Поднимаюсь по скрипучим ступенькам на знакомое крыльцо. Боковым взглядом вижу за отблеском стекла какие-то силуэты. Неужели засада?.. На этот случай у меня давно придумана версия: зашел попить воды к знакомому еще с довоенных времен врачу, он - фольксдойче, благонадежный, лояльный по отношению к рейху… Решительно открываю дверь, и в сенях… сталкиваюсь с хозяином.
- Что случилось? - на его лице испуг.
- Важные известия, - отвечаю шепотом. - Срочные.
Сделав рукой жест: "Подождите", Адольф Карлович исчезает за дверью в комнату. Минуту-две тихо, наконец он выходит, спрашивает с видимым облегчением:
- Ну, что там у вас?
- Нужно срочно предупредить подпольщиков…
- У меня нет с ними связи… Они сами находят меня.
Ясно, Адольф Карлович продолжает свою игру. Это на случай провала. Тогда все замкнется на этом доме. Что ж, законы конспирации суровы, я понимаю. Адольф Карлович смотрит на меня внимательно, но у меня такое ощущение, что он глядит сквозь меня, прислушиваясь к звукам с улицы. При этом он нервно покусывает нижнюю губу.
Я коротко рассказываю о Дитрихе, выкладываю все, что узнал от доктора Рейча. Адольф Карлович, покосившись на дверь в комнату, берет меня за локоть.
- За вами не следят? Вы случайно не привели за собой хвоста?
- Вроде бы нет.
- То-то и оно!.. Вроде бы… Должна быть абсолютная уверенность. Вы обязаны фиксировать каждый посторонний объект, каждое случайное лицо… Ну, хорошо, возвращайтесь к себе. Я постараюсь найти контакты с товарищами.
Эти его слова я воспринимаю как дружественный жест, как проявление симпатии и доверия.
- А в случае экстренных известий как мне быть?
- Что же, всегда рад вас видеть, Антон Иванович, - он слегка пожимает мне руку и по его теплому взгляду я понимаю, что мне окончательно поверили.
Дорога назад оказывается длиннее, чем я предполагал. Приближается комендантский час, и я прикидываю, как побыстрее, напрямик добраться до госпиталя. И при этом избежать лишних встреч с патрулями. Сворачиваю в узенькую улочку. Тороплюсь, почти бегу. И тут слышу такие же торопливые шаги за спиной. На повороте ненароком оборачиваюсь, и мне кажется, что я узнаю это крысиное лицо. Неужели Шульце?.. Ноги сразу становятся ватными. Как быть?.. Броситься в темень, в поле, скрыться в лесу?.. Но для моих друзей это будет тяжелым ударом. Провал в самом начале работы. Могут вообще принять за провокатора… Шульце теперь почти бежит за мной… Нет, он не догонит меня, я вспомнил, что у него было ранение в ногу. "Жаль, что тебя не убили, мерзавца!.." Я должен, обязан его опередить!..
Я бросаюсь в сторону, перескакиваю через невысокий забор и мчусь через огороды, кустарники. Какое счастье, что я знаю свой город, все его тупики и закоулки… Если Шульце и узнал меня, все буду отрицать. Роковой была бы для меня только встреча здесь, в полумраке комендантского часа. А так: "Я ничего не знаю, господин обер-лейтенант… Вам показалось, господин обер-лейтенант…"
Вбегаю на госпитальное подворье со стороны гаражных построек. Слава богу, кажется, успел. Выиграл это смертельное состязание. В кабинет Рейча вхожу без стука, как мне было дозволено. Правда, разговора на эту тему не происходило, просто как-то само собой установилось. Рейч стоит посреди комнаты, держа в руках белый халат, он собрался на вечерний обход. По его взгляду вижу, что он все сразу понял. Заметил мою растерянность, неподобающий внешний вид - в спешке не застегнутую шинель. Догадывается, наверно, что я попался, влип. Случилась беда, и я прибежал за помощью. Но если попался я, то и ему не сносить головы. Собственно, моя беда становится нашей общей. Доктор Рейч теперь вынужден спасать доктора Богуша. В этом наполненном искалеченными людьми доме, среди всеобщей подозрительности, под боком у гестапо - оно в двух шагах отсюда, в серо-желтом здании, где до войны размещался райком партии, - господствует только страх.
- Ну, быстрее, что стряслось? - Рейч начинает механически натягивать поверх своего офицерского мундира идеально отглаженный белый халат.
- Ничего особенного, герр доктор, - отвечаю, с трудом переводя дыхание.
- Но вы же бежали? За вами гнались?
- Кажется, так.
- Кто именно. Партизаны, полицейские, патрульная служба?.. Да перестаньте вы, наконец, ломать комедию! - Он понижает голос до угрожающего шепота: - Говорите немедленно, сюда идут.
В коридоре действительно слышен быстрый топот. Так здесь не принято ходить. В госпитале не бегают… Ничего рассказать я уже не успею. Может, пронесет? Может, это санитар спешит к умирающему?.. На крайний случай у меня есть ампула с цианистым калием. Я с тоской гляжу на окна. Высоковато, третий этаж… Если бы знать, как поведет себя доктор Рейч, когда я вскочу на подоконник!..
Дверь распахивает запыхавшийся обер-лейтенант Шульце. Как он обрадовался! Добыча поймана! Он с трудом переводит дыхание и кривит губы в иезуитской улыбке.
- Вот вы где, доктор Богуш?
Я невольно вытягиваюсь перед ним, словно перед начальством, но Шульце, не обращая на меня внимания, взахлеб рассказывает Рейчу о том, как он меня выслеживал, как видел, что я дважды заходил в один и тот же дом, где проживает подозрительный старикашка. Ну, этим стариком займется гестапо, а что касается меня, то тут Шульце предлагает провести самостоятельный допрос, он сможет сделать так, что я в его руках заговорю…
Неожиданно Рейч начинает весело смеяться. Мне его смех кажется нарочитым, вынужденным.
- Значит, вы открыли в нашем лазарете партизанского лазутчика, обер-лейтенант? Ха-ха-ха!.. Гестапо действительно может вам позавидовать!..
- Мне кажется, герр доктор, - ехидно тянет Шульце, - что вы слишком заботитесь об этом русском. Это подозрительно…
- Вы меня не поняли, обер-лейтенант, - улыбку смывает с лица Рейча. - Этот русский - талантливый хирург. И он уже спас жизнь многим нашим камарадам. Мне трудно поверить, что он является партизанским лазутчиком. Но то, что вы сказали, заставляет меня посмотреть иначе на господина Богуша… Да, иначе, Шульце.
Взгляд Рейча непроницаем, и у меня неприятно холодеет в животе. Какую игру он сейчас ведет? Ведь он должен понимать, если меня заберет гестапо - конец и ему! Неужели это - провал?!
- Я думаю, - продолжает между тем Рейч, что мы можем сами, как вы предложили, обер-лейтенант, допросить Богуша. Зачем бросать тень на образцовую репутацию нашего госпиталя? Эти парни из гестапо всегда рады опорочить нас, армейцев… Станьте сюда, Богуш! - Рейч повелительно указывает мне пальцем в угол, отрезая тем самым всякую возможность к побегу. - А вы садитесь, милый Шульце. Видите ли, этот Богуш в какой-то степени продукт моего воображения, моей сентиментальной немецкой души, уверовавшей, что из славян в отдельных случаях можно делать порядочных людей. Ошибка! Но, как вы сами понимаете, эта ошибка могла мне дорого стоить. И только благодаря вашей бдительности… Да, это было бы тем прискорбнее, что именно сегодня, в такой знаменательный день…
- У вас, простите, гауптман, семейное торжество? - рыжие брови Шульце удивленно ползут вверх.
- У вас, милый Шульце, у вас… Ввиду того, что мы сегодня выписываем вас из госпиталя, я обратился к командованию с просьбой дать вам двухнедельный отпуск в фатерланд. Для окончательного выздоровления… Но вы же знаете, если гестапо возьмется за него, - Рейч небрежно кивнул в мою сторону, - эта ваша поездка к родным, разумеется, сорвется. Допросы, свидетели… Вы уже сообщили о нем в гестапо?
- Нет, герр доктор, - откровенничает Шульце. - Нам говорили, что за каждого пойманного партизана полагается награда. А эти типы все присвоят себе.
- У вас умная голова, обер-лейтенант.
- О, герр доктор, людям нашей профессии необходимо быть изворотливыми. Мы, лавочники, всегда выкручивались, сидя на последнем кредите…
- Итак, милый Шульце, вы хотели рассказать…
- Да. Сегодня, когда этот Богуш вышел из лазарета, я отправился за ним. Через городской парк, мимо здания фельджандармерии, потом налево к дому за зеленым забором. Номер… А, какой номер, Богуш?.. Не хотите говорить?.. Ничего, скажете, где нужно. В гестапо не таких раскалывали.
- И что же там произошло? В доме под известным вам номером? - хмуро спрашивает Рейч.
- Очевидно, что-то произошло, герр доктор. В том доме живет врач. Он - фольксдойче. Это мне удалось установить еще раньше. Человек весьма сомнительный, для маскировки работал на бирже. К нему постоянно заходят подозрительные типы. Установлено абсолютно точно.
- Кем?
- Да говорю же - мной!
- Надо было сразу сообщить в гестапо.
- Ну, милый доктор, к чему?.. А награда? Да и я с детства любил играть в сыщиков и полицейских. Это, поверьте, интереснее, чем наша армейская работа… Вот и сегодня я истратил на этого мерзавца весь вечер, но все-таки выследил! И теперь могу доказать вам, герр доктор, что вас действительно подвела интуиция! - Шульце ухмыляется, и в его крысиной физиономии я снова вижу что-то хищное, изуверское.
Мне и раньше рассказывали санитары, что его подозревают в самых низменных наклонностях. Один молоденький вахмистр, к которому он приставал, чуть его не застрелил. Скандал поднялся несусветный, но дело быстро замяли, так как майор Штумпф испугался за репутацию своего госпиталя. А сейчас он измывается надо мной.
Мне нечего терять. Любой ценой я должен уничтожить эту гадину. В его руках судьба всего подполья, жизнь десятков моих товарищей, моя совесть, моя душа.
Я вижу тяжелую табуретку… Украдкой оцениваю расстояние до нее: далеко… Но если он отвлечется, я успею…
Рейч медленно поднимается и направляется к высокому с инкрустацией буфету. Открывает дверцу и достает две рюмки. Дрожащей рукой - я это вижу отчетливо - он тщательно протирает рюмки салфеткой. Стоя к нам спиной, долго наливает в рюмки коньяк, ставит их на маленький поднос вместе с бутылкой и переносит на стол. Одну рюмку подвигает Шульце, другую поднимает сам.
- За ваше здоровье, милый Шульце! За ваши будущие успехи! Прозит!
- Вы, конечно, огорчены, герр доктор, - Шульце растягивает рот в ухмылке. - Но, я полагаю, гестапо поймет ваше поведение… Оценит и вашу преданность фюреру. Так что не огорчайтесь, с этими русскими свиньями нельзя иначе… В их же интересах… Это я вам говорю.
Он уже считает меня конченным. Думает, что, напившись, они вместе с Рейчем примутся измываться надо мной. Его садистские губы сладострастно изгибаются. Но я гляжу не на него. Мое внимание приковывает к себе Рейч. Белый халат. Огромное белое пятно на всю комнату. Белое лицо Рейча.
- Прозит, герр доктор! - с холодной торжественностью провозглашает Шульце.
Рейч выпивает и ободряюще кивает Шульце.
Шульце тоже медленно, со вкусом цедит коньяк. Весь, до последней капли. Отличный напиток!
Ставит рюмку на стол.
В тот же миг я бросаюсь к табуретке. Взметнул ее над головой.
Но Рейч властно поднимает руку:
- Не надо!.. Все!
Слово "все" звучит, как выстрел. Рейч не испугался моего прыжка. Он даже не смотрит на меня.
Он глядит на обер-лейтенанта Шульце.
Тот еще сидит у стола. Но взгляд его словно стекленеет. Еще держа в отчаянном порыве над головой табуретку, я начинаю понимать невероятность происшедшего.
Шульце начинает медленно клониться к столу, оседать, тяжелеть, вот руки его судорожно хватают бутылку… Он хрипит, и голова его падает на стол. Это - смерть!
Мысль моя работает с бешеной быстротой. Рейч его отравил! Спас меня… Но и себя тоже!.. Значит, все было задумано и разыграно с самого начала. Как только т о т появился. А может, еще когда он только бежал по коридору и Рейч услышал его шаги, шаги смерти?..
- Что же вы стоите? - одеревеневшим голосом говорит Рейч. Он подходит к двери и механически поворачивает ключ.
- Простите… сейчас…
Не знаю, что означает это слово "сейчас". Ясно одно: дорога́ каждая минута, каждое мгновение. Теперь мы должны действовать вместе. Главное сделано. Но осталось не менее трудное: вынести тело, объяснить смерть, оправдаться перед майором Штумпфом. Ведь цианистый калий! Каждому дураку станет ясно, что Шульце отравлен…
Гауптман Рейч предельно краток. Он поступил так исключительно ради собственного спасения. Это чтобы у меня не было никаких иллюзий. Гестапо не стало бы считаться: кто тут ошибся, а кто настоящий предатель. В данном случае даже берлинский дядюшка не сумел бы ничем помочь… Все это Рейч произносит торопливо, словно боится, что я могу приписать ему чуждые намерения. Но я понимаю и другое: он убил обер-лейтенанта с ненавистью, с отвращением, как только мог совершить это ярый антифашист… Пусть теперь говорит что хочет. Я спасен и дело сделано. Осталось довести его до конца.
Стоя над трупом обер-лейтенанта, Рейч как бы размышляет вслух:
- Шульце отравлен… Но спрашивается, кем?.. Экая мразь! Сам себя отравил. Только такое объяснение. Другого быть не может. Боязнь попасть на передовую. Самоубийство. - Взгляд Рейча уже твердый, собранный, проникающий в самую суть вещей, будто другая мысль ему и в голову прийти не могла. - Итак, - он смотрит на свои ручные часы, - сейчас двадцать два часа тридцать пять минут. В полночь, перед сменой санитарных постов, когда эти чурбаны будут храпеть по углам своих каптерок, выносим тело в операционную. Там он обычно пьянствовал по ночам, его видели сестры из перевязочного отделения. Имитировать самоотравление нетрудно. Рюмку с отпечатками его пальцев на стол, в карман - разбитую ампулу. Объяснение перед Штумпфом, вскрытие трупа и прочее - это я беру на себя. Сейчас уходите. И ровно в полночь здесь. Стучать три раза.
- Есть, господин доктор.
Ему, видно, приятно, что я называю его по-старому, по-граждански, как в былые мирные времена, когда мы встречались в коридоре клиники Нимеера. Он даже слегка улыбается, и я понимаю, каких усилий стоило ему спокойствие в эту минуту.
В полночь мы переносим тело в операционную. К счастью, в коридорах ни души. Рейч торопливо "оформляет" самоубийство и плотно закрывает дверь. В коридоре берет меня за руку.
- Теперь, коллега, молите бога, чтобы все сошло благополучно. Сегодня я на дежурстве. Никто раньше меня не заглянет сюда. Но это и хуже. Большая вероятность, что подстроил самоубийство именно я.
- Неужели могут допустить такую мысль?
- В гестапо все могут. Я уверен, что там уже есть донос Шульце. И, возможно, не один. Он же - гестаповский осведомитель… Идите, доктор. Вас это не касается.
В своей каморке я до утра сижу на твердом топчане, впившись глазами в пол. Произошло нечто большее, нежели убийство обер-лейтенанта. Рейч не только снова отвел от меня смерть, но направил ее на врага. Хотел этого или не хотел, но направил. Теперь я здесь не один. Что бы ни говорил доктор Рейч, отныне мы с ним вынуждены действовать сообща.
8
Для персонального пенсионера Порфирия Саввича Курашкевича расстояния давно уже перестали быть проблемой: тысяча километров или пять тысяч, разве не все равно? Сегодня, например, пролетел полторы тысячи от Сухуми до дома. Вообще-то он и не заметил, как промчались эти километры, поскольку самым уютным образом проспал их в салоне самолета. Рядом с таким же, как он, солидным, загорелым мужчиной.
Ну, этот летел с курорта, сразу видно. Посвежел, набрался сил. Наверное, какой-нибудь прораб или инженер. Не отрываясь всю дорогу просматривал технические журналы со сложными конструкциями. Порфирий Саввич тоже любил конструкции, и в портфеле у него покоился свой проект. Но какая это была красота, какая продуманность! Впрочем, тайны из своего проекта Порфирий Саввич не делал. Он возвращался из самого заповедного для себя места. Несколько недель провел около Черного моря, в прекрасном уголке между Гагрой и Сухуми, под сенью эвкалиптов и мимоз, овеваемый ласковым морским ветерком, согретый щедрым южным солнцем. У Курашкевича был там верный друг, товарищ военных лет, с которым у него сохранились самые сердечные отношения. Порфирий Саввич отдыхал у него каждое лето. Сухощавый красавец-старик с крючковатым носом и веселыми пронзительными глазами, он отдавал Курашкевичу свою виллу хоть на все лето. И сам частенько прилетал на Украину: "Генацвале, гамарджоба!.." Пили холодное вино около теплых волн, вспоминали военные годы, боевых товарищей… Купаясь в море, Курашкевич думал не только о себе. Думал и о завтрашнем дне. Ему в этой жизни осталось немного, а вот любимой внучке Светланке еще жить да жить. Поселятся здесь, на юге, пусть волны плещут ей прямо в окна и виноградные лозы защищают своей тенью и поят сладким соком. Мечтал, что будет доживать свои дни со Светланой в этом сказочном приморском уголке. Свой городской дом продаст и - на Кавказ, поближе к солнцу и морю.
В аэропорту бывшего заместителя директора завода встречал Анатолий Петрович Кушнир. Он стоял у входа, худой, высушенный, как тарань, под глазами темные круги.
- С мягкой вас посадкой, - приветствовал он Курашкевича.
- Рад тебя видеть, Анатолий Петрович, - обнял его Порфирий Саввич. - Совсем ты высох на своих авральных сменах. Или дома что случилось?
- Планы замучили, Порфирий Саввич, - пожаловался Кушнир. - Не успеваю я за нынешними темпами.
Взяли такси, поехали. Дорога от аэропорта далекая, километров тридцать, полями, садами, через пригородные села. Курашкевич смотрел на все это с видимым сожалением.
- Не тот вид, - сказал он вдруг. - После абхазских пейзажей негде и глазу разгуляться.
- Главное - здоровье и душевный комфорт, - усмехнулся Кушнир.
- Тебе-то кто мешает устраивать свой душевный комфорт? - удивился Порфирий Саввич.
О душевном комфорте, как вскоре выяснилось, говорить не приходилось. Кушнир стал жаловаться на все сразу: пишут в партком анонимщики, молодые горлохваты распоясались, Сиволап придирается, от народного контроля нет отбоя. Кругом жмут, не продыхнешь… Стал рассказывать о том, что Заремба, зять Курашкевича, подкапывается под него, ищет только повод, как бы его скомпрометировать. Выставляет себя эдаким поборником прогресса, настраивает цех в пользу коренной реконструкции, замены станков…
- А тебе-то что? На старых ослах ехать хочется? - пошутил Курашкевич. - Нет, дорогой, нужно прислушиваться к голосу времени. Центральный Комитет решения принимает в том числе и для таких, как ты… - Курашкевич понизил голос до таинственного шепота. - Дела в народном хозяйстве нужно поправлять. Надо подравниваться и нам. Не отставай. Вей себя в грудь!..
- Не по мне эта петрушка, Порфирий Саввич, - признался Кушнир. - Вуз-то я кончал сами знаете как… Интеграла от логарифма не отличу. За книги садиться поздновато. Дотянуть бы до пенсии, до спокойной жизни.
- Спокойной не жди, - твердо отрезал Курашкевич. - Главное: суметь показать себя на уровне современных требований. И чтобы люди тебя поддерживали.
- Одного поддержишь, сто орут.
- Не тот прицел, значит, выбрал, - поучительно заметил Курашкевич. - Забыл, что к каждому человеку есть свой ключик? - Он хитровато глянул в бледное, морщинистое лицо Кушнира. - Даже к моему зятю можно найти подход!
У Кушнира дернулось веко. Он сжал губы.