СЛЕПОЕ ДОБРО
Чтобы отвлечь от себя ос, залетающих в комнату, устроил на подоконнике кормушку - блюдце с вареньем.
Подлетела одна, другая, третья…
Притихли, упиваются сладостью. На фоне высвеченного солнцем клубничного варенья, изящно выточенные, смотрятся они янтарно. Только у меня при виде черно-желтой полосатости осы всегда почему-то возникает ощущение хищника. Но не тигровая шкура по похожести, а что-то близкое к оскалу акульей пасти… Должно быть, какое-то забытое впечатление детства отозвалось… Акула, конечно, с картинки, а уж ос в былое время мы, помню, все прибить старались. По неосознанной жестокости: на всякий случай - чтоб не ужалила!..
Теперь вот моя взрослость замаливает неразумные грехи детства… Даже на душе как-то блаженно стало. Словно и впрямь поверила она, что авось зачтется эта кормежка живых тварей…
Только взрослость порой не менее слепа в своих порывах.
Не прошло десяти минут, как на блюдце завязалась потасовка. Вроде и места и варенья всем хватало, а нет же, наскакивают друг на дружку, клубятся, сцепившись, скатываются с блюдца на подоконник и пропадают вовсе за окном… Поставил второе блюдце. Да куда там - пуще прежнего завозились на расширенном поле брани. Точно выпивохи, перебравшие вольного хмеля: где пили, там друг дружку и тузили…
ЖИВОЕ
Продрог в саду на утренней свежи. Поймал у ног мурлыкающий серый комочек и пустил его к себе за пазуху. Котенок долго возился там, урлыча, и запускал когти в ткань рубахи, устраиваясь поудобнее. Потом затих. И заструилась в меня ручьистая теплота, смывая мурашки "гусиной кожи"…
Живая, доверчивая грелка… И эта доверчивость существа душу согревает, напрочь отделяя уединение от одиночества.
СТОМЕТРОВКА
На практике, в Целине - есть такой райцентр на Северном Кавказе, - мы мерили свои первые агроверсты. В распутицу месили сапогами цепкие черноземы и, как моряки, после долгих походов вставшие наконец на твердую почву, радовались стометровке асфальта, лежавшей посреди поселка.
Вольными дождливыми вечерами мы с другом любили бродить взад-вперед по этому "клочку цивилизации" и вести свои бесконечные диалоги обо всем на свете.
Много дождей пролилось с тех пор. Разрослась до огромных размеров и стометровка асфальта. Только теперь не радует она своей твердостью. Напротив, ноги тоскуют по полевой тропе. И каждое утро, когда случается идти через парк, они сами сворачивают с тротуара на земляную тропку и с особой легкостью проходят ее сто метров…
РЕПУТАЦИЯ
Одна кошка - в кухне. Через проем в стене видно, как она вольно расхаживает вокруг плиты и доверительно трется о ноги поваров; хвост - антенна живая, так и вещает о полном довольстве и благополучии.
Другая - той же масти и того же роста-возраста, - воровато поджав хвост, шныряет по столовой, норовя прошмыгнуть кухню, откуда и звук и запах доносят неопровержимое - жарится мясо. Но кошку не пускают на кухню. Парень, работник столовой, объяснил все короткой фразой:
- Лапа у нее длинная…
ЛЮБИМЫЙ ЗНАК
Любимым знаком препинания у него издавна было многоточие. Когда мысль не давалась до конца, выручала спасительная тройка…
Но однажды точки вдруг стали прорастать в слова - и мысль обрела свои черты.
Это был праздник. Человек торжествовал и… по старой доброй привычке ставил многоточие.
Мысль не желает знать последней точки…
ОДНОЙ ДОРОГОЙ
Было у двора два выхода на главную улицу: через смежный двор и в обход по кварталу. И каждый шел своей дорогой - кому как сподручнее.
Но вот чья-то дотошная голова распорядилась перекрыть дворовый ход. И все теперь идут одной дорогой…
ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ
Из окна легкового автофургона, катившего улицей, вылетел большой кусок булки, ударился об асфальт, кувыркнулся несколько раз и затих у бордюра… А через десяток метров и машина, резко затормозив, прижалась к обочине: лопнул передний правый скат.
Из кабины нехотя выбрался долговязый детина с длинными, давно не мытыми и не чесанными волосами. Проволочной походкой обойдя машину, он тупо уставился на пострадавшее колесо.
- Так тебе и надо - не будешь хлебом бросаться, - назидательно крикнули ему мальчишки, идущие в школу.
БЕГУНЫ ПОНЕВОЛЕ
О счастливом говорят - в рубашке родился. Да все мы, за самым редким исключением, являемся на свет божий в счастливой рубашке здоровья, щедро одетой на нас матушкой-природой…
Здоровье, конечно, платье ноское. Только и оно заботливым дольше служит. А уж мы его так безжалостно порой треплем - то излишествами, то ленью, - что трещит по швам дар бесценный…
В парке по утрам, пыхтя и неспортивно шлепая подметками, преодолевают круг за кругом бегуны поневоле… Отягощенные не столько возрастом, сколько весом, они исступленно гоняются за умчавшимся здоровьем. Да разве ж его измученной трусцой догонишь?
Говорят: "Лучше позже, чем никогда". Может быть. Но еще ранее и мудрее сказано: "Береги платье сызнова…"
ДУША - МАТЕМАТИКА
Боже мой, а ты, оказывается, все еще за школярской партой восседаешь и жизнь свою на простые действия раскладываешь… "Плюс" - значит обретение, "минус" - потеря?!
Только ведь душа человеческая - к счастью ли, к горю ли - в арифметику на примерку не ходит. Она - математика высшая, и минусы у нее столь же равноправны…
КИРПИЧ
На рассвете душа настолько добром прорастает, что даже муху, залетевшую в распахнутое окно, прогонять не хочется. А уж чуткость человеческую привечаешь особо.
Парень выкатил из сарая зеленый мотороллер, но заводить не стал - крикливое эхо мотора металось бы в каменной коробке двора, билось о стекла, заставляя вздрагивать во сне или расставаться с ним внезапно, неуютно, до срока… Сколько б людей тогда "не с той ноги встало"?!
И парень бесшумно вывел свою технику на улицу и только там позволил ей откашляться при заводе.
Добрый человек.
И невольно вспомнилось, как одного недоброго проучили. Тот еще до солнца с шумом-грохотом влетел во двор на новеньком "Запорожце" и рявкнул зычным сигналом, вызывая своего напарника по рыбалке. Должно быть, природа недоучила этого любителя ее даров беречь тишину… либо он признавал покой лишь для себя одного. Так или иначе, но позволил себе такое человек.
Раз просигналил. Подождал с минуту - и снова…
Разбудил, конечно, людей. Возмущенные голоса послышались. А ему хоть бы хны - гудит себе.
И вдруг рев злосчастного сигнала оборвал взрывной грохот: чья-то карающая рука с высоты оставшегося неизвестным балкона кирпичом дотянулась до крыши кабины.
Как ошпаренный выскочил из машины незадачливый ее владелец и взвился визгливым словесным лаем. Да только вряд ли у кого сочувствия нашел.
Общее мнение невольных свидетелей происшествия громко выразил дворник, не поспевший словом призвать нарушителя к порядку:
- Эх, машину жалко… Дураку досталась! - И решительно добавил, не обращая внимания на истерические угрозы: - А ну, выметайся со двора. Нечего сорить языком…
Как ни странно, кирпич оказался убедительным доводом - больше в нашем дворе автокрикун не объявлялся.
ДВУШКИ
В левом кармане пиджака и пальто всегда ношу с дюжину двушек. Самому-то редко приходится звонить из автомата, зато люблю выручать "неимек"… Особенно в поздний час, когда негде разменять крупную монету и человек мается у немой телефонной будки… А ты протягиваешь ему целую горсть "золотых ключиков" и даришь сразу столько возможностей - позвонить другу или добыть ответ на неотложный вопрос…
Человек радуется благодарно, и тебе награда немалая - целое мгновенье чувствуешь себя добрым волшебником…
ЧАЙКИ
Прекрасны чайки в вольном полете. Следуешь взглядом за их то стремительным росчерком, то плавным парением над бегущей волной, и дух захватывает ощущение полета, гордое чувство свободы…
Но случилось как-то ранним утром заглянуть в их "земную" жизнь…
В песке пустынного пляжа одна из сизокрылых откопала кусок булки и принялась усердно расклевывать его. На пиршество не преминули заглянуть крылатые друзья-подруги, в надежде сделать стол общим. Но куда там! Обладательница куска, сварливо вереща, набрасывалась на всякого из собратьев, кто только пытался приблизиться. Причем она оставляла кусок и с каким-то особым удовольствием враждебного скандалиста гонялась за "нарушителями" по всему пляжу. А те безропотно улепетывали, как должное принимая и ее озлобленность, и ее право изгонять…
Право сильного, право первого?
И надо же справедливости случиться: сердито каркнув, слетела с высокой сосны ворона, долго наблюдавшая за этой мелкой возней. Слетела - и прямехонько к сварливой. Завидев более решительного и грозного по перу соперника, та отскочила от куска. Ворона же, не торопясь, отведала добычу и, прихватив ее покрепче клювом, лениво вознеслась на ветвь сосны…
А первая добытчица куска - куда девался грозный пыл! - жалобно попискивая, топталась на песке, поклевывая крошки, и не бросалась больше на слетевшихся подруг. И вскоре затерялась среди них.
Прекрасны чайки в вольном полете.
ЛЕТИТ!
Должно быть, прокатившаяся над городом гроза прибавила им решимости, коль они так дружно стали срываться с гнезд и под переполошный родительский щебет одолевать свои первые десятки воздушных метров. Их неуклюжие трепыхания то и дело заставляют обмирать в тревоге: "Ох, сорвется! Ох, шлепнется!" Но все кончается благополучно - воробушек летит.
Не журавль, не орел, а всего-навсего серенький маленький комочек - но летит!
ЛАСТОЧКИНО ГНЕЗДО
Меж фасадными окнами одноэтажного дома висит на электропроводке опрокинутая чаша ласточкиного гнезда. Тут же рядом с ним, крыло к крылу, притихла опечаленная пара ласточек. Их собратья живыми молниями рассекают предзакатное небо, уносясь за добычей для своего ненасытного, быстрорастущего потомства. Ни минуты покоя: к гнезду - два-три мгновения - и снова в полет, стремительный и неутомимый.
И только эта пара бедой вырвана из кипучей хлопотливой жизни. Все, во имя чего одолели они тысячи верст через горы высокие и моря широкие, - все это порушено одним порывом ночной бури, разбито в прах.
Весь день они так и просидели в недоумении и печали.
Щемит сердце от безутешности этой картины и бессилия хоть чем-то помочь, поправить непоправимое.
Старый взъерошенный воробей, не первый раз уже выныривающий из чердачной щели, переполошно и осуждающе чиричет, метаясь вокруг пострадавших, словно брюзга сосед задним числом, прозорливый и разумный, выговаривает погорельцам ("Я вам говор-рил! Я вас пр-редупр-реждал!") за то, что не застраховались вовремя громоотводом…
И без него тошно, а он тут зашелся…
Но ласточки не гонят воробья прочь, лишь теснее придвигаются друг к другу. Понурив головки, они как должное воспринимают его выговор и возмущение, несчастные и виноватые.
Десятки гнезд, цепко спаянных по трое, по четверо, надежно прикрытых сверху, будто вмонтированы в самые укромные места, под защиту выступов и карнизов, этого и соседних домов. И ни одно из них не пострадало от бури.
А эти неразумы, обманутые яснопогодьем мая, гнездились на отшибе и кое-как. Понадеялись на обвисший провод и лишь краешком прилепили чашу гнезда к непрочной даже на вид штукатурке стены. И оно, бескрышное и безопорное, отошло вместе с куском известки и опрокинулось…
Должно быть, и в них самих что-то недостроенно, в чем-то несовершенны и ущербны оказались их инстинкты, коль так безоглядно распорядились они жилищем своим.
Как бы спохватившись, природа исправляет свои же ошибки, лишая неумелок права на потомство, чтобы не закреплять в поколениях опасное несовершенство и тем самым укоротить цепь трагедий.
Невольно восхищаешься великой и непостижимой предусмотрительностью эволюции.
Но перед глазами опрокинутая чаша гнезда и две без вины виноватые птахи… И сердце не спешит принимать рассудительное "так надо, что же поделаешь"…
Беда есть беда, и она столь же остра и нестерпима у неумелых и виноватых.
СВЕТЛЯЧОК И МОРЕ
Ночная волна лениво лизала плоские камни дикого пляжа. На море ни огонька, ни звездочки - глухая тьма. Она пугает и манит. Хочется сделать шаг вперед и жутко отдаться во власть стихии.
Светлячок слетел с прибрежных кустов и оживил тьму своим легким мерцанием. Он все ниже и ниже опускался к воде. Вот уже две светящиеся точки живут в темноте: светлячок и его отражение в сонной волне. Еще секунда - и они, качнувшись навстречу друг другу, слились в одно целое и погасли… Светлячок неосторожно встретился с водой. Я выловил пострадавшего и положил его на еще теплый камень. Скоро он, обсохнув, "потеплел" едва заметным свечением, все более разгораясь. Потом как ни в чем не бывало снялся с камня и привычно замигал в пульсирующем полете. Но урок не впрок: он снова направился в море. И снова, обманутый своим отражением, пал в воду.
Дважды спасенный, он не изменил своей страсти и, залетев дальше от берега, погас, уже навсегда.
Несколько минут было темно, словно ночь справляла короткий траур о погибшем. А потом - один, другой, третий - замерцали над водой другие и, как искры от костра, подхваченные ветром, угасли поодиночке…
ЗВЕРИНЕЦ
Замкнутым каре расположился на пустыре за Ямским мостом заезжий зверинец. В тесных автофургонах, вскрытых и зарешеченных с одной стороны, - лисы, львы, тигры, шакалы, гиены, медведи, волки, обезьяны, страус, гриф и сип белоголовый, даже семейство дикой собаки Динго с красным волком…
Экзотика! Какое перо, какая расцветка шкур! Африка… Америка… Австралия… Толпы любопытных и любознательных. Веселые, восторженные возгласы детей. И сам поддаешься радости их удивления. Дивишься знакомым кошачьим повадкам львицы, мерно вышагивающей взад-вперед, от стенки к стенке… "Как наша Мурка, только совсем большая-большая…"
Лев неподвижен в своей классической позе власти и величия, так примелькавшейся нам по дворцовым ансамблям, "нестрашным" кинокадрам и картинкам, что и живой кажется ручным, игрушечным, бутафорским, но натолкнешься на упорный взгляд желтящих глаз - и скомкаешь восторженную, благодушную улыбку: какая тягучая печаль в глазах царя зверей, какой тяжелый, до оторопи пронизывающий взгляд. И нет в нем ни злобы звериной, ни кровожадности хищника… Одна тоска истомленного долгой неволей…
Волки - те злее, волком и смотрят, мечутся от щели к щели, чуют за перегородкой недругов, зубы скалят, порыкивают на соседей… Но и у них взгляд затравленный, исподлобья.
Да, невеселая экзотика… Разное перо, разные шкуры, а все одним серым цветом неволи отмечены - угрюмые, усталые, подавленные.
Разве что медведи, ах ты, кровь скоморошья! - да попрошайки-мартышки без зазрения совести извлекают свою мелкую корысть из глазеющей толпы - лапы сквозь решетку тянут, пасть разевают, мечутся по клетке, пританцовывая, - развлекают. И летит им награда - конфеты в обертках, надкушенные фрукты, куски булок, печенья… "На! Хватай! Ай да молодец! А ну, как следует попроси!" И медведь неуклюже выламывается, будто и на самом деле знает, как оно следует просить…
Посреди шумливой, суматошной разноголосицы вдруг тревожное детское:
- Ой, мама, а почему Багира плачет?!
До лоска черная красавица пантера полусидит, по-человечьи скрестив передние лапы, и, грациозно выгнув шею, отрешенным взглядом устремилась куда-то вдаль поверх наших голов. Не шелохнется, глазом не поведет. Есть в ее облике что-то от женщины, принявшей траур глубокий… Слез не видать, но их отражение - в блеске глаз, в суровой неподвижности… Девчушка, подготовленная высоким благородством "Маугли", тонко прочувствовала это и откликнулась…
- Да не Багира это, а Ночка, - уточняет мама. - Видишь, написано. И не плачет она. Просто задумалась. Африку свою вспоминает. Пошли к лошадке, смотри, как бегает…
Куда ей там бегать на трехметровке, даже карликовой такой. Метнется в одну сторону - два-три стука копытцами - и стена. Метнется обратно… и весь бег. Жалкое зрелище. Но мама хочет отвлечь ребенка от грустных мыслей, ведь порадоваться чудесам заморским привела…
Только какая ж это радость - сквозь решетку?!
Нет, не бывать человеку истинно покойным и вольным душой, покуда живое, свободой рожденное, в клетках томится.
ОДНАЖДЫ
Лишь один раз в жизни пчелам дано право платить за обиду: ужалив, пчела погибает. Но не было случая, чтобы хоть одна из них дрогнула в решающее мгновение и отступила.
Воля инстинкта неумолима и высоконравственна - обидчика надо разить!
АЗБУКА ЛЕСА
Зимой сосны и ели на ветру выводят протяжное "ф-ф-ф-ф".
Облиственные дубы - "ш-ш-ш-ш"…
Голые деревья - "с-с-с-с-с"…
А все вместе - "у-у-у-у-у"…
Учебный год в полном разгаре: ветер азбуку разучивает…
КОГДА ХАРАКТЕР СПИТ
Он был суров на вид и строг по натуре. Никто не знал его улыбки, никто не слыхал его смеха. Они наглухо были зажаты в кулаке характера. И мрачные навеси бровей не поднимались, не расходились до той черты, за которой теплится веселье…
Это был человек, который всегда не смеется…
Но однажды его увидели спящим и не узнали: добродушное лицо светилось детской радостью…
БЕЗ ЛЮДЕЙ
Провожая в последний путь подругу свою, бабушка плакала, жалея вначале об ушедшей из жизни, а потом и о себе…
Внук пытал:
- Ты что, бабушка, смерти боишься?
- Да нет, милый, смерти-то чего бояться, коль срок подходит… А вот когда отнесут тебя на кладбище, закопают, а сами уйдут… Вот тогда и страшно будет… без людей-то…
ПАМЯТЬ
Сон и смерть.
Человеческая память вносит свои поправки в объективную реальность этих явлений…
- Спит как убитый, - с добрым чувством восхищения говорим мы о человеке, поработавшем всласть.
- Лежит как живой! - восклицает печально, прощаясь с тем, кто безвременно покинул нас. - Еще столько мог сделать… Он умер в работе, посреди кипучей жизни своей…
- Нет, он не умер, - протестует Память. - Для нас он живой, только уснувший на долгое долго.
ОТЕЦ
Иногда, шагая домой после трудной и важной работы, вдруг невольно вспоминаю отца. По привычке задумываюсь: а почему я его вспомнил именно сейчас? И, как бы поглядев на себя со стороны, нахожу отгадку - ведь его походкой иду! Размеренной, неторопливой поступью человека, исполнившего доброе, нужное людям дело…
ХЛЕБ И ТРОПА
Хлеб наш насущный… Всему он голова, всему основа. На хлебе, на отношении к нему душа человеческая обретала истинное здоровье, нравы и нравственность вызревали веками.
Но есть у людей еще одно вековое, первоосновное - путь-тропа-дорога… Издавна редкое поле обходилось без тропы…
Даже хлеб расступается перед идущим человеком и благословляет его путь-дорогу…