_ "А это значит, - рассудил Гомбо, - Тулгу, которую он считал своей невестой и которую всевышний не обидел ни красотой ни умом, столичные хваты запросто могут увести. И останешься ты тогда с носом…".
Всегда окруженная поклонниками, Тулга выработала в себе то усмешливое выражение, когда не поймешь: смеется ли человек, шутит или на полном серьезе ведет разговор. Поняв, что бухгалтер Гомбо один из тех, которые ежедневно записывают в специальный блокнот свои расходы на обед, на ужин, на носовые платки, из тех, которые при случае любят пофилософствовать о жизни и ее практической стороне, - Тулга откровенно смеялась над ним. А Гомбо ничего не замечал, словно глаза его были в шорах. Придет вечером - осмелел в последнее время, - сядет на кошму и, прихлебывая чай из пиалы, начинает разглогольствовать о… качествах невесты. При этом бросает на Тулгу жадные взгляды.
- Если бы ты не была учительницей, если бы дети и их родители не уважали тебя, то я бы еще подумал: ухаживать за тобой или не ухаживать. Сейчас я ухаживаю и имею самые серьезные намерения - жениться на тебе. Почему? Потому, что знаю: ты умеешь воспитывать детей, значит, и сама будешь положительной матерью.
- А любимой?
- Главное матерью. Любовь - эго из области поэзии, а я говорю о практической стороне вопроса. И стишки тут всякие никакого значения не имеют.
- Мне лестно слушать все это, - говорила Тулга, - но в се-таки хочется узнать: как же с любовью-то, со стишками?
- Начисто я любви не отвергаю, но…
- Но не признаете по той самой причине, что из нее ни шубы, ни шапки не сошьешь?
- Ну, зачем же так грубо…
Сначала Тулгу эти разговоры забавляли, а потом начали злить. И она бесцеремонно выпроваживала Читкура, ссылаясь на ученические тетради, которые еще не проверены.
И вот он снова пришел - на этот раз торжественный и сияющий, как новая монета мунга. Снял шляпу, сдул с нее пыль, положил на кровать. На столик поставил бутылку архи.
Алтан-Цэцэг хотела было уйти, но Тулга попросила остаться. Гомбо тоже не возражал. Лицо Тулги, не по-девичьи строгое, лицо учительницы, приобрело выражение взволнованной наивности и непонимания происходящего. Бросила озорной взгляд на Алтан-Цэцэг. Та поняла: сейчас разыграет спектакль. И не ошиблась. Тулга начала с того, что предложила жениху занять самое почетное место - в северной части юрты. Гомбо принял это как должное. Глаза его заблестели.
- Из области теоретических рассуждений о жизни и любви - торжественно начал Гомбо, - пора переходить к практическим делам…
- Правильно. - подтвердила Тулга, - усердный находит и добивается, а нерадивый теряет.
Ответ Тулги понравился жениху. Он его понял как похвалу. Приосанился и воодушевился.
- Я вам предлагаю, эгче, вести мое хозяйство.
- Это - как? - спросила Тулга и усмехнулась. - В прислуги пойти?
- Женой стать, хозяйкой.
- О, это уже что-то серьезное, - Тулга опустила глаза, помолчала, добавила. - И непривычное. А хадак где?
- Какой хадак?
- Жених идет сватать невесту и без хадака, без подарка? Это как же так, аха?
- Я… Забыл.
Тулга и Алтан-Цэцэг рассмеялись. Тулга подошла к комоду, порылась в нем и, обращаясь к Гомбо, попросила снять дэли.
- Зачем? - смутился Гомбо.
- Я пришью свою пуговицу.
- Но… но у меня, кажется, на месте все пуговицы, - Гомбо растерянно оглядывал себя.
- Снимай дэли, аха. В народе есть поверье: если девушка пришьет свою пуговицу к дэли парня, то парень уже никогда ее не забудет. Я… не хочу, чтоб меня забыли.
- Но пришить можно потом.
- Потом - поздно.
Снять дэли Гомбо не решился, очевидно майка или рубашка была далеко не первой свежести.
- Пуговица, хадак… все это будет. Я о свадьбе договориться пришел. Прикинуть предстоящие расходы.
- А если свадьбы не будет?
- Это бы еще лучше, На сэкономленные тугрики, я мог бы купить тебе…
И вдруг осекся. Что-то дрогнуло в его лице. Растерянно захлопал глазами.
- Ты ведь согласна выйти за меня замуж?
- Послушай сказочку, Гомбо, - усмехнулась Тунга. - Однажды, в давние времена, бедный бадарчин, пройдя длинный путь, остановился на ночлег в юрте одного богача. Хотя на очаге булькал полный котел мяса, хозяин не собирался угощать путника. Он надеялся, что бадарчин, не выдержав, уйдет. Но тот не уходил.
А вода в котле давно выкипела.
- Как далеко путь держите? - спросил богач, чтобы выиграть время.
- Когда я вышел, еще кипело, когда пришел, выкипело, а теперь уже, наверное, выгорает.
- К чему эта сказочка? - удивился Гомбо.
- К тому, что я не хочу оказаться в роли бедного бадарчина у котла богача.
- Но я не богач…
Тулге стало скучно. Затеянная игра начала ее злить. Она поднялась и сказала:
- Мой жених в Улан-Баторе. Всем другим претендентам на эту "должность" придется искать новые адреса.
Гомбо вперился глазами в Тулгу и смотрел, не мигая. С отчаяньем спросил:
- Что же ты морочила мне голову?
- Мне казалось, наоборот.
- Казалось, - ощерился Гомбо и в глазах его, крепко и зло суженных, появился холодный блеск. Насмешливо спросил - Он у тебя из области поэзии?
Тулга вспыхнула и очень решительно потребовала немедленно, сию минуту, закрыть дверь юрты с той стороны.
Когда Гомбо вышел, Тулга вышвырнула вслед ему бутылку архи. Со злостью сказала:
- Послушаешь умного человека - сама умнее станешь, с дураком свяжешься - последний ум потеряешь.
Глава седьмая
- В степи беда! Гибнет семья Чултэма!
Вихрем закрутилась по поселку эта страшная весть, привезенная в знойный полуденный час чабаном Дамдинсурэном, прискакавшим из Буйной пади. Конь под Дамдинсурэном был весь в мыле. Белая пена тягучими ошметками падала на траву. Когда всадник остановился у конторы, конь низко опустил большую голову и весь задрожал мелкой дрожью.
- В айл Чултэма пришла тарбаганья болезнь.
- Ты разве доктор, Дамдинсурэн? - спросил председатель Самбу, вышедший на крылечко встретить чабана. - Не доктор. Тогда зачем так говоришь?
- Не я говорю. Так просил сказать тебе, председатель, и всем людям старый Чултэм. А ты знаешь, председатель, Чултэм - мудрый человек. Он послал своего сына Тэрбиша…
- Где же Тэрбиш?
- Я вернул его назад. Мне показалось, что Тэрбиш болен: рот у него черный, губы запеклись, глаза непонятные.
- Ты правильно сделал, Дамдинсурэн.
Председатель распорядился пригласить в контору членов, правления и специалистов, хотя можно было обойтись без приглашения: встревоженные люди сами шли в контору.
Посоветовались с Жамбалом и решили о случившемся немедленно сообщить в аймачный партийный, комитет: пусть даже не окажется на Черной речке очага чумы - тарбаганьей болезни - обследование на чуму необходимо. Ну, а если окажется, то надо скорее принимать какие-то меры. Людям нужна срочная врачебная помощь.
Жамбал тут же поехал к пограничникам, чтобы по рации связаться с аймачным партийным комитетом. Своём связи с городом - ни телефонной, ни радио - поселок пока не имел.
Председатель Самбу начал совещание. Оно было деловым и коротким. Уже через четверть часа контора опустела. Все получили подробные указания, кто - подготовить палатки, кто - продовольствие (может быть, придется надолго выехать на Черную речку), кто - известить людей, которых, возможно, придется выставлять в сторожевые посты. Ванчараю было велено сейчас же отправиться в степь и предупредить всех чабанов, стоящих с отарами невдалеке от Черной речки, чтобы никто из них до приезда врачей не оказался на стоянке Чултэма. Не дай бог, если болезнь пойдет гулять по степи. Тогда ее ничем не остановишь.
Встревоженный поселок к вечеру притих. Но не успокоился. Просто застыл в ожидании чего-то страшного. Люди никогда не видели, как начинается тарбаганья болезнь, как ею болеют, но слышали - народная молва шла издревле, передаваясь от рода к роду, от поколения к поколению, - что это черная смерть, от которой никому нет спасения.
Ночью по круглым бокам юрт бил ветер и хлестал дождь. По небу неслись обрывки черных туч.
Утро, умытое дождем и пронизанное солнцем, никого не обрадовало. Люди, назначенные в сторожевые посты, молчаливые и настороженные, собирались у конторы.
В малый полдень сюда подошла заляпанная дорожной грязью машина из города. Приехал отряд медицинских работников с противоэпидемический станции. Его возглавляла Лидия Сергеевна Леднева.
Председатель Самбу предложил отряду, ехавшему всю ночь под дождём, немного отдохнуть. Но Лидия Сергеевна запротестовала.
- Не в гости приехали, - сухо сказала она. - Только по стакану горячего чаю, если найдется.
- Найдется, эгче, - вмешалась в разговор Алтан-Цэцэг. Леднева оглянулась на знакомый голос.
A-а, это ты, Прыг-скок? Здравствуй, родная, - Лидия Сергеевна обняла Алтан-Цэцэг. - Жаль, что встреча наша состоялась в такой грустный час.
И стала спрашивать о Максимке. Узнав, что все хорошо, улыбнулась:
- Береги мужчину.
Алтан-Цэцэг, наблюдая за Лидией Сергеевной, видела сейчас совсем другого человека: в ней не было обычной мягкости.
Лидия Сергеевна подозвала мужчину в роговых очках и попросила его договориться с председателем о сторожевых постах, о питании людей на биваке, о палатках или юртах.
- У них все приготовлено, Лидия Сергеевна, - доложил мужчина в очках, - я проверим.
- Тогда пойдемте, Иван Николаевич, к моей подруге на чай.
В знак глубокого уважения к почетным гостям Алтан-Цэцэг открыла дверь и, низко поклонившись, попросила Лидию Сергеевну и Ивана Николаевича пройти в юрту.
- Не надо сейчас церемоний, Алтан, - сказала Лидия Сергеевна.
Чаепитие было молчаливым и спешным: через полчаса отряд и сторожевые посты должны были выехать.
Великое горе пришло в большую семью старого Чултэма. Вечером десятилетний сын Намжил пожаловался на головную боль и лег спать. Но сна не было. Всю ночь метался в жару. Настой белой травы не помогал. Утром Намжила не стало.
Маленький Намжил ничего не сказал, да и не мог сказать- что понимал десятилетний? - о причине своей болезни. А это обернулось великой бедой для всей семьи. Но беда, пожалуй, не миновала бы, даже знай родные, что за два дня до болезни Намжила угостили конфетами и он съел их. У конфеток были такие красивые обертки-фантики…
Через день после смерти Намжила захворала мать. Признаки болезни были те же, что и у сына: головная боль, высокая температура, кашель. Не поднялась мать. На вторые сутки она подозвала Чултэма, чтобы попрощаться.
- Ну, вот, - сказала шепотом, - сейчас раздвинутся стены юрты и я уйду из этой жизни…
Закрыв глаза, глубоко и протяжно вздохнула. Сильная дрожь пробежала по ее маленькому синему телу, и она затихла. А потом умер старший сын Дамба. Об этом отчаянным воплем из рядом стоящей юрты известила жена Дамбы - Долгор.
Только теперь понял старый Чултэм, что к ним в айл пришла та самая "черная смерть", о которой шла в народе молва. Значит, не помогут никакие настойки трав, никто не поможет, никто не спасет.
Чултэм позвал в юрту Тэрбиша - восемнадцатилетнего сына, последнего из троих сыновей, оставшихся пока в живых, велел ему седлать коня и скорее скакать к людям, чтобы предупредить их о беде, случившейся на Черной речке. Заботясь о людях, старый Чултэм наказал сыну: как бы худо ни было, но с коня не слезать, в юрты к людям не заходить, разговаривать издалека и так, "чтобы ветер в рот бил".
Когда Тэрбиш ускакал, Чултэм, превозмогая боль, - и его, старого, не обошла болезнь - скатал в рулончик кошму, которая служила ему постелью, заполнил большой медный чайник зеленым чаем, взял кусочек вяленого мяса и несколько черствых творожных лепешек и побрел в степь - умирать. Туда его позвала сама косая, приходившая в юрту, когда старый после нескольких бессонных ночей забылся в коротком сне.
Тэрбиш выполнил волю отца: через Дамдинсурэна он передал людям страшное известие. Возвращаясь на Черную речку, Тэрбиш совсем занемог. Последние километры он ехал, уронив голову на шею коня, и никак не мог понять, почему солнце, небо и степь стали одного цвета- черного.
У отцовской юрты Тэрбиш тяжело сполз с коня. Окликнул старика, но тот не отозвался. "Наверное, ушел овец пасти". Добрел до юрты старшего брать, открыл дверь и, чтобы не упасть, руками ухватился за дверные косяки. Долгор, жена брата, лежала на войлочной постели, а малютка-дочь теребила ее мертвую грудь…
С лежанки стрельнули испуганные, как у пойманного зверька, глазенки четырехлетнего Очирбата - сына Дамбы и Долгор.
- Вот ты где… А я ищу тебя целый день, - сказал Тэрбиш и не то закашлялся, не то захохотал…
Отряд приехал на Черную речку после полудня. Впрочем, никакой речки тут не было. Было лишь старое давным-давно высохшее русло, по которому в дождливую погоду, во время ливней, бежал веселый ручеек. Однако название за местностью закрепилось - Черная речка. Ручеек тек и сегодня: дождливая ночь напоила землю влагой.
Машины остановились вдалеке - на возвышенности, с наветренной стороны. Тяжелое зрелище предстало перед глазами приехавших: над юртами не вился живой дымок, открытыми дверьми играл ветер. Бродили две осиротевшие собаки. Кружилось и каркало воронье.
Лидия Сергеевна распорядилась выставить со всех сторон посты - кордоны и начать разбивку лагеря, указав места для медицинской палатки и для жилых палаток. Установила границу запретной зоны, через которую никто не имел права переступить. Медицинскую палатку - в нее перенесли оплетенные бутылки с сулемой, лизолом и карболовой кислотой, канистры с бензином. Лекарственные препараты и приборы поставили у самой границы.
Пока шли работы по устройству лагеря, Лидия Сергеевна со своим помощником Иваном Николаевичем, облачившись в специальные костюмы, двинулись к юртам. Они побывали сначала в одной, затем в другой юрте, потом долго бродили по степи, словно что-то искали. Они действительно искали и вскоре нашли труп старого Чултэма.
Лидия Сергеевна снова пошла в юрты, а Иван Николаевич вернулся в лагерь. Он отдал распоряжение санитарам готовиться к дезинфекционным работам на участке. Старый Чултэм оказался прав в своем диагнозе: в его семью пришла "черная смерть" - чума. И в несколько дней выкосила всех. От большой семьи не осталось никого.
Никого? Но, говорили, был еще мальчишка. Лидия Сергеевна пошла поискать, где же он? Если убежал в степь, если добрался до чьей-то юрты, то кто ни обласкает, ни накормит, ни приютит мальчонку станет жертвой и разносчиком черной смерти? Страшно, - если смерть пойдет гулять по степи.
Лидия Сергеевна зашла в одну юрту, затем в другую. Нет мальчишки. И вдруг услышала - или показалось ей? - не то сдавленный стон, не то вздох. Вернулась в юрту и увидела: плотно прижавшись к трупу молодого человека, мальчик крепко спал.
- Болен или не болен?
Разбудила мальчишку и, ухватив его за ручонку, поволокла из юрты. Испуганный ребенок упирался, кричал.
В лагере растерянность: "Мальчишка живой!" Растеряна какое-то время и Лидия Сергеевна. Она стоит у юрты и не знает, что дальше делать с этим орущим благим матом маленьким существом? Вести его в лагерь - значит совершить преступление перед товарищами, перед медициной. Живого оставить среди мертвых - значит совершить двойное преступление и перед своей совестью, и перед людьми.
"Мальчишку надо лечить, спасать надо!" - Лидия Сергеевна машет рукой: "Придите кто-нибудь". Иван Николаевич в ответ кивает головой: "Вас понял", - и отправляет к юрте одного из санитаров. Лидия Сергеевна поручает ему ребенка:
- Подержи его здесь, - а сама торопливо идет к лагерю.
- С мальчиком ухожу в изоляцию…
- Это - как? - не понимает Иван Николаевич.
- Вот там на мыске за ручьем, - обращается Лидия Сергеевна к Алтан-Цэцэг, - распорядись, пожалуйста, поставить юрту.
Алтан-Цэцэг привела отряд на Черную речку. Здесь их должен был встретить Ванчарай и сменить ее, но он почему-то не встретил. Пришлось остаться Алтан-Цэцэг. Она выслушала распоряжение Лидии Сергеевны и побежала к машине.
Теперь смысл происходящего дошел до Ивана Николаевича. Лицо его побледнело, на лбу выступила испарина.
- Лидия Сергеевна, что вы делаете? - сдавленным голосом спросил он.
Не удостоив Ивана Николаевича ответом, Лидия Сергеевна просит "начальника медицинской палатки" медицинскую сестру Санжид приготовить ампулы с противочумной сывороткой, с метиленовой синькой и дезинфекционные средства и все это уложить в санитарную сумку.
- Доктор Леднева, - закричал Иван Николаевич. - Шаг ваш, простите, считаю безрассудством. Мы не можем позволить…
- Не кричите, - остановила Лидия Сергеевна своего помощника, - и приступайте, пожалуйста, к работам. Вы остаетесь, Иван Николаевич, обязанности руководителя отряда
Лидию Сергеевну пытается еще остановить Алтан-Цэцэг, вернувшаяся на крик. Она напоминает. Лидии Сергеевне о том, что она мать двоих детей.
- Вот потому-то, милая Алтан, - тихо говорит Лидия Сергеевна, - я не могу оставить этого мальчика.
Вечер стоит тихий и настороженный. Кажется, переломи сухую былинку - в неподвижном воздухе паук разнесется далеко-далеко. По небу неторопливо кочуют облака, похожие на овчинки с ягнят. Молодой месяц узким серпом режет эти овчинки. Пахнет влагой и горьким дымом. Запах дыма едкий, раздражающий. Алтан-Цэцэг сидит у костра и думает. Ее мысли как дым - тоже едкие, раздражительные. "Ну, зачем она пошла?"
В соседней палатке тяжелым сном спят санитары. В палатке Алтан-Цэцэг мечется во сне медсестра Санжид. Всему отряду сегодня пришлось много поработать и много пережить. Вот и давят кошмары.
Алтан-Цэцэг всматривается в ту сторону, где стояли юрты семьи Чултэма. Там сейчас дотлевают жалкие остатки домашнего скарба, одежды, постелей. А перед вечером пылали три огромных костра. Сжигали вместе с юртами, облитыми бензином, все, что могло гореть. Огонь - верное средство для уничтожения даже чумных микробов.
На взгорье за ручьем мутным пятном белеет юрта, в которой находится Лидия Сергеевна с мальчиком. Оттуда нс слышно ни звука. Юрта кажется мертвой. Впрочем и сама степь, безмолвная и намаявшаяся, тоже кажется мертвой.
Алтан-Цэцэг хочется думать о том, что упорная воля удивительной русской женщины должна преодолеть, победить болезнь. Но тут же вспоминаются книги, прочитанные о чуме, и на сердце становится не просто тревожно, а жутко. Алтан-Цэцэг словно предчувствовала зимой, выпрашивая книги у Лидии Сергеевны, что с чумой ей придется встретиться. В недобрый час встреча состоялась… Из тех прочитанных книг в голову Алтан-Цэцэг какими то обрывками лезут сейчас описанные события, одно страшнее другого. Чума, как огромный косарь, в былые времена выкашивала начисто целые народы. Ужас охватывал города, страны и континенты. Спасения не было.
…Шестой век. Чума, названная Юстиниановой, прошлась по Египту, Сирии, Малой Азии и Европе и унесла около ста миллионов человеческих жизней. В течение, пятидесяти лет поигрывала косой, и никто ничего с ней не мог поделать.