Для Елкина, Фомина, Козинова - для всех, кто был озабочен коренизацией, возвращение этой артели просияло звездочкой среди непроглядной тьмы.
Другой такой звездочкой явилось сообщение из бухгалтерии, что исчезнувшему при странных обстоятельствах Тансыку полагаются деньги. Как быть с ними? Елкин распорядился: хранить до востребования. А Фомин и Козинов заинтересовались деньгами шире: сколько их, за что причитаются.
Денег было пять рублей, полагались они за тот самый день, с которого Тансык заболел сдельщиной. Фомин с Козиновым гадали: почему не получил? Неужели так сильно возненавидел сдельщину? Или уж так торопился? Может быть, тут совсем не побег, а какая-нибудь другая, необычная история? Потом им подумалось, что эту историю можно повернуть на пользу строительству, и оба усиленно повели агитацию за сдельщину: любой казах может зарабатывать по пяти рублей в день. Их никто не обсчитывает, все зависит от себя. Пример этому - Тансык.
Но охотников работать сдельно было мало: зачем, когда и без того платят по два рубля в день; совсем неинтересно работать один день, как Тансык, а после этого долго болеть. В конце концов собралась артель в семь человек, но проработала сдельно только один день, а на другой пришла в контору и заявила:
- Мы шибко устали. Давай поденщину, будем отдыхать.
Отдохнув, снова запросилась на сдельщину. И пошла надолго такая чересполосица - один день работали сдельно, потом два-три поденно.
4. Вестник без вестей
Все случилось будто самой собой, будто Тансык катился с крутой горки, где невозможно остановиться. После службы вестником Длинного Уха, а затем проводником у инженеров работать грузчиком или землекопом было скучно и трудно. Тансык перешел на сдельщину, чтобы скрасить жизнь деньгами и доброй славой. Но сдельщина уложила его в постель.
Пока он выздоравливал, установилась зима. Всем землекопам, заодно и Тансыку, выдали теплую одежду: ватные штаны, куртку и брезентовый плащ. Когда пришло время выходить на работу, Тансыку стало невыносимо горько, что все это - ласковые и пухлые, как верблюжья шерсть, штаны с курткой и не продуваемый никаким ветром, как железный, плащ - он скоро перепачкает глиной, изорвет о камни и весь станет вроде пугала, какие делают на своих огородах переселенцы из России. Тут к нему пристала надоедливая мысль: не все копают землю, долбят камень, таскают мешки, ящики, есть много других дел. Он решил оставить конторе за спецодежду те деньги, что полагались ему за болезнь, и вернуться к своему былому занятию - перевозке новостей. Это дело тоже нужное и уважаемое.
Пришла очередь подумать о коне. Вестнику Длинного Уха нужен резвый конь, и Тансык взял такого на конном дворе, а взамен оставил своего и в придачу к нему верблюда. Они хоть и старые, но вдвоем-то стоят одного молодого. Кроме того, он будет рассказывать про дорогу. Есть люди, которые делают только одно это, и получают хорошие деньги.
Как всегда в той горно-степной части Казахстана, зима была лютая. Морозы и бураны гнали Тансыка к людям, на дым аулов, а беглец упрямо избегал встреч даже с одинокими путниками. Он предполагал, что за ним могут наладить погоню - вдруг Елкину снова потребуется конь или пожалеют спецовку, - и хотел затеряться посильней. И в новых, далеких местах надо кому-то перевозить новости. Вот там он вполне рассчитается с Турксибом.
Отъехав, на его взгляд, вполне достаточно, он перестал избегать людей и начал охотно рассказывать всем, что делалось на дороге и что не дошло еще в эти края. Его принимали, как дорогого гостя, варили молодого барашка, около него подобострастно вертелись менее счастливые вестники Длинного Уха. Шутка ли: был пастухом инженеров, грузчиком, землекопом, ездил на шайтан-арбе.
К нему тянулись, его обступали, словно он был водой среди жаркой, сухой пустыни, ощупывали сапоги, одежду, почти силком сдирали и примеряли плащ. Он так и гулял с плеча на плечо.
- Скажи, где взял? Получил от инженеров? Всем ли дают такое? - тормошили Тансыка. - Много ли уже сделали дороги? Ходят ли по ней машины? По какому делу приехал ты? Нанимать рабочих, покупать баранов?
Тансык не решался сказать, что приехал без дела, на дороге больше не служит. Однажды он проговорился:
- Там плохо: работа тяжелая, от нее болят все кости, и платят мало - не хватает человеку на корм.
Люди отказались верить:
- Смеешься над нами. Должно быть хорошо, если дают такую одежду.
Тансык перестал хаять дорогу и заработки, наоборот, доставал бумажные деньги, полученные там, и хвалился:
- Вот десять и четыре рубля.
Каждый хотел потрогать деньги руками. Вскоре от многих сальных рук, которыми ели жирную баранину, деньги так затерлись, что никто уже не мог сосчитать их, и Тансык начал говорить:
- Вот сто рублей.
Так в тепле аулов, за чаями и разговорами миновала вторая половина зимы.
Однажды по весне у Тансыка выдался большой пустынный переход, непосильный коню без отдыха. Тансык остановился у степного колодца. Он любил такие привалы. Это - благодатные перекрестки для вестников Длинного Уха, где они ловят самую богатую добычу. Ведь сюда стекаются люди со всех концов, всякого звания, здесь всегда переливаются от путника к путнику интересные новости.
Разморенный жарой, конь дремал. Тансык же степным ястребом оглядывал пустые дали. Он тосковал по людям. Рассказывать постоянно, много раз повторять одно и то же было его страстью; расспросы, разговоры всюду, со всеми, в аулах, на дорогах, у колодцев - целью его жизни. И день, проведенный в молчании, он считал черным, мертвым.
Дуновение прохладного предвечернего ветра коснулось коня. Он начал нетерпеливо переступать, готовый идти дальше.
- Нет! - сказал ему Тансык. - Подождем, должен появиться какой-нибудь караван.
Наконец над дальними барханами поднялось желтое облачко. Тансык сначала подумал, что барханы задымились от ветра, но, завсегдатай степных дорог, скоро понял, что едут люди: песок поднимался небольшими клубами, как бы вспышками - было ясно, что тревожат его ноги верблюдов и лошадей.
Тансык набрал кучу сухих скотских отбросов, оставленных вокруг колодца кочующими стадами, развел большой костер и поехал навстречу путникам.
Два верблюда и семь лошадей шли узкой сыпучей тропой. На одном из верблюдов висели пестрые кошмы и кожаные мешки, на другом белой горой шерсти вздымалась скатанная юрта. Над ней трепыхался красный флажок. На лошадях были всадники - казахи и русские, - двое из них с винтовками, в казенных халатах и фуражках с тесемками красного сукна - милиционеры.
- Что за люди, куда едут? - спросил Тансык у милиционера.
- Районный исполнительный комитет, - ответил тот. - Скоро ли будет колодец?
- Скоро, скоро, у меня готов костер. Куда идете?
- На джейляу…
- Это все начальники? Какие же?
- Председатель, секретарь, судья, доктор и зоотехник.
Караван заночевал у колодца. Тансык до полуночи рассказывал про дорогу. Он весь искрился от удовольствия, что такие важные люди, как районный исполнительный комитет, внимательно слушали его. Внимательней всех был судья, он переспрашивал, интересовался мелочами и все повторял:
- Вот хорошо, что мы встретились, мне все это очень кстати, - и угощал Тансыка папиросами.
С началом постройки у судьи появились новые дела: нарушение договоров, заключенных с управлением строящейся дороги на поставку дров, сена, овса, самовольные уходы рабочих…
Утром вышли все вместе. Тансык решил пристать к кочующему райисполкому.
В первое десятилетие после Октябрьской революции большинство населения Казахстана было кочевым. Зимой оно держалось со своими стадами на равнинных пастбищах, в степях, летом уходило в горы, на джейляу.
Летом создавались особо трудные условия для работы советских, судебных, торговых организаций. С дальних пастбищ, через несколько горных хребтов, из диких ущелий трудно вытребовать неаккуратного налогоплательщика, нарушителя закона или свидетеля, трудно получить необходимые сведения, и многие Советы и другие организации вместо бесполезной посылки письменных распоряжений и запросов сами переходили на кочевое положение.
Заседлают коней, погрузят на верблюдов свою контору - юрту, заберут мандаты, штемпеля, печати, бланки, значки, портреты вождей, советский красный флаг - и следом за гражданами.
На этот раз "кочующий закон", как называло население такие советские организации, остановился в центре большого джейляу. Раскинули юрту, развесили портреты, плакаты, на куполе - красный флаг, расставили низенькие, тоже кочующие столики.
Конные вестники - и посланные и добровольцы - промчались по пастбищам, стоянкам, горным дорогам, оповестили всех, что приехал закон, суд, доктор… Все, кто нуждается, могут искать здоровье, совет, правду.
Началась работа. Рассказывали о внутреннем и внешнем положении страны, разъясняли советские порядки и правила, собирали налоги, распределяли финансы, мирили, штрафовали. Доктор лечил больных, принимал новорожденных. Зоотехник лечил скот, учил ухаживать за ним.
Каждому, кто приехал с "кочующим законом", приходилось работать не только по своей специальности; доктору еще и финансовым агентом, статистиком, переписчиком, секретарю - следователем… И всем - лекторами, агитаторами.
К белой юрте с красным флагом и днем и ночью скакали всадники, больных и старых медленно, осторожно везли на верблюдах, шли пешие вереницами. Тянулись все, как в пустыне к колодцу. Несложные дела и просьбы разрешались немедленно, сложные, запутанные выяснялись допросами всех заинтересованных и свидетелей, обсуждались на многолюдных собраниях.
Пришел казах, спросил, кто судья.
- Я. Что нужно? Слушаю.
- Вели людям, ушли бы, я хочу сказать тебе одному, - попросил пришедший. Для разговоров один на один была особая маленькая юрта. Перешли в нее.
- Ну? - Судья приготовился слушать и записывать.
- За горой кочует Улумбеков. Он работал на дороге, убежал и привел пару коней. Хорошие кони, много рублей стоят.
Судья начал рыться в делах и актах, касающихся Турксиба. Жалоб на Улумбекова не было.
- Ты не врешь? - спросил судья заявителя. - Ты сам кто такой?
- Я тоже работал на дороге, но я ничего не взял. Я пастух, кочую на своем коне за своим скотом.
- Ладно, вызову Улумбекова.
На следующий день Улумбеков пригнал коней, которых взял на строительстве.
В юрте сидели Улумбеков, судья и Тансык.
Судья начал:
- Хорошо работал на дороге, хорошо получал?
- Дали двух коней, - пряча глаза, ответил Улумбеков.
- Хорошие кони?
Опрашиваемый не ответил. Судья вышел из юрты, посмотрел коней и, вернувшись, похвалил:
- Прекрасные кони! И долго ли ты работал за них? Одну неделю. Там добрые люди и хорошо платят. - Улумбеков опустил голову.
- Ты врешь! - крикнул судья. - Коней ты угнал самовольно. Как бы хорошо ни платили, за неделю не могут дать пару коней!
- Я говорю правду, - прошептал Улумбеков.
- Нет, врешь! Вот человек, - судья показал на Тансыка, - был на дороге, и он знает, как платят.
Улумбеков поглядел на Тансыка и признался:
- Я украл. Хорошие кони, а я - казах и не могу жить без хорошего коня. Пойми это, душа моя!
- А ты пойми, что получится, если каждый будет угонять по паре!
- Людей много, коней меньше, всем не хватит, - отозвался Улумбеков с явным сожалением.
"Только и всего - не хватит, - подумал судья. - Что касается коней, то здешние наездники плохо отличают свое от чужого".
Вечером был суд. На поляне горел огромный костер. Около него сидели судья, два народных заседателя, Тансык как обвинитель от Турксиба и подсудимый Улумбеков. Около него держали за поводья пару коней, из-за которых и возник суд. Костер окружала сотенная толпа конных и пеших кочевников.
Улумбеков признался, что коней угнал самовольно, но преступления в этом никакого не видел.
- Я - казах, а казаху нужны хорошие кони, - твердил он. - Судья - тоже казах, он, наверно, понимает, что хорошему коню не следует возить землю. Хороший конь должен возить джигита.
Выходило, что Улумбеков сделал даже прекрасно.
Толпа сочувственно загудела:
- Конь - не верблюд, не ишак, чтобы таскать арбу, груз. Дело коня - седло.
Затем наступило долгое молчание, никто не хотел обвинять Улумбекова. Это оправдывало его. Но судья по закону не мог оправдать и объявил:
- Будет говорить обвинитель от дороги Тансык. - Он был его последней надеждой.
Тансык считал, что вполне расплатился с Турксибом и за коня и за спецовку, но иногда против всех доводов накатывало сомнение. Беспокоило не то, как расплатился - полностью или не совсем, - а то, что и угнал, и унес, и ушел самовольно, тайно от всех. Это бросало на его поступок, на его душу черную тень. При всяком подходящем случае он приветствовал дорогу, хвалил инженеров, а тень все-таки набегала.
Когда судья объявил: "Слово имеет обвинитель от Турксиба", - Тансык сильно вздрогнул, будто обвинять собирались не Улумбекова, а его. У него мелькнуло: не надо обвинять Улумбекова, прежде надо повиниться самому. Вот сейчас. Но в чем? Если здесь готовы оправдать Улумбекова, то проступок Тансыка и самого его поднимут на смех. Виниться не следует. У него есть способ оправдаться - послужить еще Турксибу.
Тансык снова сильно вздрогнул, на этот раз сбрасывая с души сомнения, и заговорил:
- Угон казенных лошадей - большое преступление, подрыв строительства. Суд отнимет коней - ясно. Только этого мало. Улумбекова надо наказать, чтобы он и все другие помнили: нельзя угонять лошадей. Улумбеков - враг казахскому народу, он разоряет хорошее дело.
- Тансык - не казах, - крикнул Улумбеков.
В толпе сочувственно загудели. У всех была такая любовь к лошадям, столько завистливых, жадных глаз сверлили скакунов, приведенных на суд, что судья сильно опасался, не угнали бы их снова. Вскочит отчаянный джигит в седло, свистнет коню в ухо - и потом ищи его в степях Забалхашья или горах Тянь-Шаня.
- Я - казах, - продолжал Тансык. - Тоже люблю коней, и всякий может любить их. Улумбеков не в том виноват, что любит коней, а в том, что мало за них работал. За хорошего коня надо много работать, много копать земли.
- Много, ой много! - закричали в толпе.
- Улумбеков работал одну неделю и угнал пару. Пусть поработает год, полгода, и его не будут судить. Почему Улумбеков должен получать коней даром?
Тансык разбудил в людях чувство справедливости, они зашумели:
- Да, почему даром?
Улумбекову присудили: вернуть коней на дорогу и отработать там ущерб, какой причинил ей тем, что кони не работали. Тансыка попросили было сопровождать Улумбекова с конями, но Тансык отказался: у него еще много дел в степи. Это была отговорка, а причина - страх, что и его заставят работать землекопом. Сопровождать назначили милиционера.
На джейляу некоторое время было всем привольно. По этому поводу Тансык даже сложил шутку: кони и прочий скот питаются молодой травой, а люди - старыми дорожными новостями.
Потом эти новости, что привез Тансык, всем приелись, а другие не поступали. Ведь дорога строилась в степи, далеко от джейляу, вестники Длинного Уха неохотно делали трудный горный путь.
Тансык перебрался с джейляу в степь, поближе к Турксибу, где сотворялись тогда самые интересные новости. В первом же ауле он понял, что отстал от жизни, все его рассказы о дороге устарели. А люди интересовались больше всего дорогой. Сказав важно, что у него срочные дела, даже некогда поговорить с людьми, Тансык поехал в другой аул. И там в первую очередь посыпались спросы про дорогу.
- Я устал от нее, - сказал Тансык раздраженно. - У вас табуны, дома, пастбища… Зачем говорить про какую-то далекую дорогу. Поговорим о другом.
Но люди хотели про дорогу. Она жила каждый день по-новому, волновала то одним, то другим, забыть ее было нельзя, не интересоваться ею тоже. Она все сильней вплеталась в жизнь, влияла на хозяйство: ей требовались люди, кони, верблюды, сено, хлеб, бараны. Каждый аул знал, что рано ли, поздно ли, но дорога заглянет в него по какому-нибудь делу.
Тансык убегал от дороги и не мог убежать. Она провожала его, останавливала на пути, встречала, беспокоила на отдыхе. В каждом человеке жил интерес к дороге, и каждый шел с ним к Тансыку. Сам же он расславлял, что занимает там большую должность. Наконец Тансык рассердился на дорогу и, когда нельзя было смолчать, начал поносить ее:
- Там плохо. Люди бегут оттуда.
- И ты убежал?
- Нет, служу, - врал Тансык.
- Зачем служишь, если плохо? - домогались люди.
- Без меня ничего не выходит.
- Почему не сделаешь хорошо?
Тансык болтал про лень рабочих, недостачу денег, плохие законы.
- Так плохо, и ты служишь, - сочувствовали ему и советовали убежать, как сделали другие.
Сколь ни бился Тансык, но не мог поймать новости, которая была бы интересней дороги. Он довольно часто встречал вестников Длинного Уха, и все они первым делом спрашивали про дорогу. А когда он рассказывал, они отмахивались:
- Не надо. Знаем. Слышали.
Наконец он понял, что в его руках остался мертвый, никому не нужный хлам. Новое было у других. Он перестал рассказывать про дорогу и на все спросы говорил:
- Я давно не получал оттуда никаких вестей, давно езжу по важным делам.
- Что за дела? - любопытствовали люди.
Он отмалчивался с таким видом, будто коснулись запрещенного.
Он оказался в местах, где кочевал Аукатым, и заехал проведать его. Наездник наварил баранины, позвал гостей и посадил Тансыка на первое место. Ели, пили кумыс, чай. Когда угостились, Аукатым попросил Тансыка:
- Расскажи про дорогу, про машину!
Тансык отказался:
- Я давно езжу по важному делу и ничего не знаю нового.
- Мои гости пришли слушать.
- Нечего слушать, ничего не знаю нового, - повторил Тансык.
Гости встали и ушли в обиде на хозяина. Аукатым рассердился на Тансыка, открыл выход из юрты и сказал:
- Пойди узнай, а потом садись за стол!
Тансык уезжал в стыде и горе: вся степь узнает, что Аукатым выгнал меня, и никто больше не примет. Дурак. Я сам бросил дорогу, сам отмахнулся от новостей, сам выбросил из себя душу. Душа у вестника - это весть, которую он везет. Она радует людей, ее угощают, ее кладут на мягкую кошму. И никому не нужен вестник без вестей. Он - пустой ковш. Все любят кумыс, но подай человеку пустой ковш, он бросит его. Вот так люди выбросят и меня. Легче быть землекопом, чем вестником без вестей.
Он резко повернул коня в ту сторону, где строился Турксиб, и, встречаясь с кем-либо, после первого обязательного слова "аман" (здравствуй) просил:
- Расскажи про дорогу!
То, кто знал его, удивлялись:
- Про дорогу? Ты не работаешь больше? Ушел, убежал? Неужели так плохо, что убежал сам Тансык. Ай-ай!
Горячо, даже горячей, чем нужно, Тансык уверял, что ездит не от себя, а по работе, и старательно, раздельно добавлял:
- Ко-ман-ди-ров-ка.
Теперь трудные, дорожные слова: рекогносцировка, трассировка… - зазвучали для него приятной музыкой, и раздражали, пугали такие простые, как: ушел, убежал, унес, угнал. Они упрямо напоминали ему суд над Улумбековым.