…В четырнадцатом веке уже "черной смертью", она, начав свое мрачное шествие в глубинах азиатского материка, перебралась в Северную Африку, затем и Европу. Только одна Европа недосчиталась тогда двадцати четырех миллионов человек - одной четверти своего населения.
А потом на протяжении четырех столетий она ходила но городам и селам многих стран. Во время русско-турецкой войны в тысяча семьсот семидесятом-семьдесят первом годах она забрела в Москву и единым взмахом положила сорок тысяч человек. Никакая война не собирала такой обильной дани!
Находилось немало смельчаков, вступавших в борьбу с великим и жестоким "косарем". По одни гибли на самых дальних подступах, другие отступали. И совсем немногим удалось приблизиться, а потом и вышибить из рук косой ее большую, страшную косу. Это произошло уже в двадцатом столетии.
Один из смельчаков - русский ученый, советский академик-микробиолог Даниил Кириллович Заболотный.
В дореволюционные годы Даниил Кириллович участвовал в различных экспедициях по исследованию чумы и борьбе с нею. В тысяча восемьсот девяносто седьмом году он едет в Индию, оттуда караванным путем идет в Китай и Восточную Монголию. Работает в различных экспедициях в Аравии, Месопотамии, Персии. В тысяча девятьсот десятом-одиннадцатом годах руководит русской экспедицией по изучению легочной чумы в Маньчжурии. Здесь он устанавливает причину эпидемичности. Разносчиком болезни оказался тарбаган. Отсюда и сама болезнь в пароде получает название тарбаганьей. Даниил Кириллович выясняет пути распространения "тарбаганьей болезни", способы заражения и разрабатывает методы вакцинации… У него появляются десятки и сотни учеников-последователей. Лидия Сергеевна Леднева - одна из них.
Алтан-Цэцэг, размышляя, невольно примеряет поступок Лидии Сергеевны к себе - а смогла бы она пойти на такой шаг? - и не знает, как ответить. Если честно перед своей совестью, то, наверное, не. смогла бы… "Ведь до сих пор смертность заболевших легочной чумой почти стопроцентная… А заболеть - сущий пустяк. Болезнь передается и через воздух, и через предметы, и через воду. Так почему же, зная об этом, Леднева все-таки пошла?" - спрашивает Алтан-Цэцэг.
Раздались чьи-то шаги. Алтан-Цэцэг вздрогнула от неожиданности, подняла глаза - Иван Николаевич.
- Спать надо, девушка, спать, - повернулся, зашаркал к палаткам. Пробормотал - Красиво умереть- это и дурак сможет. Эх, голубушка…
"Красиво умереть? Неужели ради этого пошла Лидия Сергеевна с мальчишкой?" - колючий озноб пробежал по телу Алтан-Цэцэг. Она поднялась и устало побрела в палатку. Не зажигая огня, нашарила постель, легла. Но сон не идет. А за палаткой шаркают и шаркают подошвы. Иван Николаевич, как челнок, снует туда-сюда, туда-сюда. Его шаги затихают лишь перед рассветом. И в тот же час Алтан-Цэцэг забывается коротким и тревожным сном.
Глава восьмая
Утром Иван Николаевич позвал Алтан-Цэцэг в свою палатку. По красным глазам, по бледному, осунувшемуся лицу Алтан-Цэцэг поняла: ночь для Ивана Николаевича была трудной.
- Вот что, девушка, - глухо сказал он, - мне отсюда отлучаться нельзя. Я хочу попросить вас срочно съездить в поселок и доложить руководителям объединения, что дела наши плохи. Подтвердилось самое худшее. Пусть сообщат в аймачный центр: на Черной речке - очаг чумы. Кроме того, хочу с вами отправить два письма в Улан-Батор - министру здравоохранения Монголии и советскому послу. Надо своевременно поставить их в известность о безрассудном шаге доктора Ледневой и снять с себя вину за ее гибель…
Алтан-Цэцэг вздрогнула. Из горла готов был вырваться крик и только огромным усилием воли она сдержала его.
- Лидия Сергеевна… умерла? - испуганно спросила Алтан-Цэцэг.
- Нет, нет, девушка. Я говорю о возможной гибели. Будем верить, что этого не случится, хотя верить трудно. Постоянный контакт с больным… Когда вы сможете выехать?
- Сейчас.
- Поезжайте.
И вот она едет и думает об опасности, которая караулит Лидию Сергеевну. Теперь Алтан-Цэцэг готова поверить Ивану Николаевичу: Лидия Сергеевна сделала безрассудный шаг. Ну, а как по-иному она могла поступить? Отправить одного ребенка в изоляцию? Он же совсем беспомощный…
В последнее время, когда приходилось вырываться в кино, Алтан-Цэцэг все чаще стала замечать на себе пристальные взгляды парней. Но она была равнодушна к этим взглядам. Здесь, в "Дружбе", оказывается, тоже кое-кто стал на нее поглядывать. Сам Жамбал как-то сказал:
- Ты, дочка, завидная невеста. Тут один человек, замечаю, - давно уже вздыхает. Так что имей в виду: могут появиться сваты.
Алтан-Цэцэг ответила шуткой, что, мол, какая она невеста с ребенком.
- А тебе разве не известно, - ответил на это Жамбал, - что у нас, монголов, издавна ребенок причисляется к достоинствам невесты?
- Уж не Гомбо ли собирается свататься? - засмеялась Алтан-Цэцэг, вспомнив его весеннее сватовство к Тулге.
- Тот бы с радостью, да боится получить второй щелчок по носу. Как русские говорят: обжегся на молоке - дует на воду. Не везет парню.
Парторг, оказывается, даже и это знал. Впрочем, что может укрыться от глаз людских в маленьком поселке?
- Тогда кто же "вздыхатель?"
Жамбал прозрачно намекнул на Ванчарая. О нем он сказал:
- Всем хорош парень: и работящий, и послушный, но какой-то буковатый, душой скрытный. Нет просветленности.
- Жамбал-гуай, вам не подходит роль свата, - обидчиво и резко сказала Алтан-Цэцэг.
- А я и не пытаюсь им быть, - спокойно ответил Жамбал. - Я только хотел предупредить тебя, чтоб не сделала ошибки…
- Я не сделаю ошибки, Жамбал-гуай, - заверила Алтан-Цэцэг. Голос ее предательски задрожал.
- Успокойся, Алтан. Сказать об этом я обязан был. По праву старшего.
- Спасибо.
Тугим и запутанным узлом завязывалась жизнь Алтан-Цэцэг. И не просто этот узел распутать. Алтан-Цэцэг была благодарна Жамбалу за его участие.
Сватов Ванчарай не прислал. Он сам предложил ей руку и сердце. Это случилось в один из августовских вечеров. Ванчарай пришел под хмельком - выпил, видать, для смелости - и заговорил о том, что ей нужен сильный друг, а ее сыну - отец, что таким хотел бы стать он, Ванчарай. И к чему-то напомнил о степном пожаре.
"Не плату ли требует за спасение?" - мелькнула у Алтан-Цэцэг злая мысль. Хотела ответить дерзостью, но сдержалась. Сказала просто:
- У Максимки есть отец, а у меня… муж.
Ванчарай ничего не ответил на это, лишь злорадно усмехнулся. Усмешка не ускользнула от внимания Алтан-Цэцэг, и она опалила "жениха" гневным взглядом. Ванчарай молча вышел из юрты. Дороги их теперь разошлись, чтобы немного позднее вновь сойтись, но - уже на непримиримом перекрестке.
После сватовства Ванчарая Алтан-Цэцэг много-много дней была злой, насмешливой и дерзкой. Пришла в себя лишь тогда, когда Тулга, вернувшаяся из отпуска, очень строго и очень серьезно заметила:
- Алтан-Цэцэг, тебе опять в больницу надо, у тебя психоз начинает затягиваться. Как бы он в хронический не перешел. Это очень опасно.
Отары овец начали беспокоить волки. То с одной стоянки, то с другой чабаны сообщали о налете серых разбойников. Тогда собрались мужчины и выехали на облаву. В одном распадке, заросшем кустарником тамариска и густой травой, удалось обнаружить целую семью - матерых с прибылыми. Охотники, разбившись по двое, по трое, начали погоню за зверями.
Ванчарай, Гомбо и один чабан погнались за матерым. Как ни хитрил и ни петлял старый многоопытный разбойник, тугая смертельная петля попала на его широколобую голову. Проволочив зверя с сотню метров за лошадью, чабан остановился. Тут подоспели Ванчарай и Гомбо. Соскочив с коней, они подбежали к волку, сыромятным ремнем стянули ему пасть и ноги. Ванчарай отошел в сторонку и стал закуривать, считая дело сделанным, а Гомбо, выхватив нож из-за пояса, не добил зверя, а кольцом вокруг шеи надрезал шкуру и, ухватившись за неровные края, стал ее сдирать.
- Вот так - тулупчиком, тулупчиком, - приговаривал он.
- Что ты делаешь? - крикнул чабан, еще не понимая происходящего.
- Я его голенького, голенького пущу, пусть-ка погуляет…
В голосе Гомбо, в глазах его, в движениях рук было такое сладостное удовольствие, что по спине чабане, повидавшего в жизни многое, пробежала холодная дрожь. Он отшвырнул Гомбо и добил зверя. Ванчараю бросил злые, презрительные слова:
- А ты куда смотришь, лекарь?
Когда об этом случае рассказали Алтан-Цэцэг, она не поверила. Бессмысленная жестокость - с живого зверя, ставшего добычей, сдирать шкуру - не укладывалась в ее сознании.
Вскоре после этого, возвращаясь вместе с Ванчараем с фермы, Алтан-Цэцэг спросила его, верно ли болтают, что Гомбо хотел снять шкуру с живого зверя.
- А что тут особенного, - ответил Ванчарай, улыбнувшись, - и содрал бы, и пустил бы голенького. Отчаянный парень!
- Живодеры! - с омерзением сказала Алтан-Цэцэг и содрогнулась.
- Но я тут при чем? Я стоял в стороне.
- И молчаливо одобрял… Небось приятно было смотреть, как один зверь терзает другого? "Отчаянный парень…"
- Еще что скажешь? - недобро усмехаясь, спросил Ванчарай.
Не скрывая, своего презрения и не выбирая слов, Алтан-Цэцэг сказала:
- Как ты можешь лечить животных, Ванчарай, если с удовольствием наблюдаешь, как их мучают? Вам бы вместе с Гомбо в фашистской армии служить. Много бы удовольствия получили…
Они были вдвоем на степной дороге, и Алтан-Цэцэг ожидала: развернется сейчас Ванчарай и полоснет длинным ременным кнутом. В ожидании этого, ока даже сжалась вся. А он осклабился в довольной улыбке. Но тут же, словно спохватившись, так посмотрел на Алтан-Цэцэг, что у нее похолодело все внутри. И яростно, как давнишнюю боль, выплеснул:
- А тебе где служить придется? Немцы на Волге, немцы на Кавказе, немцы вокруг Ленинграда, а вы орете на всю степь о силе и непобедимости Красной Армии. Где она, сила-то? "Русские заманивают вглубь…" Это же глупые сказочки парторга, выжившего из ума. А мы - уши развесили. Правильно Гомбо говорит: немцы захватят Москву, шагнут на Урал, а отсюда через Монголию ударят японцы и отхватят весь советский Дальний Восток. От нас же вообще мокрое место оставят… Куда деваться будем, в какую сторону побежим?..
Вот как заговорил Ванчарай.
- Не будет этого, не будет! - закричала Алтан-Цэцэг. - Советский Союз все равно победит!
- Криком ничего не докажешь. Ты мне факты, факты назови, - теперь он явно издевался над Алтан-Цэцэг, потому что знал: никаких фактов она назвать не может..
- Где бы ни были немцы, что бы ни думали ваши японцы, Советский Союз все равно победит! - устало сказала она.
- А почему это вдруг японцы наши? - ощерился. Ванчарай.
- Потому что ты и Гомбо - прихвостни японские. А если не прихвостни, то рассуждаете, как самураи.
- Ну, что же, и на том спасибо, - глухо сказал Ванчарай, и сразу же неторная дорога, по которой они ехали, яростно взорвалась желтой пылью под четырьмя копытами его лошади.
Ночью Алтан-Цэцэг спала плохо: с вечера капризничал Максимка, а потом снились зубастые, трехглазые идолы, изображающие каких-то злых богов. Из головы не выходил разговор с Ванчараем. Он внес в душу смятение.
"Ты назови факты…" А какие она могла назвать факты? В сводках советского информбюро, которые передает Улан-Батор по радио и которые она слушает вечерами у Жамбала, нет ничего утешительного. Действительно немцы рвутся к Волге, действительно они карабкаются на хребты Кавказа.
"Русские заманивают вглубь… Это же глупые сказочки выжившего из ума парторга". Допустим, Жамбал ошибается. Ну, а каковы истинные причины отхода Красной Армии, когда и где фашисты будут остановлены? Ох, как трудно все это понять!
- Да, понять трудно, - согласился Жамбал, когда Алтан-Цэцэг утром принесла Максимку к Авирмид и своими грустными размышлениями поделилась с парторгом, - но понять надо.
- Что "русские заманивают немцев вглубь?" - раздраженно спросила Алтан-Цэцэг.
Жамбал удивленно поднял брови, пристально поглядел на Алтан-Цэцэг и спокойно ответил:
- Нет, насчет заманивания я ошибался. Но ты пойми вот что: в прошлом году немцы наступали от моря до моря, на трех тысячах километрах, а ныне всего лишь на узкой полосе. Значит, выдыхаются.
Твердо закончил:
- Советских людей им не одолеть. Не покорится Россия!
И тепло, как отец, добавил:
- А ты не размагничивайся, не опускай крылья. Что бы там брехливые собаки не лаяли, надо верить.
- Но где брать силы для веры? - откровенно признавая свою слабость, спросила Алтан-Цэцэг.
Жамбал снова удивленно поднял брови, снова пристально поглядел на Алтан-Цэцэг. Ответил жестко:
- В работе!
Вот она, формула людей сильных духом и убежден-ных коммунистов! А послушать Вапчлрля, то хоть сегодня ложись и помирай.
Алтан-Цэцэг попомнила Лидию Сергеевну. Сейчас поступок русского врача, рискующего жизнью ради спасения ребенка, не показался ей безрассудным.
Глава десятая
Мальчик боится человека в неуклюжем и странном желтом костюме, с черными резиновыми руками, с большими стеклянными гладами. Человек этот кажется тем самым злым мангусом, о котором рассказывается в страшной сказке.
"…Вдруг что-то в небе загремело, завивало - и появился трехголовый мангус-людоед. Разинул мангус все три пасти, зарычал и бросился на воина. У чудовища из одной пасти клубился черный дым, из двух других вырывалось страшное пламя…" И вот мангус пришел, забрал Очирбата к себе в юрту и то больно колет длинной и острой иглой, то заставляет глотать белые камушки. Когда выплевываешь их, мангус сердится и пугает незнакомыми словами. И никуда не убежишь, никуда не скроешься от его больших стеклянных глаз. Кричать начнешь - люди слышат, а выручать не идут: тоже боятся.
Лидии Сергеевне очень тяжело с мальчишкой. Он все время куда-то рвется. Того и смотри - убежит. Приходится привязывать бинтами к кровати-раскладушке. Но и привязанного не оставишь без пригляда ни на минуту. Совсем плохо то, что он отказывается от еды: не берет ни молока, ни мяса, ни лепешек. Даже конфету и ту не взял.
Первая ночь в маленькой палатке проходит без сна. Это уже вторая бессонная ночь для Лидии Сергеевны. Первая прошла в дороге.
Утром у мальчика поднимается температура, к вечеру он весь пылает огнем. Часто впадает в беспамятство, бредит, зовет маму.
- Ижий! Ижий!
Голос у пего слабенький и тоненький, как у новорожденного козленка. Он облизывает сухие губы и беспрерывно просит пить.
- Уух, ус. Уух, ус…
Лидия Сергеевна весь день на ногах. Изредка она выходит из юрты специально за тем, чтобы показаться людям в лагере: "Смотрите, здесь все в порядке". Вечером она замертво валится в постель и мгновенно засыпает. Ночью просыпается с головной болью и звоном в ушах. Нечеловеческая усталость берет свое.
Третий и четвертый дни - самые тяжелые, Случилось то, что должно было случиться: Лидия Сергеевна заболела. Недомогание, которое она почувствовала еще ночью, к утру усилилось. Легкий озноб сменился жаром. Начался кашель, отдающийся мучительной болью в ребрах и груди. По поему телу разлилась слабость.
Лидия Сергеевна внимательно прислушивалась к себе: неужели появились те первичные симптомы, которые характерны для начала легочной чумы? И думала: если так, то дальше последует ослабление сердечно-сосудистой деятельности, полный упадок сил, потеря сознания, и через день, два, скрученная болезнью, она уйдет в небытие, как ушла вся семья Чултэма,
Она удивилась тому, что думает о себе, как о ком-то постороннем. А вскоре ей стало страшно. Наступил момент, когда ей захотелось закричать, позвать на помощь Ивана Николаевича, людей. Так стало жалко себя. Такой жуткой показалась мысль о смерти. Вспомнилось: "Доктор Леднева, ваш шаг, простите, считаю безрассудством!.,"
- Неужели он был прав? Нет!
Лидия Сергеевна взяла себя в руки. Попыталась глубже проанализировать свое состояние, В ту дождливую ветреную ночь, когда отряд ехал сюда, она сильно замерзла. И здесь, направляясь с мальчиком в юрту, она поскользнулась, переходя через ручей, и с ног до головы искупалась в, холодной воде. Так, может быть, это простуда? Но даже если и не простуда! Даже если чума - что ж! Не она первая и не она последняя… Когда в дальневосточной тайге умирал от энцефалита ее самый близкий и дорогой человек, он не кричал панически "спасите!", он говорил: "Ну вот, Лидок, мы нашли причину болезни. Теперь надо найти способы уничтожения этого проклятого клещика и методы лечения… С врагом легче бороться, когда его знаешь".
Не бежал с поля боя, не искал спасения боец Сибирской десантной бригады Артамон Леднев, ее Артамон. Он погиб под вражеским танком в подмосковных снегах.
Горькие, тяжелые воспоминания, но они-то как раз совсем успокоили Лидию Сергеевну. Только вот… что-то она хотела сделать…
Да, хотела написать прощальное письмо Верочке и Владику. На всякий случай. Но нет ни карандаша, ни клочка бумаги. Конечно, ее письмо не будет отправлено отсюда - нельзя! - но обязательно будет пересказано в казенной бумаге, извещающей детей и отца о ее гибели.
И от того, что материнские слова дойдут до детей и отца в чужом пересказе, Лидии Сергеевне становится грустно.
Ее труп сожгут, как сжигают трупы всех чумников. А потом в отряде устроят собрание, и Иван Николаевич торжественно-траурным голосом произнесет речь, в которой непременно прозвучит: "Смерть вырвала из наших рядов… Самоотверженный поступок… Героический подвиг…"
Лидия Сергеевна усмехнулась и тяжело стала подниматься, чтобы сделать очередной укол Очирбату и дать ему горькие камешки - таблетки.
А в лагере - переполох. Лидия Сергеевна ни разу за целый день не вышла из юрты. Завтрак, обед и ужин остались нетронутыми. Тарелки с пищей так и стоят на камне-валуне, который лежит на границе запретной зоны, в сотне метров от юрты. Медсестра Санжид на закате солнца ходила к камню за посудой и с полчаса стояла там, в надежде услышать из юрты хоть какой-нибудь звук. Не услышала. Пробовала окликать Лидию Сергеевну- ответа не получила. Вернулась в лагерь заплаканная:
- Юрта мертвая…
Санитары молча разошлись кто куда.
Иван Николаевич выругался и, зажав виски в пухлых ладонях, застонал: "Ведь отговаривал…" И зашаркал по траве подошвами, засновал челноком: туда-сюда, туда-сюда.
Алтан-Цэцэг убежала в палатку, зарылась лицом в подушку.
Ночь прошла в тревоге, в ожидании чего-то еще более страшного. Утром - это шел уже четвертый день - Алтан-Цэцэг попросила Ивана Николаевича сходить в юрту, своими глазами удостовериться в случившемся.
- Подождем еще немного. Лидия Сергеевна категорически запретила подходить к юрте кому бы то ни было…
Ждали до полудня. Иван Николаевич, наконец, облачился в защитный костюм и пошел. Вот он дошел до юрты, открыл дверь, постоял и быстро зашагал к лагерю.
- Что там?
- Пока живы, - коротко и невесело ответил Иван Николаевич и велел Санжид отнести на камень обед больным.