– Что же получается, товарищи? – проговорил министр. – Нам известно, что начальник Североградской дороги допускал систематические нарушения личным поведением, допускал пьянки даже. И беспрецедентная история в конце прошлого месяца оказалась последней каплей нашего терпения, мы приняли решение представить материал в Центральный Комитет о снятии Прохорова с работы за развал и неправильное поведение. Мы дали указание отделу кадров подготовить принципиальный документ, – министр покачал головой. – И что мы сейчас слушаем? "Допускал злоупотребление спиртными напитками". Чуть ли не с сочувствием написано… Вам, товарищи из кадров, задаю вопрос! Выходит, разрешается употребление спиртных напитков, а вот злоупотреблять – нельзя! Верно?! И это уже не первый раз! Вы помните, когда мы решали вопрос о нескольких товарищах по БАМу, по Молдавской дороге… Какие там были формулировки? "Освободить согласно личной просьбе". Какая это личная просьба?! Это явная сделка с совестью!. Чтобы я больше не слышал таких мягких представлений управления кадрами, ясно вам?!
Начальник управления кадрами развел руками, мол, никаких сомнений быть не может, дело они поправят.
– Вот тут вновь утвержденные на должность, – обратился министр к сидящим в ближних рядах, – вы тоже учтите этот урок на будущее, как говорится. Конечно, я ничего плохого о вас не говорю, иначе бы вас коллегия не утвердила. Но так, к слову… Когда-то и Прохоров сидел на этих самых стульях. В конце заседания мы еще заслушаем отчет о том, как они докатились до жизни такой, там, в Северограде. Жаль, сам "именинник" приболел… Знаем мы эти болезни, разберемся и с этим… А пока продолжим коллегию.
Министр коротким жестом предложил занять трибуну начальнику Главного управления пути.
Свиридов положил на колени портфель-дипломат и, приглушая щелчок замка подушечками пальцев, приоткрыл его, извлек блокнот и ручку. Привычка отмечать наиболее интересные сообщения сохранилась у Свиридова еще со студенческих лет. Он не просто слушал лекцию и конспектировал все подряд, а вылавливал из потока информации нужные ему идеи.
Но сейчас Свиридов не мог сосредоточиться, мысль о Савелии будоражила его, уводила в сторону от упругой, заряженной вниманием атмосферы зала. Выступление министра отметило крах карьеры Савелия Прохорова. Но это не так сейчас занимало Свиридова, как думы о том, куда устремится жизнь Савки, тщеславного по натуре, гордеца. Вообще-то он не много знал о личной жизни своего институтского друга. В те торопливые дни, когда они встречались на коллегиях, разговор, как правило, вертелся вокруг железнодорожных дел. "С Аполлоном у них наверняка бы завязался другой разговор, – не без горечи думал тогда Свиридов. – Какая-то преграда всегда стояла между нами".
Вот оно как жизнь поворачивалась – неужели ему придется принимать дела у Савки?!
Тем временем начальник Главного управления пути продолжал свое сообщение.
– Вы знаете, – говорил он, – что в условиях необычайно низких температур по Уралу, Сибири и Востоку практически не было ни одного серьезного прокола в эту зиму. Не в пример дорогам Юга. И я должен просто просить извинения у коллегии за серьезные недоработки, связанные со снежными заносами на юге страны. Здесь, на коллегии, присутствуют товарищи с южных дорог. Речь не идет о наказании. Просто этих командиров пошлем в летнее время поучиться на Восточно-Сибирскую или Чернопольскую дорогу, к товарищу Свиридову, опыт перенять…
Сосед справа торкнул Свиридова в бок, мол, знай наших.
Свиридов кивнул, продолжая держать ручку над блокнотом. Пока что он не находил ничего для себя интересного…
– Конечно, перенять опыт – дело хорошее, – прервал докладчика министр. – Но почему-то в вашем сообщении недостаточно говорилось об отношении к технике. А это главное! Это условие успешной работы… Что произошло на Казахстанской дороге? Из двадцати трех снегоуборочных машин работало одиннадцать. Тут присутствуют товарищи, которые в свое время докладывали, что техника готова. Они нам так докладывали? Они! Это доклады? Это – обман, очковтирательство. Или по Пензе. Докладывали, что все машины готовы. Дунул снег – какую машину ни возьми, не работает. То цепи, то барабаны… Отношение к технике по готовности к зиме – отвратительное. Выработалось у некоторых, видимо в кровь вошло, и ведь голова уже седая. Привыкли так – потом, авось, как-нибудь… Не пройдет! Зима все выворачивает наружу, – министр сделал паузу. – Давайте рассматривать этот вопрос как мобилизационный резерв. Вот так, – министр бросил взгляд на докладчика.
– Товарищ министр, – проговорил начальник главка. – В такой плоскости мы вчера и вели разговор, памятуя, что эта зима не последняя. И руководители дорог должны сделать вывод. Тем более, что есть другие примеры… Как решали поставленную задачу на линии Москва – Ленинград по организации скоростного движения? Вы путейцы, вы понимаете. Время хода пассажирского поезда – семь с половиной часов – надо было сократить до пяти. И эту задачу путейцы Октябрьской дороги решили. В зимних условиях!
Боковая дверь, что вела на второй, "главный", этаж, отворилась, и в проеме показалась тонкая фигура помощника министра. Мягко ступая, он подошел к министру со спины и шепнул несколько слов. Министр кивнул, наклонился к заместителю, что-то передал, собрал бумаги, отодвинул стул и направился к боковой двери…
Заместитель министра – моложавый, невысокого роста – пригладил ладонью темные, гладко зачесанные назад волосы, встал и приблизился к микрофону.
Свиридов знал его еще со студенческих лет, он был секретарем комсомольской организации, когда Свиридов поступил на первый курс. Потом они сталкивались в студенческом научном обществе. Энергичный, доброжелательный, он в то же время отличался строгостью, и начальники дорог его боялись больше, чем министра. Нередко бывает, что самый главный гораздо мягче, чем его помощники. Возможно оттого, что он уже мог позволить себе такую роскошь, как мягкость…
– Хочу навести справку, – проговорил заместитель министра. – Свиридов Алексей Платонович в зале? Начальник Чернопольской дороги.
– Здесь. В зале, – ответили несколько голосов.
– Да, – поднялся Свиридов. – Я здесь, Сергей Сергеевич.
– В четыре часа министр ждет вас у себя, Алексей Платонович… А сейчас продолжим, товарищи… Министра срочно вызвали в правительство. Он поручил вести коллегию нам, членам коллегии. И дал указание, в каком направлении ее проводить. Первое, чтобы выступающие доложили, что они сделали в прошлом году, а если не сделали – почему? Четко и определенно. И второе – что намерены делать в этом году. Только по существу.
Свиридову нравилась сегодняшняя коллегия. Вернее, нравилась манера министра ее проводить, почерк, что ли. Тонкое это искусство. Ветераны помнили, как в недалеком прошлом проходили подобные заседания. С самого начала заседания обстановка в зале становилась тяжелой, напряженной. Каждому казалось, что за ним подглядывают колючие, недобрые глаза. Из всех углов. Почему возникало это ощущение?! И собирались на коллегию нехотя, с тяжелым чувством – неизвестно, вернешься ли после нее в свой кабинет.
Многое изменилось с некоторых пор, многое. И хотя Свиридов знал, что серьезный разговор еще впереди, что слова будут сказаны жесткие, неприятные, но в итоге люди покинут зал в добром настроении, с желанием работать, даже если сейчас их понесут, как говорится, по кочкам. Это особое мастерство – вести заседание коллегии. Особое искусство! Счастливый дар ощущать истинное свое место в круговерти событий. Понимать, что ты всего лишь человек, занимающий высокую служебную должность в результате стечения обстоятельств и, безусловно, каких-то личных деловых качеств. Но не более того! Не заносись, не притворяйся богом, не вызывай у людей тайной усмешки…
Размышляя, Свиридов упустил, чем была вызвана резкость заместителя министра, – тот говорил с потемневшим лицом, голос его напрягся.
– Промахи?! Не с каждым промахом можно мириться. – Он взглянул через плечо на очередного докладчика, потом обернулся в зал. – Промахи, а?! Все мы читаем газеты, слушаем радио, радуемся свершениям нашим. И вдруг оказывается – газет-то не читаем, радио не слушаем… Я о чем?! Взять Костомукшу. Построили там крупнейшее металлургическое предприятие. С иностранными партнерами. Встречи на той стороне, на нашей стороне, газеты пишут, радио вещает. Вот! Весь мир наблюдал торжественный момент… Все знали: будет производство, а значит, придется везти сырье. Производство пустили! А на дороге говорят: "Мы не можем концентрат забирать. Там лежат такие рельсы, по ним тяжелый груз везти нельзя". Понимаете? А о чем раньше думали? Не видели, не слышали, не читали, да? – Заместитель министра покачал головой. – Вы не просто мастеровые, вы все – члены партии, большие государственные люди, вы же должны знать экономику своего региона. Вот я сейчас из Астрахани вернулся. В тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году должны пустить на полную мощность астраханский комплекс: шесть миллионов тонн серы. В год! С одной только точечки – Саксарайской! А мы? Мы совершенно пока не готовы ехать. Даже нет технической документации на автоблокировку. Ждем, когда жареный петух клюнет, тогда и спохватимся. И выход, конечно, найдем: в век автоматики к старенькому телефончику временно вернемся. А, как говорится, нет ничего более постоянного, чем временное… Да, да… Не улыбайтесь! Даже узаконили это безобразие. Инструкции составили, рекомендации. Гордятся этим наши связисты. Как что – на телефон… Вот если бы их, умудренных опытом инженеров да научных работников, посадить на место девчушки, которая только училище закончила и направлена работать в какое-нибудь Корпачево. Где за смену свыше ста пар грузовых, не считая пассажирских. Да отключить там автоблокировку, на телефон перевести… Вот я и поглядел бы тогда на ваши инструкции… А когда мы упускаем путь, когда ни приехать, ни уехать. И все останавливается… Как на Астраханском отделении. Зашел я на график – желтые! Желтые!! Желтые!!! Все стоит, все стоит. Знаете, это же страшно, мороз по коже… Теплая погода, люди в рубашках ходят, природа оживает, гуси из Африки вернулись. А на Астраханском отделении поезда стоят! Стоят поезда! Потому что путь там запустили так, что ничем не помочь. Только надо засучить рукава и работать. Работать!
Заместитель министра умолк, провел взглядом по напряженным лицам: почти каждого из сидящих здесь он знал по имени-отчеству.
– Ведь вы, товарищи, – сила! У вас полмиллиона штыков. И механизмы. Конечно, человеку всегда чего-то не хватает. В этом и жизнь состоит, чтобы преодолевать нехватки, а не складывать руки… А ведь только из-за нерадивости, допущенной путейцами в прошлом году, дорога потеряла десять миллионов тонн. Это целые сутки работы всей сети дорог страны. Сутки! Представьте, что какая-то черная сила на сутки закрыла всю железную дорогу страны. Уму непостижимо!… Работать надо, товарищи. Днем и ночью… Недавно проверяли пункт технического осмотра вагонов на станции Баскунчак. Пришла первая группа проверяющих – все спят, кто где. Разбудили, заставили работать. Ушли проверяющие – снова все легли спать. Пришла вторая группа – опять улеглись… А там пишут, перья скрипят – составы готовы, тормоза в порядке… Разбудили. Ушла вторая группа – снова все легли спать. Пришла третья группа, в пять утра, – спят голубчики… Вот какие дела, товарищи! И это на железной дороге! Мы тут разворачиваемся – научная организация труда, смотры, соревнования… Конечно, правильно меня поймите,
научная организация труда необходима. Но… элементарную совесть надо иметь. Пришел на работу – работай! Я поинтересовался: сколько получает осмотрщик вагонов на той станции Баскунчак? Именно получает, а не зарабатывает! Двенадцать часов спит, и двести пятьдесят рублей в кармане. Вот как! Помню, газета "Гудок" напечатала письмо осмотрщика вагонов. Тот пишет, что мы, дескать, выдаем справки, не проверяя тормозов. Совесть заговорила у человека, легкие деньги руки жгли… Я недавно читал: на американских дорогах идет поезд полторы тысячи километров без пробы тормозов. А у нас чуть встал – проба! Тук-тук-тук – стучит по буксам, проверяет со сна… Техника совершенствуется, а инструкции еще со времен царя Гороха – куда ни кинь, сплошь контроль, контроль. Иные спят, деньги получают, а считаются контролеры. Законтролерились совсем!
– И не только в Баскунчаке, – послышался негромкий возглас из зала.
Заместитель министра не расслышал реплики, но по реакции зала догадался, усмехнулся с горчинкой. И в какой-то момент Свиридова охватило чувство неловкости, точно именно его укоряет Сергеич в грехах. Он заерзал, покосился на соседа. И тому было невесело… Допустим, осмотрщик вагонов мужик-хитрован, себе на уме. Знает, что пустое это дело выстукивать буксы через каждую чуть ли не сотню километров, когда специальная автоматика есть в вагонах на предмет аварии. И, пользуясь стародавней инструкцией, удит свою рыбку… Но в зале сидят большие начальники, за столом президиума – самые большие в железнодорожном деле. Так неужели всем миром нельзя навалиться, пересмотреть эти устаревшие инструкции? Какая сила мешает им разобраться, исправить положение? Ведь и тот, кто отвечает за это положение, тоже не бесплатно работает, зарплату получает не меньше осмотрщика. Да еще и живет не в какой-нибудь там тмутаракани, а в Москве он живет, в столице. Где ж его-то совесть! Выходит, он, хоть и является на работу, да так же спит, только с открытыми глазами, да с деловым озабоченным видом, с портфелем в руках…
Эта невысказанная вслух мысль расползлась по залу, подобно магме. Во многих, если копнуть, живут микробы сладкого безделья. А взметнется после этих пронзительных слов совесть, заговорит душа – и устыдятся убеленные сединами мужчины. Но, к сожалению, микроб этот живуч, ждет, затаившись, своего часа. И, дождавшись вновь разъедает душу, усыпляет совесть. Если в этом и состоит особенность человеческой природы, тогда откуда столько свершенных дел, не от лени же все это взялось, не от суесловия. Значит, не в сладком безделье суть жизни человека, а в делах и поступках
– Вы думаете, почему министр ушел с коллегии?! – продолжил заместитель министра, глядя в зал. – По ехал объяснять в правительство причину срыва погрузки угля. Вчера по вине железной дороги недогрузили тысячу вагонов угля. И уверяю вас – министру ох как неуютно сейчас в Кремле… А у некоторых вагоны простаивают, неделями не работают. Как же так?! Неужели, товарищи, вы не чувствуете, в каком ритме работает наша отрасль? Ведете себя хозяйчиками – куда хочу, туда верчу… У нас в стране все государственное! Все принадлежит Союзу Советских Социалистических Республик! А не каким-нибудь отдельным начальникам по путям и движению… Взять ту же Астрахань, прихожу на грузовой двор – прибыло оборудование для начальника дистанции. Три платформы трое суток стоят, никто к ним не прикасается. А там работы для трех мужиков на тридцать минут. Три платформы – трое суток! А?! И еще жалуются мне, что мусор станционный не на чем вывозить. Это ж надо?! Вот где бы проявить себя хозяином. Мы списываем в год тридцать тысяч старых вагонов. Ну, оборудуйте их под свои нужды – мусор возить, старые шпалы… Нет! Обязательно возьмут новую платформу, с металлическими бортами, на роликовых подшипниках, погрузят три гнилые шпалы, загонят в тупик, и месяц они там стоят… Уважайте вагон, берегите вагон. Он труженик наш, он работает на советскую Еласть. А не так: мой вагон, пусть стоит, аж позеленеет, мне так хочется… Не по-государственному это, не по-партийному!
Белые гардины волнами спадали до самого пола, напоминая застывший морской прибой…
Секретарь министра, отодвинув кресло на колесиках, поднялась и, собирая гардины под потолок, обошла все три окна.
Разговор с министром частично уже состоялся. Да, Алексею Платоновичу Свиридову предстоял перевод на должность начальника Североградской дороги вместо Савелия Кузьмича Прохорова, о чем его министр и поставил в известность. Но беседу их пришлось прервать – зазвонил телефон, и Свиридов, подумав, что министру хотелось бы вести разговор без посторонних, вышел, прикрыв двойную дверь.
Оставленный в приемной портфель по-прежнему лежал на одном из кресел. Было заведено: к министру в кабинет входить без всякой ручной поклажи, только деловые бумаги. Иной посетитель, добившись приема, норовил пронести в портфеле и подарок, благодарность изъявлял в надежде на удачное решение своего вопроса. Особенно усердствовали некоторые представители азиатских и южных дорог. Традиция у них там такая исторически сложилась, что ли? И своих коллег с других дорог к этой традиции приучать стали. Пришлось специальный инструктаж проводить: в кабинет – без всяких портфелей-чемоданов. Во многих министерствах такой порядок внедрили. Конечно, большинство посетителей никаких даров не приносили, но ситуацию понимали и на инструкцию не обижались. Хотя неудобство некоторое испытывали – приходилось необходимый документ в отдельную папку перекладывать.
У Свиридова в этот раз никаких бумаг, требующих внимания министра, не было. Он снял портфель с кресла, опустил его на лакированный паркетный пол и сел, вытянув ноги. В такой позе он просидел несколько минут, глядя на гардины…
Секретарь Мария Федоровна – моложавая, удивительно опрятная, – симпатизировала начальнику Чернопольской дороги. Свиридов никогда не ставил секретаря в неловкое положение своим любопытством и назойливыми вопросами о каких-то сторонах внутренней жизни министерства, как это делали многие командированные. И такое поведение Свиридова интриговало Марию Федоровну.
– Ах, Алексей Платонович, от вас и лишнего слова не услышишь, – произнесла она с улыбкой. – Удобно с вами.
– Так я все ваши новости знаю. Дорога, она ведь все несет на себе. – И, помолчав, добавил: – И газеты я читаю.