Работа была рядом, и Елкин прошел туда, еще раз порадовался, как у грабарей все обдумано, приспособлено, выверено. Еще накануне поделились на группы, указали всем места. Ни криков, ни споров, ни дребезга грабарок. И у людей и у коней давно усвоенные, ловкие движения. Как хорошо, когда наука многие годы передается от отцов к детям.
Через несколько дней Елкин снова был в лагере грабарей. Зашел в землянушку. Трехшаговый квадрат был устроен так умело, как могут сделать только многоопытные руки. У одной стены двуспальный топчан под ярким клетчатым одеялом, в углу печурка, выбеленная и разрисованная пирамидальными тополями. Окно глядело в степь и было полузавешено кусочком кисеи. Перед окном стол, два табурета. На столе стакан с пучком ковыля. На стенах картинки от мыла и конфет.
В землянушке сидела женка в ярком сарафане и при лентах. Она шила микроскопические рубашечки и что-то напевала.
- А ты зачем приехала? - спросил Елкин.
- А як муж до другой ходить вздумает…
Инженера развеселила такая откровенность.
- Как же ты убережешь его в такой жаре? - Он показал на рубашонки.
- Ничего. Грабарем будет, привыкать надо.
Елкин обошел еще несколько землянушек. Всюду на нескольких квадратных метрах был устроен потребный человеку уют. Люди старательно переносили привычки своей родины и внедряли их, не смущаясь, что приехали лишь на одно лето.
Направился к насыпи к работающим грабарям и по пути наткнулся на знакомую уже картину: верхом на коне сидел казах с двумя осьмушками кирпичного чаю в руке, возле него рабочий держал за рога большого курдючного барана. А председатель рабочкома, без шапки, взлохмаченный, обутый и одетый кое-как, стыдил рабочего:
- Ты член профсоюза, ты пролетарий и что ты делаешь?! Спекулируешь! Ты хуже грязных купчишек, которые спаивали казахов. Ты срываешь, дезорганизуешь, вредишь, гадишь! - Предрабочкома не находил достаточно сильных слов. Дело было такое: казах пригнал барана, а рабочий выменял его на кирпичный чай. Борьба с подобным товарообменом, получившим имя "товарообман", занимала значительную долю сил и времени рабочкома, велась им упорно, но почти безрезультатно: уж очень велик был соблазн за восемьдесят шесть копеек, что стоили две осьмушки чаю, получить матерого, жирного барана.
- Как твоя фамилия? - настойчиво требовал предрабочкома.
Рабочий молчал и держал барана, крутившего головой, он все еще надеялся, что баран будет его.
- Уперся и не говорит фамилию, - сказал пред Елкину. - Вытянуть не могу.
- А зачем вам фамилия? Уволить, исключить из профкома? Ведите в рабочком и увольняйте без фамилии.
Предрабочкома пнул барана ногой, выхватил у казаха чай, сунул рабочему и потащил его за рукав к городку.
Сильно увеличился поток служебных и частных телеграмм. Один разносчик, положенный по штату, не справлялся с ними. И Шолпан ежедневно помогала ему. Было трудно нести двойную ношу, но в то же время это давало великую силу и счастье. Ее все знали, все ласково здоровались: "Добрый день, звездочка!" За каждую доставленную телеграмму благодарили: "Спасибо, красавица! Спасибо, лунная! Счастья тебе, наше солнышко!" И даже любители подшутить острили возвышенно: "Как поживает наше полнолуние, наш небосвод?"
Пришла телеграмма от Романа Гусева: еду поезд номер… Встречали его всей троицей - Ахмет, Шолпан, Тансык. Невысокий, коренастый, одетый в стеганую, как ватное одеяло, куртку, Гусев выскочил из вагона вроде дрессированного медведя… Увидев встречающих, распахнул руки и крикнул:
- Сыпь сюда, братишки! Аман!
Всех облапил, расцеловал, оглядел, похвалил:
- Жаксы!
Похлопал Шолпан ладошкой по исхудалой щеке и сказал сочувственно:
- Луна-то на ущерб пошла. С чего это? Ахмет обижает?
- Сама избегалась, - сказал Ахмет. - Она и телеграфист и разносчик.
- Почему так?
- Мою Шолпан и хлебом не корми, а только похвали - расшибется в лепешку, - пожаловался Ахмет, считавший активность жены излишней.
- Как можно быть спокойной, когда не доставлены телеграммы. Постыдился бы говорить! - упрекнула Шолпан Ахмета.
- Нанять лишнего разносчика, - нашел выход Гусев.
- Нет штатной единицы.
- На громадную дорогу есть все, а на одного почтового бегуна нет единицы. Умора! - Гусев хохотнул и пообещал: - Устроим. Не такое делывали. Не горюй, а гори по-прежнему, наша звездочка.
Начали выбираться из нагромождения бревен, ящиков и разобранных машин.
- Ну и базар! - сердился Гусев, приглядываясь к беспорядочному навалу. - Сюда же сбросили и мое хозяйство. Я завербовался в бригадиры по отделу механизации. Накострили "смешай господи", пока разберешь, заржавеет все.
Ахмет решил успокоить его:
- Здесь дожди редкость.
- А песок… Он для машины злей дожди.
Роман Гусев с первого шага стал заметным человеком на строительстве. Прежде всяких оглядеться, оформиться, устроиться прямо из вагона он зашел в палатку-контору участка и спросил:
- Кто здесь старшой?
Елкина в ту пору не было, и отозвался Леднев:
- Я. В чем дело?
- А в том, что не дело - держать машины под открытым небом.
- Что вам до этого, кто вы такой?
- Бригадир отдела механизации Гусев.
- В первый раз слышу.
- И понятно: я только что с поезда, не успел встать на учет.
- И разговариваете уже так… - Леднев замялся.
- Как? - спросил Гусев.
- По-хозяйски. Будто вы здесь - самый главный. Государство у нас рабоче-крестьянское, я - рабочий. Так и разговариваю, по конституции.
- А я - помощник начальника участка. Приказываю вам немедленно заняться сохранностью машин. - Леднев ядовито усмехнулся: - Тоже по конституции.
- Так и сделаю. Извольте написать приказ об отпуске материалов для постройки склада, - попросил Гусев.
- За этим обратись к начальнику.
Гусев подселился в юрту к Исатаю, где достаточно пустовало места, кормиться решил по-холостяцки, в столовой. А больше ничего и не надо. И в тот же первый день поймал Елкина. Уже предупрежденный Ледневым, что объявился этакий ферт, гусь лапчатый, Елкин подумал смешливо: "Теперь около меня будут два ферта. - Первым он считал Леднева. - Посмотрим, каков другой", - и проявил к бригадиру повышенный интерес:
- Как доехали?
- Нормально.
- Как устроились?
- Нормально.
Живший на стыке двух эпох, богатых событиями, - последние годы царизма, первая мировая война, Февральская революция, Октябрьская революция, гражданская война, разруха, военный коммунизм, восстановительный период и начало индустриализации, - Роман Гусев достаточно побывал в сложных положениях. У него выработалось великое уменье выпутываться. Ни растерянности, ни даже особого удивления ни перед чем, везде он как дома, будто все перепробовал и твердо знает: чудес нет, все нормально, главная сила - трудовой человек.
- Как нравится здесь? - продолжал Елкин.
- Нормально. Я ведь не новичок тут, - жил, воевал, скитался. И сейчас приехал не за "нравится".
- Зачем же?
- Строить по рабоче-крестьянски. Приспело наше время.
- Очень приятно, нам нужны такие. Ну, выкладывайте, с чем пришли!
Бригадир заговорил о закрытом складе для машин. Елкин сказал на это:
- Не надо. Задача не в том, чтобы укрывать, сберегать машины, а в том, чтобы поскорей убрать их отсюда куда следует. Здесь им нечего делать.
- Почему же не убирают?
- Мало рабочих, грузчиков. Вываливают из вагонов как попадя.
- Станция полна народу. Кто они?
- Грабари, плотники, укладчики.
- А те, что гарцуют на конях?
- Пока они - гости, зеваки, вестники, а нередко просто-напросто сплетники Длинного Уха. Но есть указание правительства, что наша задача - не только строить дорогу, а и широко привлечь на стройку местное население, подготовить из него умелых рабочих, техников, железнодорожников.
- Понятно, - прогудел бригадир. - Стало быть, грузчиков я должен завлекать сам.
- Да, лучше не надеяться на кого-то. Свяжись с отделом кадров, с профсоюзом и действуй! Ну, что еще?
- Тут есть телеграфистка Шолпан.
- Знаю.
- Сама доставляет телеграммы, нет разносчика.
- Знаю.
- Совсем замучилась бабенка. Надо помочь.
- Телеграф не нашего ведомства. Я не могу тратиться на него.
- А по-другому. Организовать группу содействия из тех, что скачут без дела. Вместо того чтобы гонять попусту, будут развозить телеграммы.
- Это надо обговорить с партийной частью, с профсоюзом и телеграфом.
Елкин решил, что новый ферт иного, не ледневского порядка, не критикан по духу противоречия, а вдумчивый рационализатор. Посмотрим, что будет дальше.
Гусев пошел договариваться о доставке телеграмм и вербовке грузчиков. Держался он везде по конституции: рабочему человеку в рабочем государстве всякое дело - его дело, нет посторонних. Против группы содействия при телеграфе никто не возражал. Желающих в нее набралось больше, чем надо. Отобрать двоих-троих, самых надежных, взялась Шолпан.
Для вербовки местного населения в грузчики и на другие работы решили послать комиссию. Кандидатов выдвигали и обсуждали на широком собрании в конторской палатке, наполовину открытой для света. В момент обсуждения около палатки стоял "доджик", как всегда окруженный конными и пешими степняками. На его борту сидел Тансык и что-то рассказывал собравшимся. Он поднимал руки, ноги, болтал ими, то подавался корпусом вперед, то откидывался назад, будто сидел на шиле и работал всем телом, чтобы сохранить равновесие. Все бывшие в конторе умолкли и начали вслушиваться. Но понять… где тут понять, когда они знали всего несколько казахских слов: аман, бар, жаксы, джёк.
- Агитирует, - усмехнулся Елкин, - проповедует. Что он такое в самом деле преподносит им каждый день и с такой страстью?
- Можно предполагать, что жуткую чепуху, - сказал Леднев. - Эта агитация может дать самые неприятные результаты.
- Да, правда… Надо как-то взять ее под контроль. У меня сейчас мелькнуло - приспособить Тансыка агитатором, накачать его как следует. У него есть все для заправского пропагандиста: осанка, голос, жесты. Надо заняться им.
- Все перепутает. Получится у него в голове такая хурда-мурда, что… - Леднев фыркнул.
- Он парень способный.
- Сплетник и фантазер. Был этим - как их… Длинным Ухом. Они - страшенные говоруны, фантазеры, сочинители.
- Вот и направить эти качества в добрую сторону. Вы не займетесь с ним? - предложил Ледневу Елкин.
- Отказываюсь от всяких таких занятий. С этим обратитесь к бригадиру Гусеву, он берется за все.
Решили без дальнейшей проволочки послать на вербовку Тансыка и Гусева.
В начале ноября 1927 года рано утром протяжно, сильно зазвенел паровозный гудок укладочного городка. Все знали, что так, по-заводски, гудком, решено начинать укладку великой дороги, и все сбежались к тому месту, где от старой насыпи отходила новая, еще без шпал и рельсов.
Рабочие укладочного городка заняли свои места: одни у штабелей шпал, другие у платформ с рельсами, третьи у запряженных бричек.
Еще раз прогудел паровоз. Представитель советского правительства сказал речь, закончив ее пожеланием: "Счастливого пути, строители Турксиба!"
Духовой оркестр заиграл "Интернационал", сотни людей подхватили его. При последних звуках Елкин обнял начальника укладки, старшего рабочего, и сделал такое движение, какое значило, что обнимает всех строителей. Начальник укладки сбросил пиджак, дал команду: "Начинай!" - и подошел к платформе с рельсами.
Впереди шли пароконные брички, перевозившие шпалы из склада на земляное полотно. Затем особые рабочие раскладывали шпалы в установленном порядке. В это время отдельное звено рабочих грузило на специальные вагончики рельсы и скрепления - нагруженный вагончик перегоняли конной тягой к месту укладки. Там опять же особое звено рабочих перекладывало рельсы с вагончика на шпалы. Каждые два правильно уложенных рельса немедленно пришивали костылями к шпалам. Затем по только что пришитому звену передвигали вагончик вперед и укладывали следующую пару рельсов. Сняв все рельсы, свободный вагончик убирали с пути на бровку (на край) земляного полотна и подкатывали следующий вагончик, нагруженный рельсами.
Работали дружно, яро, молча. Слышалось только самое необходимое: "Взяли! Бросили! Ать! Два! Чисто!"
В тот же день укладочный городок двинулся по новому великому пути - Турксибу.
Шолпан передала в Москву телеграмму начальника строительства: "На Южтурксибе уложен первый рельс и забит первый костыль". В ответ приняла: "В связи с открытием постройки южного участка передаем строителям крупнейшего железнодорожного пути, имеющего громадное значение для всего Союза, а также представителям средне-азиатских республик приветствие от имени Совета Народных Комиссаров и Совета труда и обороны Союза".
Шолпан сама отнесла ее в конторку строительного участка. Она светилась таким счастьем, словно сразу была и звездой, и луной, и солнцем.
3. "Первые радости"
Строительство сильно растянулось - в одних местах еще вели изыскания, в других насыпали земляное полотно, делали выемки, ставили мосты, в третьих укладывали рельсы. Луговая из маленькой, проходной станции быстро превращалась в большую, узловую, из строительной площадки - в перевалочную базу и командный пункт с комитетами партии, комсомола, профсоюза, со многими административно-хозяйственными конторами.
Железнодорожное полотно в сопровождении кратковременных жилищ строителей - палаток, юрт, балаганов, землянок - двигалось дальше и дальше в глубину Казахстана. Впереди были голокаменные горы, безлесные, скудно-травные степи и совсем бестравные пустыни. Местные строительные материалы - только песок, глина и камень; местные продукты - только баранина. Все другое - хлеб, лес, металл, машины, одежду - везли из разных, часто отдаленных, мест.
Строители в большинстве были приезжие, и те не всегда соответствовали требованиям. В результате мировой войны, революционного переворота, войны гражданской и последовавшей за этим разрухи в стране накопилось множество человеческого хламу: бывших чиновников, торговцев, пьяниц, лентяев, охотников за длинным рублем, спекулянтов… Узнав о строительстве Турксиба, этот хлам густо понесся туда, наподобие мусора, смытого половодьем с берегов реки. Он выдавал себя за рабочих, требовал жилья, тепла, одежды, продовольствия. А было этого либо в обрез, либо не хватало. Особо сильно не доставало жилья и дров. Часто те, кто настырно требовал жилье, сами не хотели строить его.
Неопытное в строительстве коренное население Казахстана трудно приживалось на дороге.
Все особенности и сложности строительства кто-то наградил именем "наши радости", и оно бойко запорхало в самом разнообразном звучании: грустном, насмешливом, сердитом.
Одной из главных "радостей" была коренизация. Это слово пришло в Казахстан с потоком новых людей, хлынувших на строительство дороги, и очень быстро, обогнав многие другие, встало рядом с самым передовым из новых - Турксиб, сделалось постоянным в конторе и столовой, на работах и собраниях. Председатель рабочего комитета Козинов в одном из выступлений приклеил его к Тансыку, сказав про парня: он - первенец коренизации.
- Что такое коренизация? - обратился Тансык к окружающим.
На него зашикали:
- Не мешай нам и сам слушай.
Слово оказалось необъятно широким, как степь. В первую очередь Тансык усвоил, что Турксиб - не только насыпь, рельсы и поезда из Сибири в Среднюю Азию через Казахстан, а великий путь для всего казахского народа в новую жизнь. Что на строительство надо собрать всю казахскую бедноту и сделать из нее умелых работников, чтобы казахи тоже строили свой великий путь.
Каждому инженеру, технику, начальнику, каждой бригаде полагалось не только строить земляное полотно, мосты, рвать горы, но еще и готовить из местного населения землекопов, плотников, бурильщиков, кузнецов, слесарей, машинистов…
Широкая вербовка и подготовка этих кадров началась с первых дней строительства. Перед тем как послать Тансыка и Гусева на вербовку местных рабочих, инженер Елкин, секретарь партбюро Фомин и предрабочкома Козинов дали им обширное напутствие. Турксиб - крупнейшее сооружение Советского Союза, самая длинная из новостроящихся железных дорог в мире. Она соединит три богатейшие окраины страны: Сибирь, Казахстан, Среднюю Азию.
Особенно благоприятно повлияет дорога на Казахстан. В этой полупустынной, малонаселенной стране есть все, чтобы стать раем: плодородная почва, многоводные реки, горячее солнце, богатые земные недра. Нужно только приложить умный труд.
Дорога приведет сюда образованных людей. Они научат казахов пахать, сеять, проводить орошение, делать машины, добывать железо, медь, золото… В Казахстане зашумит пшеница, поднимутся сады, расширятся не знающие засух поливные пастбища. Природу этих пространств надо заставить вовсю работать на человека.
Первые образованные люди уже пришли. Они строят дорогу и призывают казахов помогать им, учиться умному труду, строить новую жизнь.
Елкин, Фомин и Козинов разукрасили это напутствие соблазнительными фантазиями: собирать на казахстанской земле столько зерна, что им можно засыпать ее так же, как она усыпана песком; зерно будет лежать барханами; развести столько скота, что не хватит чисел пересчитать его.
Тансык с Гусевым ехали по аулам, кочевкам, караван-сараям. Им не приходилось звать людей, они сбегались сами. Многие знали Тансыка в лицо, а слышали о нем все. Его тотчас начинали атаковать:
- Ты кто теперь?
- Пастух инженеров, - гордо отвечал Тансык.
- Какая твоя работа? - продолжали люди, дотоле не слыхавшие о такой должности.
- Трудная, большая, и назвать ее способен не всякий, - важничал Тансык и старательно перечислял: рекогносцировка, нивелировка… Теперь вот вербовка.
- Зачем так много дела?
- Строим дорогу, по ней будет бегать шайтан-арба.
- Зачем ей бегать?
Тут Тансык пускал в ход напутствие.
Он, как большинство вестников Длинного Уха, был необыкновенно памятлив и пересказывал слово в слово, будто граммофон. Сознание, что он в строительстве дороги нужный, даже очень большой человек, давало его словам убедительную, зажигающую силу.
Поездка получилась удачной: казахи дружно повалили вербоваться на дорогу.
За те дни, что провел Тансык на вербовке, произошли большие перемены. Укладчики протянули два десятка километров рельсов, по ним уже бегали рабочие поезда. Все, кто сомневался, поверили, что инженеры приехали не отнимать землю у казахов, а действительно строить дорогу.
Привезли много новых автомашин, и "доджик" отгремел, слава и желание покататься перескочили от него на новичков.