Итак, я брился, Кэт собирала незабудки. Я кончил бриться, Кэт не было. Я позвал ее. Никто не отозвался. Тогда я побрил голову, к величайшему удовольствию последнего парикмахера Центральной Европы, который получил за это две банки с ананасами. Я побрил голову, хотя отнюдь не собирался этого делать, ввиду ветров и возможности насморка. Кэт все еще не было. Я впал в крайнее волнение: ее могли съесть волки или даже люди. Ведь одно из этих страшных существ укусило мне икру. Бедная Кэт! Что с ней? Сидя в кресле, я плакал. А жестокосердный парикмахер, привыкший, очевидно, к подобным инцидентам, спокойно лил каскады вежеталя на мою голую голову.
Наконец, не вытерпев, я пошел разыскивать Кэт. Я не увидел европейских цветов, называемых, кажется, незабудками, но вскоре я увидел Кэт. О, если б я не увидел ее! О, если бы ее съели волки или даже люди!
Кэт лежала на траве, а на ней лежал голый туземец, в жилете, с лицом, поросшим шерстью. Я крикнул:
- Кэт!
Но ни она, ни человек–зверь не услыхали моего достаточно громкого окрика, так они были увлечены своим занятием.
Увы! У меня больше не оставалось никаких сомнений: это занятие было именно тем, чем я хотел заняться с Кэт под тенью дерева. Над ними не было никаких деревьев, и полуденное солнце неистово сжигало их тела. Я стыжусь вас, перо системы Ватермана и тетрадь, описывая эту сцену! Увидев меня, Кэт метнулась в сторону. Человек зверь встал. Он походил на тощую обезьяну. Кэт спряталась за его спину. Я пробовал уговорить ее.
Я напоминал ей слова пастора и законы нашего отечества, но бедная в беспамятство плакала и не расставалась с диким существом.
Увидев, что человек–зверь тщедушен и не вооружен, я выстрелил в него. Я не мог от волнения хорошо прицелиться и попал в ногу. Раненое существо молчало. Кэт плакала.
Я вызвал парикмахера. Я сказал ему, что по законам всех цивилизованных государств Кэт принадлежит мне, и попросил его помочь увести мою супругу в кабину самолета. Хитрый цирюльник стал увиливать, утверждая, что в пустыне никакие законы недействительны. Он потребовал двадцать пять банок с ананасами. Мне пришлось согласиться.
Мы взяли Кэт под руки. Она не сопротивлялась, но продолжала плакать. Когда моя несчастная супруга очутилась в уютной кабине, я решился заговорить с ней.
- Кэт! Что вы сделали, Кэт?
Но Кэт ответила мне сразу потоком страстных и несвязных фраз. Я записываю здесь те из них, которые мне запомнились:
- Я люблю его, Вильям!.. Будьте великодушны, пустите меня к нему!.. Я хочу остаться в пустыне… Я узнала теперь, что такое любовь… Это как воздух… Я задыхалась в Америке…
Вы знаете что–нибудь про звезды?.. У вас только нефть и любопытство. Он был поэтом… Он жил в Вене… Он мне говорил стихи…
Любимая - жуть. Когда любит поэт, Влюбляется бог неприкаянный…
Он прекрасен!.. Я не уеду отсюда!.. Вы слышите, Вильям, я не покину Европу!..
Услышав подобные речи, я понял, что моя молодая супруга душевно заболела. Прививка сыворотки господина Риделлинга предохранила нас от проказы. Но европейский климат оказался тлетворным. Воздух здесь насыщен мельчайшими микробами, которые вызывают психическое заболевание, выражающееся в необузданных приступах любви, не имеющих ничего общего ни с нашими законными браками, ни с ночными развлечениями холостых американцев. Грозная болезнь! Возмутительный климат!
Таким образом, я не могу осудить Кэт. Я сам ее привез в этот край. Она не преступница, но больная. Мой долг увезти ее отсюда и доставить в родительский дом. Конечно, наш развод неминуем, так как моральные заповеди и гигиенические соображения делают для меня невозможным в дальнейшем какие–либо процедуры.
Я плачу. Я говорю себе: Хардайль, ты открыл европейскую пустыню, ты облагодетельствовал человечество. Но ты купил это дорогой ценой, потеряв юную супругу, так и не успевшую стать твоей супругой.
Кэт лежит в кабине и плачет. Я бодрствую. Надо мной те звезды, о которых знают что–то туземцы. Где–то в лесу воют дикие люди. Особенно страшен один голос. Я начинаю различать слова. Мне кажется, что это зверь, обесчестивший Кэт, повторяет бессмысленные и преступные фразы, которые он зовет "стихами". Зачем я не убил его? Этот вой, вероятно, мешает бедной Кэт уснуть.
Я повесил на развалины американский флаг. Отныне среднеевропейская пустыня принадлежит США. Да будет это утешением мне! Сколько звезд надо мной, я не знаю. Но на флаге столько же звезд, сколько наших штатов. Ура!
Кэт все еще не спит. Завтра утром мы улетаем в Америку.
На этой записи обрывается дневник несчастного мистера Хардайля, которому суждены были еще новые испытания.
Шестнадцатого мая в 8 часов утра самолет должен был стартовать. Кэт несколько раз пыталась убежать, но мистер Хардайль и пилот стерегли ее.
За несколько минут до отлета из леса выполз раненый человек–зверь. Он кричал что–то Кэт. Мистер Хардайль снова выстрелил и снова промахнулся. Не желая терять времени, огорченный супруг приказал летчику пустить мотор. Самолет плавно взлетел. Но, распахнув дверцу кабины, прекрасная Кэт закричала:
- Я остаюсь с тобой, любовь!
И ринулась вниз.
Она лежала мертвая, а над нею выл раненый человек–зверь. Нельзя было понять, - это стихи последнего поэта Европы или рык чудовища.
Мистер Хардайль вытер платком глаза, надел очки и любознательно взглянул вниз.
Америка в те годы многое брала у умирающей Европы: золото и статуи, певцов и ученых. Но в этот день она принесла тяжелую дань мертвому материку, умевшему только любить и, любя, завывать нелепейшие стихи: молодая супруга короля нефти мистера Хардайля досталась Европе.
Мистер Хардайль оплакивал свою супругу. Но ни одной минуты он не жалел о том, что пять лет тому назад согласился на предложение Енса Боота. Пусть свадебное путешествие не удалось. Континент с таким тлетворным климатом должен быть уничтожен. Семь миллиардов долларов спасут многих Кэт.
Как читатели видят, сын короля нефти не был скуп. Он искренне любил человечество.
Полный переворот в этнографии
Погибшие европейцы любили порой щегольнуть парадоксами: "Рим гуси спасли", "от искры Москва сгорела" и т. п. Отнюдь не желая подражать этим легкомысленным философам, мы должны признаться, что часто незначительные события влекут за собой другие, уже весьма и весьма значительные.
(Стоит вспомнить рассеянность монакского принца и ее колоссальные последствия.)
Великобритания была могущественным государством. Ей принадлежали страны, ныне являющиеся великими державами нашей планеты, как–то: Индия, Канада, Египет, Австралия и многие иные. Еще в 1930 году Великобритания могла соперничать с США.
В феврале месяце 1930 года, приблизительно за год до гибели Восточной Европы, описанной нами в предыдущих главах, тысячи почтальонов, разносивших утреннюю почту в своих мешках, среди других писем несли десятки тысяч одинаковых желтых конвертов с маркой в одно пенни.
В желтых конвертах лежали печатные циркуляры "Английского стального треста", рассылаемые оптовым, а также розничным торговцам всего мира.
АНГЛИЙСКИЙ СТАЛЬНОЙ ТРЕСТ Лондон,
дата почт. штемпеля М. Г.
Настоящим честь имеем довести до Вашего сведения, что, желая пойти навстречу запросам публики и расширить число нашей почтенной клиентуры, мы решили понизить с 1 марта сего года цены на все наши изделия на пятьдесят процентов. Смеем выразить уверенность, что Вы почтите нас Вашими заказами.
Что ж! Если гуси спасли древний Рим, а от искры сгорела дряхлая Москва, то могущественная Великобритания, повелевавшая четырьмястами пятьюдесятью миллионами человек, погибла от желтых конвертов с маркой в одно пенни.
Все последовавшее непосредственно за рассылкой исторического циркуляра никак не говорило о гибели. Понижение цен на стальные изделия было встречено обществом и прессой более чем благожелательно. Заводы треста утроили продукцию.
Безработных больше не было.
Глядя тоскливо в окна, где имелись коварные враги, прокопченное насквозь небо и безукоризненный джентльмен, господь бог, конкуренты треста - директора "Стальной компании Феникс", а также владельцы фирмы "Брэй и K°" - тоже решили сбавить цены и увеличить производство.
В "Экономическом вестнике" мистер Гобс писал: "Совершенно исключительный расцвет нашей стальной индустрии носит явный характер искусственно вызванного процесса и чреват тяжелыми последствиями". Но на мистера Гобса никто не обращал внимания. Это был человек с больной печенью, осужденный на вечную диету, живущий без сои и без пикулей, следовательно, совершенно неспособный воспринять радостные события.
Прочитав в "Питтсбургских новостях" о понижении цен на стальные изделия в Англии, почтенный мистер Джебс возмутился.
- Конечно, Германия уничтожена, но Германия не Европа. Они захватят все рынки! Рельсы для балканских железных дорог. Раз. Ножи и косы - России. Два. Считать бесполезно. Что же смотрит Енс Боот? Этот дурак уничтожил несчастных немцев и успокоился. А где мои семь миллиардов? Обман! Жулье! Хррр!
От негодования мистер Джебс издавал звуки, не относившиеся ни к одному из известных нам человеческих языков.
Вероятно, негодование его удвоилось бы, если бы он узнал, что Енс Боот, скупая через подставное лицо контрольный пакет акций "Английского стального треста", принимал активное участие в работе этого предприятия и что возмутительный циркуляр о понижении цен на пятьдесят процентов носит следы его гениального пера.
Ближайшие события, впрочем, показали, что литературные упражнения Енса Боота честно служили интересам близорукого мистера Джебса.
Вскоре переизбыток стальных изделий сказался с исключительной ясностью. Внутренний рынок, насыщенный донельзя, больше ничего не принимал. Американский конгресс одобрил закон, запрещающий ввоз заграничных стальных изделий.
С другой стороны, вся Восточная Европа, после уничтожения Германии ввозившая стальные изделия предпочтительно из Англии, к лету 1930 года представляла собой просторное кладбище, отгороженное санитарным кордоном.
"Английский стальной трест", "Стальная компания Феникс" и фирма "Брей и K°" оказались в крайне затруднительном положении.
К 1 августа биржа труда зарегистрировала миллион шестьсот тысяч безработных в стальной промышленности. Остальные работали три дня в неделю.
Стальной кризис, американские заградительные пошлины и уничтожение восточноевропейских рынков сказались и на положении других видов промышленности. Добыча угля пала на тридцать шесть процентов. Текстильные фабрики закрывались одна за другой. К концу года вся Англия переживала неслыханный промышленный кризис. Из восьми миллионов четырехсот тысяч рабочих шесть миллионов двести тысяч значились как безработные.
Предприятия лопались. Десятки банков, связанные с индустриальными предприятиями, были накануне банкротства.
Английский Государственный банк, стараясь предотвратить катастрофу, расширял кредиты. Машины заводов, фабрик, верфей стояли. Но зато станки, печатавшие деньги, работали с исключительной продуктивностью. В Нью–Йорке за один доллар можно было приобрести четыреста семьдесят английских фунтов.
В Лондон слетелись все стервятники заатлантического мира. Они щеголяли на Пикадилли своими клетчатыми брюками и сытыми физиономиями. Благодаря дикому росту цен, появление в восточном квартале Лондона, где жила беднота, краснощекого, упитанного лица являлось такой редкостью, что прохожие останавливались, ища глазами кинематографический аппарат. Несчастные полагали, что сытый и хорошо одетый человек - артист, загримированный для американского фильма.
В дорогие магазины заходили ленивые аргентинцы и за несколько песо скупали все, что находилось там, от теплых кальсон из шерсти мериносов до картин Россети, изображавших анемичных особ, не лишенных, однако, приятности.
Большинство сокровищ Британского музея было приобретено США.
Лидс был разграблен безработными.
Конференция английской рабочей партии после долгих прений пришла к выводу, что единственным спасеньем является пролетарское правительство. Но, осудив "азиатский метод захватов", конференция постановила: ждать выборов в парламент, которые должны были состояться через полтора года, то есть в ноябре месяце 1933 года.
В палате общин уважаемый депутат, мистер Чекэн, запросил уважаемого мистера Бровэда:
- Известно ли мистеру Бровэду, что некто, парикмахер Мануэль Баргенц, приехавший семь недель тому назад из Рио–де–Жанейро, приобрел за шестьдесят мильрейсов сан лорда и теперь заседает в высокой палате.
- Нет, это мне неизвестно, - ответил мистер Бровэд.
- Известно ли мистеру Бровэду, что за май месяц в Манчестере умерло от голода одиннадцать тысяч четыреста человек? - продолжал любознательный мистер Чекэн.
- Нет, это мне также неизвестно, - повторил мистер Бровэд.
- Известно ли мистеру Бровэду, что одна из континентальных держав спешно готовится к уничтожению нашего флота?
- К сожалению, по соображениям вполне понятным, в данный момент я лишен возможности ответить на вопрос уважаемого мистера Чекэна.
Газеты сообщили, что в палате общин очередное заседание прошло вяло. Газет, однако, никто не покупал - они стоили слишком дорого: пять фунтов за крохотный листок желтой оберточной бумаги.
Все же 18 июля 1932 года многие раскошелились и купили газеты, заключавшие достаточно важное сообщение: конференция представителей Канады, Австралии, Новой Зеландии, Индии и других государств, входивших в состав Великобританской империи, приняла решение порвать всякую связь с Англией и указанные государства объявить независимыми.
В этот день в Ливерпуле, возле городской булочной, произошел небольшой бой. Шестьсот четырнадцать человек погибли.
В Лондон прибыла американская благотворительная делегация. Американцы отобрали двадцать тысяч детей, которые при осмотре обнаружили восемьдесят восемь процентов вероятности немедленной голодной смерти. Сына вдовы Анны Айс, маленького Джо, они забраковали: у него было только восемьдесят шесть процентов. Анна Айс умоляла взять Джо:
- Я вам даю слово, что он умрет!
Анну Айс вывели.
Несмотря на все описанные нами трагические последствия циркуляра "Американского стального треста", жизнь в Лондоне сохраняла видимость прежней, Консерватизм в Англии был непобедим. По–прежнему возле дворца стояли часовые в напудренных париках, ораторы в Гайд–парке чинно доказывали преимущества анархии, а дряхлые мисс, проходя по мосту, где имелись голые фавны из бронзы, потупляли свои вылинявшие глаза.
Кроме того, жестокость нравов несколько смягчалась особенностями английского языка: человек, из–за фунта хлеба душивший другого человека, говорил ему все же "вы".
В Ньюкэстле безработные нарушили постановление рабочей партии и, не дожидаясь выборов 1933 года, захватили власть.
Парламент осудил их поведение, и правительство его величества короля Великобритании послало в Ньюкэстл несколько верных полков, которые уничтожили недисциплинированных членов тред–юнионов.
В августе, благодаря сносному урожаю, наступило некоторое облегчение. Но мистер Гобс, еще живой, несмотря на больную печень, написал для "Экономического вестника" прекрасную статью, в которой доказывал, что своего хлеба Англии может хватить лишь на два месяца. К счастью, "Экономический вестник" больше не выходил из–за отсутствия бумаги.
В октябре голодные бунты возобновились. Горожане направлялись в поместья и фермы, захватывали спрятанные припасы и съедали чудом уцелевший скот. В поместье Айэн лорда Хэга был съеден последний рысак. Лорд Чарльз Хэг получил лишь хвост, и он повесил эту родовую эмблему в своем пустом кабинете над письменным столом.
Сэр Эдуард Карсейль, обладатель коллекции лучших в мире бульдогов, потребовал взвод шотландских стрелков для охраны псов от нашествия голодных горожан. Требование было выполнено. Но вскоре стрелки съели бульдогов.
Положение с каждым днем становилось все тяжелее. Последние американцы уехали, увозя с собой грандиозные кофры.
Правительство вело переговоры с Канадой о закупке хлеба на остатки золотого фонда. Но канадцы держались стойко и мировых цен но сбивали.
Ежедневно тысячи людей умирали от голода.
Наступил еще один печальный день: 11 ноября. На трибуну палаты общин взошел мистер Бровэд.
- Я могу теперь ответить на вопросы, поставленные мне пять месяцев тому назад уважаемым мистером Чекэном. Сегодня утром французский флот частью потопил, частью захватил наши военные суда.
К вечеру в Лондоне слышалась пулеметная стрельба. Но это не было политической борьбой. Одни голодные люди стреляли в других голодных людей. Потом, устав стрелять, уцелевшие уснули.
Ночью король вызвал во дворец лидера рабочей партии мистера Карля. При свидании присутствовал мистер Бровэд.
Король говорил мистеру Карлю и глядел при этом на мистера Бровэда, который как бы скреплял росчерками ресниц слова своего монарха.
- Мы предлагаем вам ввиду тяжелого положения нашей горячо любимой родины взять в свои руки власть, не дожидаясь выборов тысяча девятьсот тридцать третьего года, - вежливо сказал король.
Мистер Карль столь же вежливо поблагодарил короля и отказался. Он произнес весьма лаконичное:
- Мерси - нет!
Мистер Карль был истинным демократом. Он показал королю, что значит конституция.
Шли страшные недели. Спортсмены истребили последних галок. В портах царила богомольная тишина, как будто изо всех дней недели на долю Англии осталось только одно воскресенье; даже парусное суденышко не хотело причалить к берегам нищенствующей страны.
Люди умирали, соблюдая достоинство и чин. Стонали они тихо, чинно корчились и не забывали улыбнуться пастору. Это была достойная смерть, но все же это была смерть, и спасенья не было.
На заседании палаты любознательный депутат Чекэн, хотевший было задать министру особенно значительный вопрос, упал и начал дрыгать ногами. Спикер был возмущен поведением депутата. Он закрыл заседание. Но мистер Чекэн не был виноват - он просто умер от истощения.
Подходило рождество. Люди вспоминали былые годы, любимый праздник, диккенсовский уют, шпигованных индюшек, щебет счастливых Мери и Кат у камина.
В сочельник густые туманы обволокли остров. Это было некоторым благодеянием судьбы. Туманы скрывали города, дома и лица прохожих. Города были пусты и мертвы, дома черны, а лица бледны.
Все же, но старой памяти, люди убирали свои опустевшие, истопленные комнаты и даже старались улыбаться.
Старый лорд Чарльз Хэг пригласил к себе своих друзей: лорда Вильяма Джерсена и сэра Эдуарда Карсейля.
Странную картину представлял собой замок лорда Чарльза Хэга. Огромные, пустые, промерзшие комнаты. В разбитые окна врывался туман. Лорд Чарльз Хэг с фонарем вел гостей через эти зловещие ущелья, и желтый огонь бился среди облаков, как ущербная луна.
Лорд Чарльз Хэг жил один в своем замке. Супруга его умерла, съев котелок недоваренной брюквы. Дочь Мери спаслась, уехав в Канаду с каким–то пароходным поваренком.
Лорд Хэг презирал и жену и дочь - обо они осквернили честь древнего рода: брюква не должна фигурировать на столе замка Айэн, а поваренок не смеет прикоснуться к дочери лорда. Старый и несчастный лорд Хэг хранил достоинство, ел изредка дичь и глядел на конские хвосты.