерб моральный приносит подобная скаредность и, наоборот, какую отдачу принесло бы по-настоящему хозяйское отношение к Главному дому на железной дороге. Свиридов понимал это и свое управление в Чернопольске держал на высоте, хоть и нелегко ему приходилось. У человека, который попадал за тяжелые стеклянные двери, будь он начальник какой или путевой обходчик, просыпалось чувство собственного достоинства, гордости за судьбу, что приобщила к такому значительному учреждению.
– Свиридов, Свиридов… – отдалив список на расстояние, уставился в него очками вахтер-пенсионер. – Ага. Есть… Милости прошу, товарищ начальник управления. Коллегия сегодня в малом зале. На лифте, пожалуйста, до четвертого…
Свиридов опаздывал. Он должен был прилететь в Москву еще вчера, в среду, но самолет задержался по метеоусловиям, и он прилетел в четверг, в день коллегии. И то к десяти утра он не поспевал и дорожил сейчас каждой минутой. Поэтому коридоры министерства казались особенно длинными и путаными… Он шел, отмечая про себя двери кабинетов, куда ему предстоит заглянуть для решения каких-то вопросов, но потом, после коллегии…
Поначалу Свиридов хотел послать в Москву своего заместителя, так как неожиданно резко упала передача на двух отделениях дороги, задерживались составы с минеральным удобрением, грузом первостепенной важности. Меры надо принимать срочные, иначе задержка перекинется на всю дорогу. И хотя в телеграмме значился персональный вызов в Москву его, Свиридова, он пытался подмениться, связался по телефону с помощником министра. "Ты нужен, ты, Алексей Платонович, серьезный разговор предстоит тебе. – И, памятуя добрые личные отношения, добавил, чтобы не тяготить загадкой: – Сам хозяин вызывает тебя. Кадровые вопросы будут решать…" Свиридов знал – в ближайшее время освобождаются должности начальников двух дорог: один уходит на пенсию, второй… Со вторым вопрос решался остро – за развал. И этим вторым был его институтский друг Савелий Прохоров, начальник Североградской дороги. Так что кадровые изменения ожидались…
Тем не менее Свиридов отнесся к предстоящим изменениям на двух далеких от Чернопольска дорогах спокойно, если бы не Елизавета.
В последнее время Свиридов не мог смотреть Елизавете в глаза. "Самое страшное, Алеша, – говорила она, – когда молчит телефон. Раньше я бесилась от постоянных звонков. А сейчас точно в склепе. Бойкот мне объявили друзья".
И Свиридов пользовался каждой минутой, чтобы позвонить Елизавете, развеять ее настроение. Поначалу это его забавляло, потом стало раздражать… Нет, надо уехать из Чернопольска, поменять обстановку. Уехать сразу же после официального развода Елизаветы со своим мужем. Им дали три месяца на размышление, и этот срок на днях заканчивался. Но куда податься Свиридову с Елизаветой? Не в Североград же, черт возьми, в теплое кресло Савелия! Мысль эта омрачала настроение Свиридова. Он не знал, как себя вести, если предложат именно Североградскую дорогу…
Небольшое фойе перед малым залом пустовало, если не считать молодой буфетчицы в белой крахмальной шапочке на пышных волосах. Буфетчица нажимала кнопки калькулятора, занося цифры в листочек.
Свиридов окинул взглядом стол. Бутерброды, веером разложенные на блюде, пирожки, конфеты, пирожные, лимонад…
Набрав еду на поднос, Свиридов отошел в сторону и устроился на подоконнике, стараясь разобраться в шуме, что доносился из зала. Но дверь, к сожалению, была прикрыта слишком плотно. Он уже заканчивал свою трапезу, когда дверь приоткрылась и в проеме показался мужчина в темной, "зимней" форме. Очки рискованно сидели на кончике длинного носа и, казалось, вот-вот соскользнут. По этим очкам Свиридов и припомнил – человек этот из Управления путевых сооружений, только фамилию Свиридов запамятовал.
– Алексей Платонович, – полушепотом произнес тот, косясь на дверь, прикрыта ли. – Проголодались?
– Да вот, понимаете… Только с самолета, решил позволить себе. Чем там нас радуют?
– Ну! Страшное дело, – взгляд путейца колюче пробивался сквозь утолщенные стекла. – Прохорова снимают, с Североградской дороги. И так плохо снимают, ужас. Если бы только развал, а то и аморалка… Хорошо, что он сам на коллегию не приехал, заболел, говорят. Куда бы лицо дел?! Последний случай слышали?
Свиридов неопределенно покачал головой. Он слышал об этом случае, нет долгих тайн на дороге, но обрывать путейца не хотелось, очень уж того распирало.
– На дороге ЧП: товарняк с цистернами стрелку срезал, бед наделал жутких. А Прохорова – нет. Разыскали через сутки. Доброхоты потом донесли, что он в преферанс играл на даче. И не отпирался, когда комиссия его прижала…
– Выиграл хотя бы? – Свиридова раздражал этот очкарик.
– А черт его знает, – серьезно ответил тот. – И ведь головастый человек, этот Прохоров, дело знает… Говорят, вас на его место сватают. Верно?
– Ну и что? – Свиридов достал платок, промокнул губы.
– Что, что? – переспросил путеец. – Мы вот гадаем: не откажетесь ли вы, как в прошлый раз, когда вас в главк прочили? Дорога-то Североградская запуще-на-а-а, преуспел Прохоров. Слабовольный оказался, по течению плыл. А чтобы не скучно было плыть, водочкой баловался… Я с инспекцией недавно к нему ездил. С какого конца дорогу латать, ума не приложу. Сплошные прорехи. Орешек вам достанется!
Свиридов сунул платок в карман и, сухо кивнув путейцу, направился в зал.
Вытянутое помещение малого зала было заполнено участниками расширенного заседания коллегии. Сплошь черные железнодорожные кители, белые воротнички. В президиуме Свиридов видел министра, его заместителей, членов коллегии и кое-кого из отдела транспорта Центрального Комитета партии…
Заметив свободное место, Свиридов направился к нему, стараясь не причинять особого беспокойства, но его узнавали, молча пожимали руку…
– Какая повестка? – шепнул Свиридов соседу слева – больше как бы приязнь выразить, чем по необходимости, о повестке он и сам знал из телеграммы.
– Первый вопрос – кадровый, второй – обеспечение ремонта путевых сооружений, – торопливо ответил сосед.
И Свиридов не любил, когда его отвлекали, поэтому легонько провел ладонью по колену соседа – мол, извините.
Кадрозый вопрос, как обычно, включал в себя и представление членам коллегии новых назначенцев.
Принаряженные и взволнованные, они сидели рядышком, согласно традиции, вдоль правой стены. Сегодня коллегия должна утвердить человек десять, и к приходу Свиридова почти все уже "отстрелялись".
Это был торжественный ритуал.
Свиридов свежо помнил свой день. После оглашения послужного списка тогдашний министр позволил себе пошутить: "Может, воздержимся от утверждения? Слишком уж молодым будет начальник дороги. Боюсь, на вечерний сеанс не пустят его одного". И тогда ему кто-то из членов коллегии бросил реплику: "Вот и хорошо. Меньше будет ходить в кино, больше заниматься дорогой".
С тех пор минуло более десяти лет.
Конечно, те, кого утверждала коллегия, были далеко не новички в железнодорожном деле – занимали высокие посты и перемещались на другую работу по служебной необходимости. Но все равно волнение не отпускало…
Очередной назначенец, сбитый крепыш, выпрямился, вытянув руки вдоль короткого устойчивого туловища.
– Николаев Николай Николаевич. 1935 года рождения. Закончил МИИТ. Трудовую деятельность начал в системе МПС, старшим ревизором службы безопасности… – начальник управления кадрами перечислил все должности, которые занимал крепыш. – Назначается главным ревизором Службы пути Северной дороги, – начальник управления кадрами взглянул на министра.
Среднего роста, широкогрудый, в голубовато-сером кителе, рукава которого украшала крупная звезда под вышитым гербом, министр терпеливо оглядел сквозь прямоугольные очки членов коллегии.
– Нет возражений? – министр четко произносил слова, деля их едва уловимой паузой, что придавало фразе особую значительность. – Утверждаетесь!
Крепыш пробормотал благодарность и с облегчением сел.
– Следующий! – предложил министр. – Все?
– Все, товарищ министр… Осталось только вот, – начальник управления кадрами потянулся к отдельно лежащей папке, раскрыл ее. – Теперь значит… Прохоров Савелий Кузьмич, начальник Североградской дороги. За развал работы и злоупотребление спиртными напитками… – Он осекся и поднял глаза на министра, особым чутьем улавливая, что министр недоволен его сообщением. И оказался прав.
Министр отставил кресло и оперся сжатыми кулаками на зеленую обивку стола.