- Как видите, лесов здесь нет - одни сосны (и показал - на сосновые бревна, привезенные из Союза для строительства), земли здесь нет - один песок, людей здесь тоже нет - одни солдаты…
Шутка сержанта нам понравилась и потом долго жила в батарее и, кажется, ушла гулять по другим батареям. А спустя много лет, я услышал ее в Забайкалье.
Шофер занялся машиной, а я пошел бродить по родному "городку".
…Вот обвалившийся большой котлован - бывшее наше жилье, землянка-казарма, теплая и уютная. Котлован для землянки рыли мы своими руками. К вечеру изматывались до того, что не могли без чужой помощи выбраться наверх. Руки были в кровавых мозолях, спины от непривычки разламывались.
Бывшая огневая позиция. У тех вон окопчиков мы встречали Катюшу. Еще дальше, в каких-нибудь трехстах метрах, мы встретили ее первый раз, когда она привезла спасенного Максима. Я вдруг вспомнил: у ее Воронка на лбу была белая симпатичная звездочка. Говорят, что человеческая память способна сохранять лишь самое главное. Ну, а звездочка - почему она не ушла из памяти? Не странно ли это?
Бывший склад боеприпасов. Сколько раз приходилось стоять здесь на часах. Вытоптанная тропинка вокруг склада, она до сих пор четко обозначена. Вспоминаю самый первый наряд на этот "чрезвычайно ответственный" и опасный пост и случай, смешной и грустный, который произошел со мной.
Стояла холодная и ветреная ночь. Небо застилали черные, с отблесками синевы, тучи. В черноте ночи кто-то полз, подбираясь к складу с боеприпасами. Один за другим, как требует Устав караульной службы, делаю два окрика: "Стой, кто идет?" - и щелкаю затвором, загоняя патрон в патронник. Окрики не остановили "диверсанта". Ползет, сволочь!
- Стой, стрелять буду! - и оглушительные выстрелы рвут ночь.
Через десять минут начальник караула гневно выговаривает мне:
- Эх ты, голова садовая, ползет. А кто "ползет" - гляди сюда! Клубок травы. Перекати-поле называется.
Налетел порыв ветра, и клубок, в который я стрелял, побежал с незнакомым мне шабарком.
- Слышишь: топочет… Прутики у него жесткие, как стальные спицы…
Идя в караулку, начкар продолжал беззлобно ворчать:
- Салаги. Котелки не луженые. Пока вылудишь - сколько крови попортишь… Теперь вот докладывай о "диверсанте". Весь дивизион хохотать будет…
"Салаги"… "Котелки не луженые…" Пожалуй, во все времена старослужащие называли так молодых, только начинающих службу солдат. Это не обидная, не оскорбительная кличка. Весь строй солдатской жизни, ее ритм направлены к тому, чтобы солдат был солдатом не только по названию.
Но это мы стали понимать примерно через три-четыре месяца. А в первые недели… Ох, какими длинными казались тогда дни! С раннего утра и до позднего вечера ты под командой. К вечеру ноги гудят. Перед вечерней поверкой в глаза хоть спички вставляй: закрываются да и только. Самая любимая команда для молодых - "Отбой!" Она - как ласковое слово матери…
Наивная мечта: "Вот бы подавить ухо минут шестьсот". Мой друг Николай Моцный как-то даже сказал: "Первое, что я сделаю после увольнения из армии - лягу и просплю трое суток."
Короток солдатский сон. Кажется, только заснешь - дневальный петушком: "Подъем!" И ничего не сделаешь - отрывай голову от подушки, сбрасывай одеяло.
И пошевеливайся. Да так, чтобы через минуту в строю стоять. Хорошо, если у тебя сапоги - раз, раз! - и готово. А если обмотки… Крути-верти да из рук не выпускай. А то развернется, милая, и пока намотаешь ее, двухметровую ленту - в строи явишься последним. Старшина оторвет свои ясные очи. от часов, приподнимет бровь и ласково скажет:
- В час досуга мы с вами позанимаемся. Сыграем разиков пять "отбой - подъем".
Есть немало людей, которые почему-то думают, что солдатская жизнь - это сплошные тревоги, атаки, походы, стрельбы, караулы. Наивное заблуждение! Кроме всего того, что именуется боевой подготовкой, есть многое другое. Политическая учеба. Строевая подготовка. Занятия спортом. Чтение литературы. И есть в солдатской жизни самый обыкновенный прозаический и будничный труд. - Чистить картошку, например. Сколько я перечистил ее, да еще мороженой, да еще с твердой установкой старшины: "К ноль-ноль часам - по мешку на брата". Не шутка это - мешок ледяшек оскоблить. Целый день потом ноют стылые руки. Или полы мыть. Белье и портянки стирать. Дрова рубить и землю копать. Солдатские руки все должны уметь, даже "щи из топора варить". Если они чего-то не умеют, значит, это еще не солдатские руки.
А вот широкая дорога в столовую. Она до сих пор не заросла травой. Вышел на нее и невольно шаг сделался упругим, словно оказался в строю. Закрываю глаза, и чудится голос старшины Гончаренко: "Может, споем, хлопцы?"
Однажды охрипший от простуды Ласточкин не смог запеть. Ради шутки запел заряжающий Драницын, парень грубоватый и насмешливый.
Пусть он землю бережет родную,
А… сосед Катюшу сбережет!.
- Отставить песню! - последовала команда.
Молча дошагали до землянки. Старшина остановил батарею.
- Красноармеец Драницын, выйти из строя.
Тот сделал три шага вперед, повернулся к батарее.
- За оскорбление песни объявляю один наряд вне очереди. Ясно?
- Так я же не песню оскорбил, я Валову хотел напомнить…
- За оскорбление бойца Валова объявляю еще один наряд вне очереди.
Паша Валов… Служба у него шла легко и весело. Мы часто замечали, как наш командир батареи, человек строгий, требовательный и неулыбчивый, останавливал свой пристальный взгляд на Паше и нередко улыбался. А как-то на занятиях по огневой подготовке сказал:
- Хороший пушкарь из тебя выйдет, Валов!
От этой похвалы Валов засиял весенним солнышком. Ходил - грудь колесом. Приказы стал исполнять еще с большим рвением и старательностью.
И вдруг что-то случилось с Пашей. Закручинился.
Помрачнел. Осунулся. Ходил, как в воду опущенный. Командир отдает ему приказ, а он: "А? Что? Как?"
- Что с тобой, Паша? Уж не заболел ли?
Махнет безучастно рукой и взглядом, полным тоски и отчаяния, упрется куда-то в землю.
Долго так продолжалось. Совсем извелся парень. Однажды после вечерней поверки (не в первый раз уже) мы подсели к нему и ну тормошить:
- Да что же с тобой, друг ты наш дорогой?
Достал Паша из кармана листок бумаги и подал нам. Из дому писали, что его невеста изменила солдату. Нашла другого.
Всей батареей мы написали тогда ей злое письмо.
А Пашу пытались утешить, как могли.
Говорили:
- Не сберегла любовь? А была ли она? Берегут ведь то, что есть и что стоит беречь,
- Любовь была…
Говорили:
- Несерьезная у тебя, видать, невеста была. Ветер…
И зачем о ней жалеть?
- Нет, она очень серьезная…
- Тогда почему она так поступила?
- Не знаю…
Ослепленный любовью, Паша Валов не хотел видеть никаких недостатков в своей невесте. И умная она, и серьезная. К тому же красивая: глаза жгучие с прищуром, брови вразлет, улыбка - с хитрецой. (Фотографию Паша всегда носил при себе.) Долго страдал парень, но в конце концов взял себя в руки.
Она вышла замуж. Прожила недолго и разошлась. И снова хотела вернуться к Паше. Только солдат, переболевший, перемучившийся, нашел в себе силы и мужество на ее покаянное и слезливое письмо ответить решительно: нет!
…Правильно сделал старшина, что вынес два внеочередных наряда заряжающему Драницыну.
Я еще долго брожу по своему городку. Вспоминаю. Даже на самый увал забрел, где стояла банька. Скупой старшина воду выдавал тазиком: тазик - на стирку белья, тазик - на купание. Упаси боже, если лишний тазик израсходуешь…
Возвращаясь к заждавшемуся шоферу, смотрю на зеленую степь, на сопку Бат-Ула, плавающую в синем мареве.
Да, тут мы жили, тут несли свою солдатскую службу. А совсем рядом, в городке за Керуленом, - он отсюда как на ладони виден - текла совсем иная жизнь, жизнь Катюши, но о ней после отъезда Максима мы ничего не знали.
Глава восьмая
Наверно, правильно говорят, что если ты хочешь узнать историю страны и понять душу народа, если тебя интересуют обычаи и нравы людей - поработай в музее. В Баин-Тумэни прекрасный музей, и я долгие часы проводил в нем. А вечерами мы беседовали с Лодоем - отцом Алтан-Цэцэг.
Лодой - профессиональный партийный работник. Свою нелегкую ношу он нес до тех пор, пока позволяло ему здоровье.
Беседы наши затягивались порой допоздна. Лодою, участнику народной революций, строителю новой жизни, находившемуся всегда на ее быстрине, нравилось рассказывать об отшумевшем времени и о судьбах людских.
От Лодоя я услышал печальную повесть о честном, сильном и гордом батраке по имени Эрдэнэ, о том, как батрак этот - отец Лодоя - вступил в смертельную борьбу с ненавистными богачами, как сам Лодой искал и нашел дорогу в Революцию и как она, Революция, повела его потом к свету, к знаниям, к новой жизни.
Мне подумалось: если я умолчу о жизни Лодоя и его отца, о жизни старшего поколения, то рассказ об Алтан-Цэцэг будет далеко не полным и не во всём понятным. Ведь в судьбах детей всегда есть продолжение судеб отцов и дедов.
В середине зимы над степью пронеслась пурга и обрушились снегопады. Потом нагрянула резкая оттепель и дождь. И следом - лютые морозы. Вся земля покрылась скользким, гулким и жестким ледяным панцирем. Ударит конь копытом - земля гудит, как железная. Не то, чтобы корм добывать - ходить не могли но скользкой ледяной корке ни овцы, ни коровы, ни даже лошади с их крепкими копытами.
По степи покатилось страшное слово: дзут! Бескормица. Мор скота. И случилось это в первых числах Белого месяца - в феврале.
Тайджа из хошуна Сан-Бейсе Цамба приказал своим батракам перегонять отары овец на восток - в долину реки Халхин-Гола.
Там, как стало известно Дамбе, дождей совсем не было, а снежные заносы небольшие.
Ранним морозным утром, собрав свой скарб, батраки начали далекое и трудное кочевье. Среди батраков были тринадцатилетний Лодой и его отец Эрдэнэ.
К концу месяца кочевники вышли к Халхин-Голу. Старые и опытные скотоводы, они сумели сохранить основную массу овец. Здесь, на Халхин-Голе, снег действительно был небольшой, пастбища не выбиты, а погода стояла сухая и теплая.
Недели через три, во второй половине марта, Эрдэнэ поехал на Керулен навестить жену с ребенком и, может быть, забрать их с собой. Сына Лодоя Эрдэнэ оставил у своего друга Жамбала.
Подъезжая к Керулену, еще с дальних увалов, Эрдэнэ увидел свой айл и почувствовал, что в айле неладно: над юртами не кудрявился живой дымок, хотя дул злой сиверко, ни вблизи, ни вдалеке не было видно овец. Кружилось воронье.
Эрдэнэ не помнил, как доскакал до своей юрты, как ворвался в нее. Первое, что увидел - снег на очаге. Рядом с очагом - большой бычий пузырь, похожий на шар, - игрушка сына. Внутри сразу все похолодело, словно сунули его в ледяную воду. После яркого света в полумраке юрты Эрдэнэ ничего не видел. Спросил:
- Да есть ли здесь кто живой?
Справа от очага что-то зашевелилось. Эрдэнэ услышал стон.
Дулма!
Дулма, высохшая вся, почерневшая, лежала с закрытыми глазами. Тело ее пылало жаром.
- Дулма! Дулма! - тряс за плечи жену Эрдэнэ и кричал: - Ребенок наш где?
Дулма не отвечала. Из ее открытого черного рта рвался горячий храп и на губах пузырилась белая пена.
Безумными глазами Эрдэнэ обшаривал юрту. У изголовья Дулмы увидел сложенное тряпье. Рванул его и застыл в ужасе: из тряпья выпал и глухо стукнулся о мерзлый земляной пол маленький Бато. На черных губах трупика застыла белая пена.
- О, небо!
Эрдэнэ упал на колени!
Долго или недолго пробыл Эрдэнэ в юрте, только вышел оттуда старым сгорбленным человеком, не знающим, куда надо ехать, что надо делать. Солнце скатывалось за Керулен, за дальние холмы и где-то там укладывалось спать. Земля и небо затягивались фиолетовыми сумерками. Эрдэнэ тупо глядел на закатное солнце, на дальние холмы, на мертвые юрты айла. Ветер стучал и скрипел дверьми двух соседних юрт, из которых тоже ушла жизнь. Злились и рвали друг у друга человечьи кости одичалые псы. Айл умер. Умер от голода и холода.
- Как же вы, люди, допустили такое?
В мозгу шевельнулась и болью отдалась мысль: "Тайджа уморил. Тайджа - собака, хуже собаки". Собрав остатки сил, Эрдэнэ взобрался в седло и поехал к городу, в айл тайджи.
Было еще не поздно, когда Эрдэнэ приехал к тайдже. Его встретил ленивый лай откормленных псов. Среди десятка юрт Эрдэнэ быстро отыскал самую большую юрту - юрту тайджи, у которой стоял служка. Служка шмыгнул в дверь. Эрдэнэ постоял - может, выйдет кто встретить. Но из юрты никто не выходил. Такого гостя здесь не ждали. Эрдэнэ переступил порог и сразу опустился на пол - не держали ноги.
Тайджа Цамба ужинал. С маленького статика он брал жирные куски баранины и, ловко орудуя острым с серебряной отделкой ножом, отправлял их в рот, запивая кумысом. Руки и лицо тайджи лоснились от бараньего жира.
Эрдэнэ подали пиалу с кумысом. Он принял ее дрожащими руками.
- Какие вести привез, пастух?
- Худые, хозяин. Сын умер, жена умирает.
- Но я им белой травы отправлял. Чего же они не лечились?
- Не травы нм надо было, а мяса и хлеба… Весь айл умер.
- Нынче у всех беда, - вздохнул Цамба.
- Дай, хозяин, одну меру ячменной муки и одного барана. Отработаю.
- Тебе дай, другому дай, а сам ложись и подыхай?
- У вас табуны коней и отары овец…
- А сколько вы погубили? Вот ты - сколько?
- Снегопады, гололед… Дзут!
- Ха, батраки совсем обленились. Семь десятков и три овцы - это только ты потерял… Проглядел.
- Дзут унес.
- Хочу спросить: когда отработаешь за эти семь десятков и три овцы?
- Хозяин…
По черным, иссеченным ветрами щекам батрака Эрдэнэ покатились слезы. Неприлично мужчине показывать свою боль, слезы - это мужской позор. Но Эрдэнэ не мог сдержаться. Боль, обида и бессилие - все выливалось в этих слезах.
- Не позорь, пастух, свой род! - Цамба начал яриться. В его маленьких бегающих глазах, спрятанных за жирными складками, загорались бешеные огоньки. - Семью свою надо было в кочевье брать. А здесь никто не обязан…
Эрдэнэ тяжело поднялся и, не говоря больше ни слова, вышел из юрты. Услышал ругань, которую Цамба посылал ему вслед.
- Рвань, нищета, голь перекатная! Вместо того, чтобы работать, едут за милостыней. Попрошайки!
Эрдэнэ поднял крепко сжатые кулаки к небу и погрозил в сторону юрты богача.
А на Керулене, куда Эрдэнэ вернулся за полночь, его ждала новая беда: умерла жена. Остаток ночи и весь следующий день Эрдэнэ просидел в юрте. А ночью, перед рассветом, запряг лошадь в арбу, положил на нее трупы жены и сына, отвез их в Долину смерти и до восхода солнца - по обычаю - захоронил.
Ночь скрыла и Смерть и похороны. А взошедшее солнце в степи не заметило никаких перемен.
Весело и густо над юртой пляшет кудрявый дым. Ветер рвет его в клочья, кидает в степь. В юрте, у живого очага, сидит Эрдэнэ и ест жирное мясо. Вдруг послышался цокот копыт. Эрдэнэ поднялся и пошел к двери, чтобы встретить всадника. Таков закон степи: кто бы ни был человек, конный или пеший, сосед ли, усталый ли путник издалека - встреть его как гостя, приюти, обогрей, накорми.
Поглядел Эрдэнэ на скачущего всадника и поежился: такого "гостя" он бы не хотел видеть в этот час. К нему скакал тайджа Цамба.
Богач круто осадил жеребца у дверей юрты, злобным взглядом смерил Эрдэнэ, поглядел на свежую баранью шкуру, что лежала на арбе, выругался.
- Где взял барана, голодранец?
- У тебя.
- Украл?
- Украл, - безбоязненно и спокойно ответил Эрдэнэ.
В воздухе засвистела тонкая ременная плеть. Эрдэнэ не отскочил, не уклонился от удара. Он только рукой прикрыл глаза. Но когда Цамба второй раз замахнулся, прилаживаясь хлестануть по голове, Эрдэнэ успел перехватить плеть и так рвануть на себя, что Цамба едва удержался в седле. Не удержался бы, не порвись петля, наброшенная на кисть руки. Плеть перешла в руки Эрдэнэ.
- Ты у меня, ворюга, - взвизгнул Цамба, - кровью будешь плакать. Я найду, на тебя управу!
- Ищи! - крикнул Эрдэнэ и с силой огрел скакуна Цамбы. Жеребец сделал свечку и, обезумев, понес всадника в степь.
В тот же день из Сан-Бейсе приехали стражники, арестовали "вора" Эрдэнэ и увезли его в тюрьму. "А ведь верно говорили батраки, - трясясь со связанными руками на лошади, вспомнил Эрдэнэ, - что с собакой поссоришься - без подола будешь, с Цамбой поссоришься - без задницы останешься". Наверное, плетью будут бить. Или на позор всем людям в ящике-мунгульке выставят где-нибудь на конном базаре…"
"Не дамся!" - решил про себя Эрдэнэ.
О двух событиях, происшедших одно за другим на берегах Керулена, пошла гулять людская молва по сте- I пН. В бедных юртах об этих событиях говорили с одобрением.
- Слышали, из хошунной тюрьмы убежал батрак Эрдэнэ?
- Видать, смелый человек этот батрак.
- Слышали, у тайджи Цамбы угнали косяк лошадей, а вместе с косяком и скакуна - любимца тайджи? Говорят, на скакуне, быстром, как ветер, и резвом, как степной огонь, видели батрака Эрдэнэ.
- Этот батрак оказывается не просто смелый человек, а настоящий богатырь. Но куда батраку целый косяк лошадей?
- Он их дарит другим батракам.
Чернее ночи, чернее тучи ездил Цамба по богатым юртам, заливая горе урзой - молочной водкой.