- Чего ты хочешь от нас, товарищ начальник? Ступай к верблюдам! - сказал Панов и шагнул к Елкину. - Они могут работать без спанья, без питья, без жранья. Мы не самоубивцы сами себе. Говори спасибо, что нашел дураков на такие дороги, в эту яму.
Елкину захотелось двинуть Панова ногой, прямо в квакающий гнилозубый рот. Он еле сдержался, затем продолжал спокойно:
- Напрасно товарищ забегает вперед, приписывает мне то, чего я делать и не думаю. Ваш отдых будет вашим. Я хочу только обратить внимание, что некоторые из вас делают в пути ненужные стоянки, не догружают машины, не следят за ними. У меня целая папка жалоб. В ближайшее время управление и профсоюзы займутся транспортом, но я советую вам не ждать и самим устранить недостатки.
- Сокращать будете?! - заорал Панов. - Не страшно! Поглядим, каких наберете.
Елкин почувствовал, что начинает терять "форму", сказал всего только:
- Да, будем сокращать, - и поспешил уйти.
За ним плеснулся визгливый мат Панова.
Елкин постоянно заботился о "форме" - быть сдержанным, говорить и делать все обдуманно, не распускать нервов. Но временами против воли вылетал из "формы" и делался крикливым, способным несправедливо обвинить, обидеть.
В палатке, где работала контора участка, стучали громко, как телеги на разбитой мостовой, две пишущие машинки, за полотняной перегородкой телефонистка отрывисто и громко выкрикивала:
- Куда? Говорите громче! Готово! Занято! Позвоните ему через час!
Рядом, в хозяйственно-материальной части, группа рабочих требовала спецовку. Их поддерживал Козинов. Увидев Елкина, он кинулся к нему:
- Администрация не выполняет своих прямых обязанностей, тушит энтузиазм рабочих, разрушает все усилия профсоюзов.
- Пожалуйте в кабинет! - Елкин откинул брезентовую полость, которая отделяла кабинет от конторы.
- Как я могу требовать… Какого там лешего профработа, дисциплина, ответственность?! - Козинов был расстроен и зол.
Елкин подтолкнул ему табурет, сам опустился на другой и сказал, правой рукой загибая пальцы левой:
- По порядку… Требуется спецовка? Знаю. Бараки? Знаю. Столовая? Знаю. Сегодня соберу совещание по всем этим вопросам. Вас устраивает?
- Только приходи сам, не посылай всякую мелкоту.
- Ладно, приду.
Елкин вызвал завхоза и приказал:
- Немедленно представить материалы касательно снабжения рабочих продовольствием и спецовкой!
Завхоз горько ухмыльнулся:
- Хорошо, будет сделано! - и покорно отправился ставить весь свой аппарат под ружье.
Елкин вызвал управделами и потребовал подобрать все рапорты и акты о нарушении рабочими, и в особенности шоферами, трудовой дисциплины.
Управдел тут же принес толстую папку и протянул инженеру учтивым движением, как подарок:
- Вот половина. Другой интересуется Козинов.
Елкин открыл папку, посмотрел несколько рапортов и захлопнул:
- Отправь и эту Козинову! - Материал был такой, от которого он немедленно потерял бы "форму".
Пришел председатель ТПО с жалобой, что слишком медленно строятся склад, столовая. На дворе зима, мороз, а столовая и кухня в палатке. Дров идет прорва.
Елкин отозвался ему резковато:
- Тащи это на собранье. Строю ведь не один я, а ты все валишь на одну мою голову.
В большую воинского образца палатку, приспособленную для увеселительных и деловых сборищ, с кумачовой вывеской "клуб", набилось человек двести. Дымки махорочных цигарок сизыми ленточками густо тянулись к потолочному отверстию, сделанному для вентиляции. Среди них кое-где вились ароматные струйки от табаков высшего сорта - семиреченского и сухумского. Рабочие курили махорку, завертывая в треугольники из газетной бумаги. Десятники, табельщики и техники ту же махорку заворачивали в тонкие, прозрачные листики нарядов. Высшие сорта были у немногих.
Курево приходилось доставать из Алма-Аты и Ташкента хлопотливым путем - через шоферов, попутчиков и доброжелателей (на полках ТПО оно бытовало не всегда), и потому только идейные курильщики имели сорта и не знали перебоев. Шоферы были завидным исключением: они могли в любую поездку увеличить свои табачные запасы.
В палатке колыхался многоголосый говор о дисциплине, недостатках, успехах, - о всем круге вопросов, затрагивающих собравшихся. Он шел неравномерными волнами, то волна о дисциплине захлестывала всю палатку, то о пьянстве поднимала свой зеленый гребень.
Вошел плотник Бурдин, невысокий крепыш с лицом, густо-густо покрытым сеткой морщин, блаженно сощурился и сказал распевно:
- Значится-а, поку-у-рим. Кого бы разорить на цигарчонку. - Он имел повадку держать свой кисет всегда пустым и без всякого смущенья обкуривать всех подряд, за что был награжден кличкой "Покурим". - А… - заметил шофера Панова, - буржуй, раскошеливайся!
Панов достал коробку первосортных и упрекнул плотника:
- У тебя, скупого черта, своих никогда нет.
- Хороши и вы. Рабочий самосад глотает, а шоферы, наше новое дворянство, рублевые жгут.
- Жги и ты, кто тебе запрещает. Ты, чай, своим рубанком червонца по три в день настругиваешь.
- Нет, это не пассажиров возить по червонцу с рыла и не водкой торговать по двадцатке литр. Нет!..
Разговор шел в духе острой шутки.
Явились Козинов, Гусев, Елкин.
- Что вы курите? - спросил Елкина Гусев.
- А что такое? У тебя перебой? Пожалуйста! - Елкин протянул коробочку с махоркой.
- Нет, вашего я не хочу, я пойду к Панову, у него… Дай-ка коробку! "Герцеговина Флор". Ха-ха! - В тоне Гусева зазвучало не шуточное. - Инженер получает спецставку и курит махорку, а шофер, извозчик - "Герцеговину Флор". Любопытно, сколь он выгоняет?
- Не выгоняю, а получаю двести рублей. - Панов начал злиться. - Ты выгоняешь!
- Нет, именно ты и вся ваша братия. Двести рублей ставка да рублей двести за то, что прогостишь у кумушек и ладушек, одним словом, за сверхурочные, еще рублей двести настрижешь с пассажиров, а сколь на водке наторгуешь, и подсчитать трудно. Вот и "Герцеговина Флор"!
- Ты поймал? - Панов начал наступать. - Видел у меня водку?
- Ловил и видал.
- У меня, мою? - Панов залился бранью.
К нему подскочил Козинов и крикнул:
- Я выведу тебя с собранья!
- Катитесь вы вдоль Турксиба! - Панов завернул словесную петлю и выбежал из палатки.
- А, крапивное семя, смылся! - Гусев сплюнул вслед Панову. - Ну, товарищи, начинайте! - Он придвинулся к председательскому столу. - Я сегодня говорить хочу.
Козинов сделал доклад. Вот его краткое содержание:
"Спецовкой рабочие обслужены только на пятьдесят процентов, жильем на семьдесят процентов, тридцать процентов занимают чужую площадь, то есть спят вдвоем на одном топчане или ютится чуть ли не под открытым небом. Завоз необходимых продуктов и товаров равняется шестидесяти процентам плана, составленного без всякой роскоши. Постоянный недостаток даже таких необходимых продуктов, как хлеб, мясо, сахар, махорка. От этого идет падение трудовой дисциплины, часто рабочие не выполняют норм, прогулы и отлучки рабочих на часок в кооперацию достигли угрожающих размеров. Первопричина всех неустройств - транспорт. Конная и верблюжья сила участка мала, слаба, и совсем уж отвратительно работают автомашины. Транспорт не доставляет участку своевременно всего того, что отпускается главным управлением".
Для характеристики автотранспорта он зачитал ряд документов.
АКТ
Мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт о следующем: шофер… недобрал полтонны груза, ссылаясь на неисправность машины, но по пути принял семь человек пассажиров, не имеющих никакого отношения к строительству, и, как говорили сами пассажиры, взял с них по три и по пять рублей.
Рапорт
Шоферы… каждую ездку из Алма-Аты привозят водку по пятьдесят и больше литров, хранят ее у грабарей, с которыми у них стачка.
- Видите, откуда пьянство и прогулы! Еще…
АКТ
Шоферы… без всякой нужды заехали в Талды-Курган и целые сутки пьянствовали с какими-то бабами. Когда мы их стали подгонять, они нас взяли в мат. Говорят, машины требуют ремонта. А к машинам за все сутки и не подходили. Напьянствовались, завели и поехали.
- Эти молодцы везли продукты. За сутки они могли бы сделать лишнюю ездку. Прикиньте: три машины, каждая по три тонны - потеря девяти тонн смертельно-необходимого нам.
- Ложь, брехня! - закричали из кучки шоферов. - Кто написал? Мы докажем…
- Закройтесь, саботажники! - гаркнул Гусев. - Не то еще знаем!
Козинов оглушительно загремел чернильницей по столу. Звонка, непременного спутника всех собраний, не было.
- Я читал без выбора, у меня таких документов целая папка.
- Чего маринуете? Давайте ход! - шумел Гусев. - Надо всех пакостников за ушко и на солнышко. Сами за руль сядем.
- Но этот я выбрал, назидательный документик. - И Козинов принялся читать:
Заявление
Есть такой рыженький, плюгавенький шофер Панов. Ездит по нашему участку на трехтонном грузовике. Он меня однажды чуть не заморозил, я после того вся изошлась чирьями. Ехала я из командировки. Дали мне записку к этому плюгашу. Поглядел и говорит:
"Вечером выедем".
Почему же вечером, нельзя ли пораньше?"
"Нельзя, надо взять горючего и машину попробовать".
Вечером выехали. Он в кабине, я поверх груза. Запомните: дело в мороз, а я в одном пальтишке и без валенок! Отъехали мы километров двадцать, и вдруг машина начала тыркать. Потыркала и остановилась. Фонари погасли. Захлестнуло нас теменью. Мне холодно стало, я и спрашиваю:
"Скоро поедем?"
"Совсем не поедем".
"Как же так?"
"Машина испортилась, не везет".
"Я без валенок, замерзну".
"Зачем мерзнуть, иди в кабинку!"
И, подлец, открывает дверку. Я ничего такого не подумала - и к нему. Он, стервец этот, достает вино, закуску, стакан, наливает и говорит:
"Давай погреемся, может, сутки простоим".
Я уперлась, а он уговаривает:
"Глупости, дуришь, девка".
Мне здорово зяблось, и я выпила маленько, прислонилась в уголок и заснула.
И вот чувствую, что схватили меня за шею, и слюнявые губы тычутся мне в щеку. У меня сна как не бывало. Гляжу, шоферишка жмется ко мне, расстегивает пальто. Я его раз в морду!
- Правильно! - одобрил Гусев.
"Чего дерешься, дура! Это же я", - и снова подбирается. Я его другой раз в морду".
- Молодец девка!
"Будь он посильней и потрезвей немножко…"
- Чего там, громче читай! - потребовали шоферы. Козинов ударил чернильницей и объявил:
- Все понятно…
"Еле-еле отбилась я, и на ящики. Холодище там, ветрище, снег… Схватила пустой бензиновый бак и жду.
"Тепло? - спрашивает он. - Дура, чего тебе стоит? Чай, не девка! Ну, мерзни!"
Часа три выстоял, потом завел мотор и поехал".
- Как вам, товарищи, нравится? И это не единичный случай.
Прения были бурны. Гусев требовал сокращения всех шоферов, замешанных во вредительстве, обвинял администрацию и рабочком в мягкости.
Шоферы защищались, выдвигая в свое оправдание лень, пьянство, прогулы других:
- Не мы одни такие, много и кроме нас.
Слово взял Козинов.
- Скверно, товарищи! Поковыряли друг друга, и грешищ у всех оказалось - не вычерпаешь экскаватором. После этого стыдно и рабочим-то называться.
- В администрацию захотел? - выкрикнул появившийся Панов. - Ну и катись, скатертью дорожка!
- Товарищ Панов, блюди очередь. Теперь моя. - И Козинов продолжал: - Лень, рвачество и чуть ли не насилие над людьми, над женщинами. Нигде нет такого, ни на одном заводе, голову свою ставлю на заклад.
И снова голос Панова:
- Можешь не ставить, никому не нужна твоя корчага.
- Да уймись ты наконец, перестань гавкать, чудовище с большой дороги! - потребовал от Панова Гусев.
- Оттого, что мы - чертова даль, понабрались к нам всякие фрукты и ягодки. Пойди выясни, кто каков. Пока выясняешь, он нагрохает таких фортелей-мортелей - за волосы схватишься. Самоочищение, товарищи, требуется, полка сорняков, кой-кому надо показать пролетарскую черту оседлости, за нее чтобы и окурка бросить, сплюнуть не мог. Мы уже отдирали коросты, а всех не отодрали. Сейчас отдерем, не пощадим ничем, и получится - пролетарское-то ядро не так плохо. Грязь, она всем в глаза прет, от водки за пять шагов вонь слышна, лень по походке видно, а энтузиазм, порыв строительный не скоро разглядишь. Когда его в счетной части в цифры да проценты переведут - тогда и увидишь. Энтузиазм на улицах не орет о себе, в грудь кулаком не стучит… "Я, мол. Я. Подать мне орден Трудового Знамени". А он есть.
И я, товарищи, вам, у которых социалистический проблеск в душе, говорю - без вашей помощи ни рабочком, ни администрация всю шваль не выведет. Вы, товарищи, должны помогать нам. Вы, товарищи, есть главная крепость. К вам и администрация притулилась, и неправильно ждать, когда она примется вас чистить. Сами должны и чиститься и выпрямляться, руки никто не подаст, потому в нашей стране вы - самая главная и сильная рука. Рабочий в нашей стране - творец и хозяин. Это запомнить надо!
- Надоело! - раскатился по палатке громкий голос.
- Что, кому надоело? - спросил Козинов.
- Хозяином быть. - К столу протиснулся плотник Бурдин. - Ежели я - хозяин, то мне уже не с кого требовать. Будь у меня хозяином, к примеру, товарищ Елкин, я сказал бы ему: "Даешь!", не даст - за горло его, забастовку. А теперь пойди сунься - он скажет: "Не там требуешь, ошибся дверью, требуй сам у себя: ты - хозяин". Он, видишь ли, мой работник. - Бурдин захохотал.
Тут к нему подскочил Гусев, крепким скрюченным пальцем постучал ему в лоб и сказал:
- По хозяину стосковался? Позабыл, как понужали хозяева рабочего человека, иль сам был хозяином? До чего договорился, дубина, - за хозяина готов отдать пролетарскую власть, растоптать революцию.
- Революция будь, я не трону ее. Но знать мне интересно, с кого требовать, - не унимался Бурдин.
- Попробуй тронуть - так успокоим!.. - Гусев медленно оглядел всего плотника, точно решал, много ли весит он. - Успокоим, что сам господь бог в день Страшного суда не найдет твою баранью башку. Чего тебе требовать? Давно пухнешь от жадности, и все мало.
По палатке пробежал неодобрительный гул. Бурдин наконец понял, что слишком явно обнаружил свои рваческие желания, и спрятался за спины.
Совещание приняло длинное постановление: наладить дисциплину, поднять производительность труда, оздоровить автотранспорт, улучшить снабжение, жилье, культурную работу… Все это поручалось администрации и рабочкому.
Козинов остался один в продымленной палатке, ходил вокруг стола, сердито расшвыривая сапогами окурки на полу, и ворчал:
- Ночные осмотры юрт, землянушек. Наблюдение над приходящими машинами. Чистку шоферам, чистку. Крыть в стенгазете, показать у каждого мерзавца всю его мерзопакость.
Вошел Гусев и шепнул нарочито, даже без надобности, тихо:
- Айда! Грабари отправили бричку, непременно за водкой. Недавно пришли машины из города.
Крадучись вышли в степь и с песчаного бархана начали вглядываться в зыбкий мрак ночи.
- Ни черта не вижу, - прошептал Козинов. - Куда, в какую сторону уехали?
- Прямо не поедут, сперва поплутают. Надо позвать кого-нибудь из казахов: они поглазастее нас, - решил Гусев и побежал в ту часть строительной площадки, где жили землекопы. Вскоре он вернулся с казахом. Тот прислушался, принюхался, огляделся и показал рукой:
- Там.
Все трое пустились догонять подводу, охватывая кругом, как осторожного стреляного зверя. Настигли у разрытого бархана возле автомобильной дороги. Десять бутылок нашли у грабаря в бричке и двадцать в песке. Грабаря и водку сдали в милицию.
Гусев и казах разошлись по своим палаткам. Козинов сел за работу в юрте рабочкома. Наряду с Елкиным он неотступно следил за жизнью строителей, учитывал все мелочи. Не знал отдыха, не имел свободных дней, часов, минут, секунд, чтобы спокойно завернуть цигарку, выпить стакан чаю. Он был даже более загружен, чем Елкин. Тот имел право не заниматься многим, если оно не вредило производству: семейной жизнью рабочих, их образом мыслей, досугом, гулянками, забавами. Этот же не мог, у него не было права не интересоваться чем-либо, его роль в том и состояла, чтобы все знать, все направлять к целям не только ближайшим, но и сильно отдаленным.
Строительство. Он одновременно член коллектива, слуга его и руководитель и не может не болеть за него.
Администрация. Он - ее советчик, соработник, контроль, сдерживающий тормоз, линейка, которая выправляет отступления.
Рабочие. Для них он - защитник, ходатай, старший товарищ, учитель.
Дети, семья, любовь, отдых, забавы - все это его боль и забота.
Он тот, к которому всегда и всякий может войти. Он всякого обязан выслушать, принять немедленно и приветливо. Все знают, что он принадлежит им, будят его без смущения и опаски, как свою собственность, требуют, чтоб он сначала выслушал, а потом уж пил, ел, отдыхал, и если он умрет, не дослушав кого-нибудь, это, пожалуй, вызовет скорее упрек ему, чем сожаление.
В рабочком заявилась толпа отощавших и обносившихся казахов. Козинов узнал тех, кто ушел с Айдабулом. Вся толпа сняла малахаи, низко поклонилась и начала просить:
- Пожалста, возьми! Землю копать, воду возить наша согласна.
- Вы говорили, что в степи можно хорошо заработать, - припомнил Козинов.
- Айдабул сказал: "Уйдешь в степь, начальник догонит тебя и даст пять рублей".
- А начальник не подумал догонять.
- Тогда мы сказали Айдабулу: "Плати!"
- Правильно, так и надо смутьянов. И что же Айдабул, заплатил?
Он засмеялся. Мы отобрали у него деньги, чай, сахар и сказали: "Пойдем назад и будем получать хоть один рубль". Возьми, пожалста!
Казахов приняли и расселили по разным палаткам в надежде, что они будут сдерживать неумеренные и незаконные аппетиты прочих недовольных.
В тот же день вернулся и Айдабул, и прямо в лавочку. Но там его уже исключили со снабжения. Тогда Айдабул кинулся в контору, просительно тянул ко всем руки и лепетал:
- Можно сказать одно слово? Я - бедный дурак, я не виноват.
Все от него отмахивались, посылали к Елкину.
- Ну, говори, - согласился Елкин.
- Караванщик Джаиров сказал мне: "Айдабул, ты - умный человек, ты можешь быть инженером". И я поверил.
- Пускай Джаиров и делает тебя инженером.
- Он сказал: "Проси пять рублей в день".
- Еще раз говорю: можешь идти к Джаирову. - Елкин знал, что перед ним не весть какой преступник, и наказывал его исключительно для острастки других.
Айдабул разозлился и решил отомстить строителям. Отомстил он так же смешно, как и бастовал, - подобрал пустой бросовый бензиновый бачок и скрылся. Бачок за ненадобностью вскоре кинул в степи.